Тут он уже выкрикнул полицейское предупреждение. Дважды. Ответа не последовало. Он отстрелял ещё три патрона в сторону сарая, затем попятился к задней стороне дома, наощупь пробрался туда, откуда открывался прямой сектор огня на скрытую стену сарая.

Небо вспыхивало частыми молниями — это помогало. Он рванул к идеальной позиции — и наступил на край валуна, снова подвернув ту же лодыжку, что пострадала при прыжке из окна спальни. Что‑то хрустнуло в суставе; спотыкаясь, он вывалился из‑за угла на отблеск пожара и рухнул на землю.

Фигура в капюшоне у входа в сарай резко дёрнулась и, бешено паля на звук, обернулась. Гурни услышал, как трещат пули, врезаясь в стены дома, и как другие рвут густые кусты на краю патио. Лежа ничком, он ответил — восемь или девять раз, он уже не отсчитывал.

В следующую вспышку силуэта в капюшоне не было видно. Гурни заставил себя подняться, решив вернуться к окну спальни за дробовиком. Но сделать шаг он не смог. Лихорадочно перебирая варианты, он заметил, как из темноты сарая, на свет костра, медленно выходит серая фигура.

Он вскинул «беретту», нажал на спуск — и услышал худший звук из возможных: сухой щелчок курка по пустой каморе.

Серая фигура сделала несколько шагов, наводя АК‑47 ему в грудь. Под капюшоном лицо терялось в тени, и хриплый смех, сорвавшийся у незнакомца, едва можно было назвать человеческим.

— Пора выносить мусор, — произнёс голос — не то мужской, не то женский, будто ржавая машина выдавливала слова.

Для человека, стоявшего на переднем крае сотен убийств, смертельно невыгодная позиция — не новость. Задача — выиграть время. Чем дольше удастся удерживать его палец от спуска, тем выше шанс изменить исход.

Опыт подсказывал: большинство убийц — если ими не правит слепая ярость — поддаются искушению сделать паузу, чтобы выяснить, что жертва или полиция успели о них узнать. Суть — разворачивать цепочку фактов, наращивая рассказ так, чтобы истинная цель — тянуть время — не бросалась в глаза. Баланс тончайший. Эмоциональные детали лучше всего маскируют задержку, но они же и опасны: легко вспыхнуть ответом.

Гурни начал с простого:

— Стоила ли она того?

Молния рубанула так резко, что на миг её свет вспыхнул в злобных глазах, устремлённых на Гурни.

Он заговорил мягче, вкрадчиво:

— Богиня старших классов. Неотразимая и недосягаемая. Кроме как для Билли Тейта. Должно быть, было невыносимо — видеть, как неряшливый уголовник вроде Тейта получает то, чего не доставалось вам. А потом — хуже: она продалась отвратительному старикашке с Хэрроу‑Хилл. Я могу представить вашу зависть — как кислота, годами разъедающую жизнь. И вдруг — чудо. Она заговорила с вами. Проявила интерес. Господи, какой это был кайф! Наконец появился шанс. Сколько времени прошло, прежде чем она стала рассказывать, как несчастлива в браке, как мечтает вырваться? Может быть, намекала, что у вас всегда было что‑то общее. Этого хватило, правда? А может, была конкретнее: мерзкий старый Ангус — единственное препятствие на пути к её счастью. Счастью, которым она была готова делиться. Возможно, дала вам заранее попробовать его вкус. Вы поняли, чего она хочет. Не знали только, как сделать. Слишком много на кону: вожделенная награда — и чудовищный риск. А потом подвернулся идеальный шанс.

Куры в курятнике взвились в истерике — их выводило из себя пламя у стен. Гурни, машинально взглянув туда, заметил темный силуэт, скользнувший по кромке освещённой зоны и исчезнувший за курятником.

Он продолжил тем же ровным тоном:

— Звёзды сошлись, как никогда. Надо было действовать — иначе всё уплывало. Вы объяснили Лоринде: момент уникальный. Сейчас или никогда. Она согласилась. Вы составили план. И у вас вышло. Чисто. Во всяком случае, там, где контролировали вы. Скрытой проблемой был Майк Морган. Нервный, раздавленный виною, распущенный Майк Морган. Лоринда говорила, что вы — не первый, кого она пыталась склонить убрать Ангуса? Не думаю. Каждый хочет быть главным, а не тем, кого выбирают в последнюю очередь.

АК‑47, чуть опущенный, снова поднялся. Из‑под капюшона донёсся приглушённый рык. Выбора не оставалось.

— Но Морган не понял сигнала. Он считал, что их отношения — случайный секс, как и все его связи. Когда Лоринда осознала, что он не готов к единственному шагу, который что‑то для неё значил, она пошла дальше. К вам.

Сколько ещё он вытянет? Дождь начал накрапывать; тонкие струйки стекали по лицу.

— Знаете, я думал, что уже всё сложил. Но потом вошёл на кухню, увидел эту кровь, сделал шаги по следу волочения к отпечаткам шин на траве — и снова споткнулся. Я задавал себе очевидный, как казалось, вопрос: зачем убрали тело? Но это был неправильный вопрос, не так ли?

Молния блеснула — в тени капюшона обнажились зубы. Ухмылка.

— Прощайте, детектив, — сказал голос — теперь ясный, ледяной и вполне узнаваемый, без прежней надтреснутости и маскировки.

Ствол АК-47 уставился прямо в центр груди. Но в тот же миг за спиной нападавшего раздался пронзительный скрежет металла, словно кто-то с силой провел ножом по железу. Его резкий, отчаянный поворот завершился ужасающим криком: Мадлен, выставив вперед свою циркулярную пилу, вонзила вращающийся диск в руку, сжимавшую оружие.

Брызги крови обдали лицо Гурни. Нападавший дёрнулся и выроненный АК‑47, упал на патио.

Фигура в капюшоне отпрянула. Мадлен ударила снова.

Раздался новый, более протяжный и яростный крик. Кровь хлынула потоком, окрашивая патио в кровавый цвет. Отрубленная кисть шлёпнулась у ног Гурни, а нападавший, захлёбываясь криком, бросился в темноту низинного луга.

Мадлен тяжело дышала, всё ещё сжимая воющую пилу.

— Всё, — сказал Гурни. — Можно опустить.

Смысл слов до неё доходил не сразу. Только заметив, как кровь стекает с зубьев ей на руки, она отбросила инструмент. Резкий лязг, с каким пила ударилась о каменную плиту, будто вернул её из оцепенения. Глаза наполнились слезами. Гурни попытался сделать шаг к ней — боль в лодыжке вспыхнула так, что он замер. Она подошла сама, и они долго стояли, обнявшись.

Сквозь шум дождя он услышал, как где‑то у амбара заводится машина, как шины швыряют гравий. Звук уходил в ночь. Он догадался: пропавший «Лексус».

— Нужно тушить, — сказала Мадлен.

— Открой шланг.

Кран был у задней двери. Она включила освещение патио, повернула вентиль, размотала шланг и направила струю на горящую обшивку. Вода и ливень сбили пламя; фасад курятника и половина обшивки сарая превратились в тлеющую чёрную корку.

Гурни достал телефон:

— Пора звонить в 911.

— Я уже позвонила. До того, как мы вышли.

С городской дороги, спускавшейся от их амбара вниз по длинному холму к окружному шоссе, донёсся глухой удар.

— Помоги мне дойти до машины, — сказал он. — Мне нужно разобраться с тем, что только что произошло.

Она перекрыла воду.

— Я еду с тобой.

Километр пути — и они догнали нападавшего. В свете фар «Аутбэка» было видно: серебристо‑серый «Лексус» на высокой скорости врезался в красный «Понтиак ГTO» лоб в лоб. Возле «Лексуса» стоял Джек Хардвик. Голова и лицо залиты кровью — она смешивалась с дождём, струилась на футболку. Нос, похоже, сломан.

Опираясь на открытую дверцу и перенося вес на одну ногу, Гурни выбрался из машины:

— Джек?

Хардвик кивнул на водительское окно «Лексуса»:

— Надеюсь, этот ублюдок в худи сдох. Кто он, чёрт побери?

Гурни был уверен на девяносто пять процентов — так уверен он ещё не бывал.

— Уильям Дэнфорд Пил Третий.

Больница Уолнат‑Кроссинга — скромное одноэтажное здание, ограниченное диагностическим кабинетом, лабораторией и травматологией. Зато отделение экстренной помощи — для такого городка большое и недавно обновлённое.

В просторном боксе с раздвижной стеклянной дверью, в зелёном больничном халате, лежал Хардвик. Голова и нос туго забинтованы, от прозрачного пакета на штативе к предплечью тянулась капельница, а связка проводов соединяла его с монитором жизненных показателей.