Ничего не понимаю. Всё как в тумане. Будто смотрю сквозь мутное стекло. Подымаю взгляд на Аяза. Ищу ответ. Пояснение.

— Это родословная моей семьи. Это моё ДНК. И твоё, — его голос ровный, но в нём чувствуется сдержанная мощь. — А это… — он указывает на последний лист. — Состав лекарства, которое ты пьёшь.

— Не понимаю… — отступаю к дивану, как подбитая, — всё тело будто не моё. Сажусь. Сжимаю голову руками, мысли скачут, будто испуганные птицы.

— Что ты помнишь о своей семье? — Аяз говорит спокойно, но в этом спокойствии — грозовые раскаты.

— Мама… умерла, когда мне было пять. Папа воспитывал… — голос чужой. Словно это не я говорю. Словно это фильм. А героиня — не я.

— Когда начались приступы? — всё тот же ровный тон. Но я слышу, как в нём нарастает напряжение.

— Не знаю… не помню… — слёзы подступают. Страх стягивает сердце ледяными тисками.

Аяз — уже рядом. В одно мгновение. Прижимает меня к себе, будто боится потерять.

Тепло его тела — как одеяло. Укрывает. Защищает.

Почему с ним так… спокойно?

— Лекарства, которые ты пьёшь… не лечат. Они глушат. Делают хуже. — Он смотрит прямо в меня. Его глаза — бездонные. Там вся моя боль. — Они убивают твою волчью суть. Ту, что рвётся наружу.

— Нет! Папа не мог… Он любил меня! — отталкиваю Аяза. Его тепло — невыносимо. Как и правда. Не хочу верить.

— Если всё так, как я думаю… он знал. — Голос Аяза мрачнеет. Он словно и сам не хочет говорить это. — Собирайся. Мы поедем к нему.

Холодная волна пронзает меня насквозь. Замораживает сердце. Выбивает воздух.

— Нет! Что я ему скажу⁈ — вскакиваю. Бежать. Куда угодно. Лишь бы подальше от этой правды.

— Кира, не начинай, — устало. Он и правда устал. От моих срывов. От эмоций. — Я всё равно тебя найду.

— Как ты можешь?!. Моя жизнь — кувырком с того момента, как я тебя встретила! — тычу пальцем в его грудь. Хочу причинить боль. Выбросить боль.

— Не только твоя, киска, — рычит Аяз. Его мышцы напряжены. — Не трать моё время.

Внутри — взрыв. Кто он, чёрт возьми⁈ Как смеет⁈

Я хочу ударить. Пощёчину. Что угодно. Но он опережает. Подхватывает меня, закидывает на плечо. Я — как котёнок. Беспомощная.

Он несёт меня в гардеробную. Просторную. Роскошную. С десятками полок. Женская одежда. Мой размер.

— Выбирай одежду. И выходи. — Цедит сквозь зубы. Уходит, не оборачиваясь.

Гардеробная ошеломляет размерами. Джинсы. Футболки. Свитера. Всё — новое. Всё — моё.

Я выбираю синие джинсы, белую футболку с принтом, чёрную кожаную куртку.

Выходя, вижу его у окна. Он смотрит в телефон. Его силуэт — на фоне города. Мощный. Неприступный.

— Я всё… — голос звучит тише, чем хотелось бы.

Он смотрит. Долго. Внимательно. Потом берёт меня за руку. Его ладонь — тёплая. Сильная.

Он ведёт меня вперёд. Не спрашивая. Не оставляя выбора.

Тишина. В салоне автомобиля. Тяжёлая, давящая, словно невидимый груз, лежащий на плечах. Я не знаю, о чём с ним говорить. Все мои мысли — о том, как спросить отца: знал ли он? О лекарствах? О том, что они медленно убивали меня, как яд, пущенный по венам.

Жизнь — перед глазами. Кадры. Фрагменты. Вспышки. Счастливое детство. Смерть мамы. Строгий, но тёплый отец. Лекарства. Приступы.

Аяз молчит. То смотрит на дорогу, то — в телефон. Спокойствие его пугает.

Я сжимаю пальцы, кусаю губы.

— Перестань нервничать, — тихо, но в голосе — сталь. — Волк нервничает.

— Что? — резко оборачиваюсь, в глазах — испуг, непонимание.

— Мой волк чувствует, когда ты такая. Потерянная. Запах страха — от тебя. — Аяз говорит это так, будто это само собой разумеется.

— Как это?.. — решаю спросить, хотя уже чувствую, что ответ не даст мне облегчения.

— У второй натуры — нюх. Острый. Он улавливает твои феромоны. Беспокоится. — Он смотрит на меня, будто насквозь. В глазах — забота, желание, тревога… и власть. Власть, которую он даже не думает скрывать. На лице — маска спокойствия.

— Я… тоже такая?.. — боюсь услышать, но спрашиваю.

— И да, и нет, — его голос ровный, но под ним чувствуется напряжение. — Твоя волчица… спит. В латентной форме.

— Почему?.. — вопросы срываются, как капли дождя — один за другим.

— Вот это я и хочу узнать у твоего отца, — отвечает он, снова переключаясь на дорогу.

Я слежу за тем, как он поворачивает. Я не называла адрес. Но он знает. Уже давно. Словно изучил меня всю. Под лупой. До каждой клеточки.

— Откуда у тебя моя ДНК?.. — шепчу, ошеломлённая его словами и тем, как легко он этим распоряжается.

— А как думаешь? — он даже не смотрит. Вопросом на вопрос, с явной насмешкой.

— Больница?.. Но это же конфиденциально… — чувствую себя наивной дурочкой. Всё ведь лежало на поверхности.

— Кира, если мне что-то нужно, я это достану. А мне нужна ты. — Его интонация окончательна. Без вариантов. Без права на протест.

Машина останавливается. Знакомый подъезд. Я набираю полную грудь воздуха, словно перед прыжком в ледяную воду.

— Можно… я сама?.. — прошу почти шёпотом. Как котёнок, которого оставляют в новом доме.

— Сама что? — Аяз смотрит на меня в лифте. В его голосе — лёгкий интерес.

— У папы спрошу, — мой голос дрожит, как и пальцы.

— Можно, — спокойно.

Папа открывает сразу. Встревожен.

— Кира… что-то случилось? — взгляд бегает между мной и Аязом.

— Привет, папа. Можно?.. — он пропускает нас в квартиру. Я не двигаюсь с порога. Аяз — за спиной. Гнетёт.

— Кира… у тебя лица нет… Что происходит? — отец опирается о косяк, не сводя взгляда с Аяза.

— Пап, это — Аяз Нуримов. Мой руководитель, — шепчу. Словно каждое слово — шаг в пропасть.

Мужчины застывают. Напряжение в воздухе — как перед грозой. Папа не оборотень, но чувствует чужого.

— Пап… это правда? Что я — не как все?.. — выстреливаю. Слово — как удар.

— Что?.. О чём ты?.. — голос отца дрогнул.

— У меня… не астма… — встречаю его взгляд. Не отвожу.

— Кира… я… — он молчит. Сменяющиеся эмоции: страх, вина, сожаление. — У меня не было выбора.

— Что значит — не было⁈ — в груди пусто. Мир — рушится.

Отец идёт в гостиную. Мы — следом. Я сажусь на край дивана.

— Это было давно. Мы с твоей мамой возвращались из отпуска. Авария. Ночь. Люди на дороге. Ты — в машине. Кричала. Плакала… — голос отца ломается. — Мы вытащили тебя. Вызвали скорую. Потом… решили тебя удочерить.

— Я вам не родная… — шепчу. Боль захлёстывает.

— Родная, дочка. Сразу стала. Мы полюбили тебя с первого дня. Всей душой.

— А оборот… — он кивает. — Мы поняли не сразу. Через месяц пришёл человек. Представился из полиции. Спрашивал… странно. Подозрительно. Я испугался. Нашёл человека, связанного с иным миром. Он направил к лекарю. С тех пор приступы почти прекратились.

— Вы знали о побочных действиях? — голос Аяза звучит, как хлыст.

— Да. Он предупреждал. Что волчица может… умереть. Но я тогда боялся за неё. За Киру.

— Поубивал бы этих лекарей… — Аяз рычит, но держит себя. Его гнев сдержан, как вулкан под куполом. — Ещё немного — и она оказалась бы в психушке. Под седатиками.

— Что⁈ — отец бледнеет.

— Если волчица погибает — оболочка остаётся. Но без души. Без искры. — Аяз смотрит прямо в глаза. Словно приговаривает.

— Я не знал… Я хотел защитить… — голос отца дрожит. Он боится не за себя. За меня.

— Я верю тебе, папа. — Слеза скатывается по щеке. Горячая. Солёная. Боль — не уходит. Но плакать здесь — нельзя.

— Что теперь?.. — он смотрит на Аяза. Словно перед палачом.

— Теперь Кира — под моей защитой. Я отвечаю за неё. — Аяз встаёт. Протягивает мне руку. — До свидания.

Прощание — как в тумане. Не помню, как вышла. Как оказалась в машине. Будто другая реальность накрыла.

Истерика — накатила волной. Я не удержалась. Плакала. Стискивала кулаки.

Аяз притянул к себе. Тепло. Твёрдо. Надёжно. Пахнет елью. Землёй. Мокрой шерстью.