Морган кивнул, глядя в пол:

— Не знаю, почему не сказал раньше. На фоне всего остального это казалось не срочным. И есть еще… кое‑что. Не хотел перегружать тебя. Но ты имеешь право знать. Чтобы без секретов.

Гурни ждал продолжения.

— После города, работа в колледже Рассела казалась подарком. Сняла вопросы о моем уходе: «директор по безопасности» в респектабельном частном колледже звучит, как повышение. Я не просто поднялся — попал в Шангри‑Ла. Практически не замечал, что Кэрол это не радует. Я думал, с ее дипломами соцработника и медсестры она без труда найдет себе работу. Единственное, что имело значение, — мои перспективы. Моя карьера. — Он качнул головой.

Продолжая, он говорил уже с явной горечью:

— Мы переехали. И реальность быстро взяла свое. Идиллии не вышло. В самом городке жить было не по карману — поселились в глуши. Познакомились со всеми «прелестями» — сумахом, змеями, муравьями‑плотниками, септиками. Кэрол работу искала дольше, чем я думал. А когда нашла — платили вдвое меньше, чем в городе. Она постепенно начала борьбу с городскими фундаменталистами из Бастенбурга — сумасбродами, устроившими вооруженный лагерь и наводнившими город слухами про многоженство, детские браки, домогательства, насилие. Кэрол стала им занозой. Использовала все уголовные и гражданские рычаги, чтобы притащить их лидера в суд и превратить его жизнь в ад. Но каким бы он мерзавцем ни был — а он таким и остался — у него были деньги и связи. Когда меня назначили шефом, ее активность стала осложнять мне работу. — Он яростно потер ладонями бедра, будто согревая их.

— Я из кожи вон лез, чтобы не возникло впечатления, что я участник в ее войне. Старательно избегал даже разговоров об этом. Она стала одержимой — а я перестал слушать. Замкнулся на работе. Отвернулся от всего, что было ей важно. Ее крестовый поход стал ее жизнью, а я игнорировал ее жизнь, чтобы уберечь свою. Я вел себя так, будто ее не существовало. — Морган подался вперед, уставившись в какую‑то внутреннюю пропасть.

Гурни подумал, не здесь ли причина, по которой к нему обратились. Не поглотило ли отчуждение Моргана настолько, что он утратил способность нормально работать.

— Кэрол умирает, — тихо сказал Морган.

Гурни моргнул:

— Что?

— Неизлечимая стадия. Метастазы — мозг, сердце, легкие. Лечение прекращено.

— Господи, Майк… Мне жаль.

— Вот так. Это моя реальность.

В тишине Гурни остро почувствовал, что брак Моргана отбрасывает темную тень на его собственный — с похожими нотами, пусть различий и немало. Та самая избитая мысль всплыла сама собой: «Вот где мог бы оказаться я, если бы…» И этого хватило, чтобы его антипатия к просьбам Моргана смягчилась.

Узнав всю историю, Гурни решил принять предложение Моргана - продолжить участие в деле.

Окинув в зеркале заднего вида привилегированный анклав Ларчфилда, Гурни перевалил через гребень — изумрудная долина осталась позади; впереди тянулись мрачноватые равнины Бастенбурга.

На главной улице Бастенбурга свет показался тусклее — он подозревал, дело было не в погоде, а в депрессивной ауре: пустые витрины, унылые фигуры прохожих, стеклянные взгляды.

Остаток часового пути домой он пытался видеть красоту сельских видов, а не кружащиеся в голове узлы Харроу‑Хилла. Получилось только к финалу, когда он обогнул амбар, въехал на низинное пастбище и увидел Мадлен, разбрасывающую курам горсти кукурузы. Тут он наконец, расслабился.

Как бы ни было, Гурни был заточен под рациональные действия, а счастье, как он не раз убеждался, не продукт логики, не трофей. Это дар. Приходит внезапно — как сейчас, когда он заметил улыбку Мадлен в розовой ветровке и круговорот клюющих зерно кур. Он притормозил «Аутбэк» у грядки со спаржей и вышел, вдыхая мокрый травяной аромат.

Высыпав из банки последний корм, она подошла, поцеловала его — приветствуя возвращение:

— Заклинило маленькую дверь между курятником и вольером. Посмотришь, пока я приготовлю ужин?

Выяснилось, что задача не из легких. Пришлось долго постукивать и дергать, принести из сарая силиконовую смазку и монтировку. Но в этом была своя польза: за полчаса возни мысли ни разу не ускользнули к Ларчфилду и его историям, а когда он вошел в дом, Мадлен подала один из его любимых ужинов: запеченного лосося, спаржу на пару и басмати с соусом из сладкого перца.

Сменив рубашку и вымыв руки, он сел с ней за маленький круглый столик у окна, выходящего в патио.

— Спасибо, — сказала она. — Я пыталась сама, но дверь не поддалась.

Мадлен полила лосося соусом:

— Как там, в Ларчфилде?

— Там странно. И чем дольше я там, тем страннее.

Она поддела вилкой рис и ждала продолжения.

— Похоже, кто‑то выкрал из морга тело местного сорвиголовы и использовал его, чтобы подбросить улики: будто этот тип совершил убийство на следующий день после собственной смерти. Ведущий — это дело детектив — молодой парень, почти без нужного опыта: половину времени заискивал передо мной, вторую — бодался с криминалистами. В конце дня Морган сказал, что его жена умирает, и предложил мне полный карт‑бланш, если возьмусь за расследование.

Мадлен отложила вилку:

— Его жена умирает?

— Так он сказал.

— Ты ему веришь?

— Да. Полагаю он должен быть совершенно безумен, чтобы лгать о таком. Тебе так не кажется?

Она пожала плечами:

— Ты знаешь его лучше, чем я.

— Ну… думаю, придется исходить из того, что он говорит правду.

Она вновь взяла вилку:

— Ты принял его предложение?

— Я сказал, что сделаю все, что смогу. Никаких гарантий.

— Судя по тебе, радости это не прибавило.

— Не прибавило.

— Тогда почему…

— Потому что отказ принес бы мне еще меньше радости.

Она бросила на него один из тех прозрачных взглядов, от которых у него возникало чувство, будто она видит его мотивы яснее, чем он сам.

Его взгляд задержался на коврике из альпаковой шерсти, все еще лежавшем на столе — теперь частично прикрытом солонкой и перечницей. Он гадал, когда Мадлен снова вернется к этому разговору. Несомненно, коврик всплывет и за ужином с Винклерами — одна только эта перспектива охлаждала его энтузиазм по поводу их визита.

— Смотри, — сказала Мадлен, указав на янтарные отблески заката на склоне холма.

— Красиво, — откликнулся он, глянув в стеклянную дверь.

Мадлен подогрела перечный соус, и они, почти не разговаривая, доели оставшийся лосось, рис и спаржу. Как обычно, она настояла, чтобы убрать со стола и перемыть посуду самой. Он остался сидеть, глядя на мягко светящийся склон — хотя мыслями давно перебрался в Ларчфилд.

Когда Мадлен закончила, вытерла раковину, аккуратно сложила полотенце и поднялась наверх — заниматься на виолончели, — мысли Гурни, проложив извилистую траекторию, снова вернулись к нелепой гибели Билли Тейта, к краже его тела и к странной, казалось бы, бессмысленной, привязке его к убийству Ангуса Рассела.

Одни только эти особенности сделали бы дело тяжелым испытанием для любого отдела по убийствам — и это без учета слухов об инцесте, о «колдовстве» и о том, что у мэра имелся очевидный финансовый мотив. А сверх того — нежелание шефа полиции передать дело в Бюро уголовных расследований штата.

Эта мысль напомнила Гурни, что Ларчфилд — в зоне ответственности подразделения, где служил Джек Хардвик, когда был следователем. При всей его нарочитой вульгарности и задиристости — которые в конце концов и похоронили его карьеру в полиции, — Гурни всегда считал: бесшабашное мужество и острый ум Хардвика с лихвой компенсируют его вызывающие манеры.

Он решил позвонить, выяснить, не знает ли тот, чего‑нибудь стоящего о Ларчфилде. Звонок ушел на голосовую почту, и он оставил сообщение.

Не придумав иных шагов, он вышел во внутренний дворик и опустился в одно из кресел. Солнце уже спряталось за западным хребтом, но сиденье держало дневное тепло. Он устроился поудобнее и наблюдал, как персиковые и коралловые тона на облаках меняются на розовые и пурпурные. Из дома лилась музыка Баха, виолончель погружала его в редкое состояние умиротворения.