Я смахиваю слезу, скатившуюся по щеке, пока она говорила. — Я просто не хочу, чтобы Форрест подумал, будто у меня всё ещё есть чувства к Броку или что я передумаю после разговора с ним, мама.

— Трудно сказать, как поведёт себя мой сын или что он подумает. Я и сама до сих пор не всегда могу его понять, а ему уже тридцать четыре, — смеётся она, и я смеюсь вместе с ней. — Но если он действительно любит тебя и хочет быть с тобой, он поймёт, почему тебе нужно это сделать. — Она снова сжимает мою руку. — Ты должна это сделать, Шона. Поставь окончательную точку. Тогда ты сможешь идти вперёд, не таща за собой якорь из прошлого.

— Спасибо. — Я вытираю ещё одну слезу.

— Ох, это мелочи. К тому же, может, я и предвзята, но мне бы очень хотелось, чтобы у вас всё получилось. Спаси моего сына от страданий и подари мне ещё одну невестку, которой я смогу передать свой рецепт печенья.

Улыбаясь, я тянусь к своей чашке. — Ты же знаешь, как сильно я его хотела. Я до сих пор хочу.

— Знаю. Но сначала нужно, чтобы ты стала Гибсон.

Форрест

— Да ну, вы издеваетесь?! — выкрикивает Уайатт в сторону телевизора, сжимая бутылку пива в руках. Он сидит на диване рядом со мной и Уокером. — Это была явная помеха в приёме!

— Сто процентов, — соглашается Уокер, допивая пиво и поднимаясь. — Вам ещё по одной?

— Да, — отвечаем мы хором, не отрывая глаз от экрана.

Сегодня День Благодарения, и, как водится у Гибсонов, парни обосновались в гостиной перед телевизором, наблюдая за игрой, а девушки болтают на кухне.

Я оборачиваюсь в ту сторону и чувствую, как меня накрывает волна умиротворения. Много лет там были только Келси и мама, готовящие и смеющиеся бок о бок. А теперь к нашей семье присоединилась Эвелин — и Шона тоже здесь. Именно там, где ей и место.

Прошло всего три с половиной недели, но если подумать, насколько моя жизнь изменилась за это время, остаётся только покачать головой, отгоняя недоверие. Три недели назад я думал, что навсегда останусь один, смирившись с тем, что женщина, которую я всегда любил, ушла — и винить в этом я мог только себя.

А теперь она стоит на кухне рядом с моей мамой и невестками, отмечает День Благодарения с моей семьёй — и это в который раз доказывает: жизнь может измениться в один миг.

— Надеюсь, судьи на финале чемпионата на следующей неделе не будут такими слепыми, как эти идиоты, — говорит Уокер, возвращаясь в гостиную и передавая пиво мне и брату. Отец сидит в кресле с бокалом виски — его любимым напитком на праздники вроде этого.

— В этом году нам, в принципе, везло с судейством, думаю, и сейчас всё обойдётся, — говорит Уайатт, откупоривая бутылку и бросая крышку на стол.

Каждую осень мы с братьями играем в мужской футбольной лиге между городками вокруг Ньюберри-Спрингс. Это такой способ снова почувствовать себя молодыми и вести себя как подростки. Сначала я не был уверен, стоит ли мне участвовать — семья ведь до сих пор думает, что я ушёл из колледжа из-за травмы. Но я сумел убедительно изобразить, что восстановился и могу играть на девяносто процентов.

И всё равно, до сих пор неприятно, что приходится об этом врать.

— Не зацикливайтесь на судьях, просто играйте свою игру. Всё будет хорошо, — вмешивается отец.

— Ты придёшь, пап? — спрашивает Уайатт.

— Я никогда не пропущу игру, где играют мои сыновья, — поднимает он бокал с ухмылкой. — Но если вы проиграете — отрекаюсь от всех троих.

Уокер громко смеётся: — Я тоже! Нам нельзя проиграть Лексингтону. Мы никогда им не проигрывали. Если сейчас облажаемся, они будут нам это напоминать до конца жизни.

Лексингтон — городок к востоку от Ньюберри-Спрингс, и вот уже пять лет мы с ними встречаемся в финале. Мы побеждали каждый раз. Проиграть сейчас — было бы полным провалом.

— Значит, в воскресенье на игре Болтс надо внимательнее смотреть, может, что-то полезное подглядим, — говорю я, открывая новую бутылку.

— Эм, насчёт этого... — начинает Уайатт. — Я больше не могу пойти.

Я резко поворачиваю голову к нему: — Что? Почему?

— Отец Келси возвращается домой, его не было больше месяца. Она хочет устроить ужин в честь позднего Дня Благодарения. — Он пожимает плечами. — Прости, брат. Жена важнее футбола.

— Я тоже не смогу, — добавляет Уокер.

Я поднимаю взгляд с дивана: — Дай угадаю... жена?

Уокер даже не пытается скрыть улыбку. — Ага. Она... ну, скажем так, убедила меня остаться и помочь с делами по дому. У неё талант убеждать, если понимаешь, о чём я. — Он многозначительно поднимает брови вверх-вниз. Отец смеётся из кресла.

— Ну и что мне теперь делать? Одному идти?

— Позови с собой Шону, — говорит отец, будто это очевидно.

— О, чёрт, гениально, — соглашается Уокер. — Она же обожает футбол. Да и вам, наверное, не помешает побыть вдвоём, верно? — Он снова поднимает брови. — Уверен, она тоже может быть весьма убедительной.

— Осторожнее с тем, что говоришь о Шоне, — рыкнул я.

Он фыркает от смеха. — Успокойся. Я просто говорю: это отличная возможность провести время вместе. Не думай слишком много — просто сделай это.

— Ненавижу это говорить, но мой раздражающий брат-близнец прав. Вы почти не проводили время вдвоём с тех пор, как она здесь, и я не понимаю, чего ты ждёшь, — говорит Уайатт, приподнимая бутылку в мою сторону.

— Мы проводим время вместе, — возражаю я, но не вдаюсь в подробности. Мне не нужно, чтобы они лезли в интимные детали моей личной жизни. И уж точно они не должны знать о тех моментах, из-за которых я каждое утро начинаю день, вспоминая её и... ну, скажем так, самостоятельно расслабляясь. — Она приходила на концерт моей группы, а я помогаю строить всякое для Зимнего фестиваля, помните?

— Окей. И пока вы этим занимаетесь — вы хоть разговариваете?

— Нет. Я сижу молча и заставляю её угадывать, что я думаю. — Перевожу взгляд с одного младшего брата на другого. — Что это вообще такое? Вы теперь советы по отношениям даёте?

— Как бы безумно это ни звучало, но я думаю, твои братья правы, Форрест, — говорит отец, убирая подставку для ног у кресла и поднимаясь. — Будет глупо упустить такую возможность. Просто пригласи её. — Он похлопывает меня по плечу и уходит на кухню.

Уокер наклоняется ко мне, положив руку мне на плечо: — Ты слышал это? Папа сказал, что мы правы. Боже, как же приятно это слышать.

Я отмахиваюсь. — Отвали от меня нахрен. — Встаю с дивана, выпиваю половину пива и направляюсь на кухню, где девушки стоят у острова и хихикают.

— Что тут смешного? — спрашиваю, беря фаршированное яйцо и закидывая его в рот.

— Просто вспоминаем забавные истории про вас, парней, — отвечает Келси.

— Лучше мне не знать, да?

Эвелин прикрывает рот рукой, сдерживая смех: — Скорее всего — да.

Я поворачиваюсь к Шоне. — Ты занята?

— Нет, — отвечает за неё моя мама. — Идите уже куда-нибудь, вы двое. До ужина ещё полчаса, а Келси с Эвелин мне помогут. Всё успеем.

— Ты уверена, мам? — спрашивает Шона.

Мама делает большие глаза и отмахивается от нас: — Идите.

Я беру Шону за руку, переплетаю наши пальцы и веду её на заднее крыльцо. Как только мы скрываемся из виду, я прижимаю её к стене дома и целую.

Она обхватывает моё лицо руками, притягивая ближе, и наши языки встречаются.

Чёрт, с каждым разом удерживаться становится всё сложнее — она такая отзывчивая, что у меня просто сносит крышу. Её соски напрягаются под моей ладонью, когда я скольжу рукой по её груди, её нога обвивает мой бок, а стоны, срывающиеся с её губ во время поцелуя, доводят меня до безумия за секунды.

— И тебе привет, — выдыхает она, когда мы отстраняемся.

— Чёрт, как же мне этого не хватало.

— Я всегда к твоим услугам.

Я сжимаю её за бедро: — Не искушай меня.