— Я привык быть частью фона. Тенью у твоих ног. Защитником, другом, шутом. Ты не видела во мне мужчину — и я не жаловался.

— Не правда. Я видела. Просто… не позволяла себе смотреть.

Он кивнул. Потом медленно протянул руку и коснулся её щеки. Осторожно, как прикасаются к раненой птице.

— Ты держишь мир на плечах. Но даже самые сильные женщины не могут всё время быть одни.

— Я не одна.

— Но ты одна внутри.

Она молчала. А потом — шагнула ближе. Её лоб оперся на его грудь.

— Скажи мне, — прошептала она, — кем ты был до меня?

— Забытой частью Рода. Призраком в звериной шкуре. Пока ты не позвала. Не увидела. Не сказала моё имя.

— Но я не назвала его вслух…

Он улыбнулся.

— Ты не должна была. Я услышал его, когда ты впервые поверила в меня.

И тогда она подняла голову. И увидела — не просто Кота.

А мужчину. Того, кто жил веками, спрятанный в звериной маске. Кто был братом, стражем, чародеем — и теперь смотрел на неё глазами выбранного.

— А теперь, — сказал он, — скажи мне, Таисия… Ты позволишь себе быть женщиной, рядом с тем, кто не требует власти? Кто не просит места, кроме одного: у твоего сердца?

Она не ответила.

Она поцеловала его.

Не как хозяйка — как та, кто впервые осознала: любовь — это не слабость. Это право. Выбор. Дом.

---

Утром совет встретил их молча. Никто не осудил. Никто не вознёс хвалу.

Но в чаше Рода, куда на рассвете клали магические символы, два новых кристалла лежали рядом: обсидиан и тёплый янтарь.

И сияли одинаково.

Глава 21

Ночь уходила, унося с собой последние отголоски дневного гама, криков и топота… Но новая жизнь на восстановленных землях только начиналась.

Рассвет разливался перламутровым золотом по небесам, цепляясь за кованые арки, за тонкие острые шпили некогда величественного дворца, который теперь… был похож на старую, запущенную театральную декорацию. Развалины, от которых пахло мхом, печкой, забытым временем. Но и в этом был свой особый шарм.

Ника стояла на полусгнившем балконе, обвитом диким плющом, и смотрела на вычищенный внутренний двор, где бурлила жизнь.

— Чаю будешь? — раздался за спиной ленивый голос Кота.

Ника обернулась. Он был всё тем же — полу-человек, полу-обаяние, с небрежно завязанным платком на шее и кружкой в руке. Ужасно неуловимая смесь парфюма и чабреца сопровождала его всегда.

— Уже пятый раз за утро, — усмехнулась она. — Ты не путаешь чай с тактикой обольщения?

— А почему бы и нет? Некоторые так всю жизнь замуж выходят, — фыркнул он, присаживаясь на перила. — Ты только посмотри, как они стараются.

Во дворе двое женихов, пыхтя и перемазанные в грязи, пытались перетащить очередную глыбу старого фонтана, чтобы «подключить красоту». Метросексуал в этот момент яростно махал руками, стоя в свежевыстиранной рубашке, которую уже заляпал известкой. Он умудрился застрять каблуком в сырой земле, отчаянно взывая к Таисии о помощи. Та лишь закатила глаза и ушла вглубь сада, где всё расцветало под её пальцами.

— Бедняга, — пробормотала Ника. — Он ведь старается.

— Старается? — Кот фыркнул. — Он мешает. Причём феерично. Лично я получил эстетическое удовольствие от того, как он уронил табуретку на собственную ногу. А ты?

— Ну... немного, — призналась она, и оба рассмеялись.

Тем временем в главном зале будущего дворца, освещённом светлячками и тёплым светом кристаллов, Рапунцель, Золушка и Таисия обсуждали заварку, мужчин и судьбы мира. Девушки были уставшие, но счастливые.

— Так ты… всё-таки решила дать ему шанс? — Рапунцель подлила себе ромашкового.

— Ну, он почти не разрушил теплицу, — пожала плечами Золушка. — И… он принёс мне брошку. С дерева. Вырезал сам. Очень криво, но мило.

— Это уже любовь, — поддакнула Таисия, приподнимая чашку.

— Слышите, как они там мучаются? — Рапунцель склонила голову к открытому окну.

Снаружи кто-то снова громко выругался. Метросексуал. По всей видимости, снова оступился на мокром камне.

— Это звучит как музыка, — вздохнула Таисия. — Но я всё равно не выйду за него замуж.

Все трое рассмеялись.

А под покровом ночи, когда герои вымотались и ушли по комнатам отдыхать, по дворцу зашуршали лапки, зацокали копытца и затрепетали тени.

Домовые с грозным видом вытирали пыль с люстр, недовольно бухтели по поводу «человеческой беспомощности». Садовник-нечисть ворчал на каждое неровно подрезанное дерево, а русалочка мыла окна, залив их песней, от которой стекло само становилось прозрачным.

Когда утром Ника вышла в зал, всё сияло. Метросексуал, вошедший следом, застыл на месте:

— Это всё я? — спросил он, потрясённый.

Кот, сидящий в углу на подоконнике, громко фыркнул:

— Конечно, ты. Даже ночью не даёшь покоя. Шум такой поднял своим храпом, что вся нечисть проснулась и решила закончить за тебя. Чтобы ты хоть раз увидел, как выглядит результат.

Метросексуал нахмурился. А Ника… впервые посмотрела на Кота иначе.

Он стоял, прислонившись к колонне, уже в человеческом облике — высокий, худощавый, с дьявольски правильными чертами лица. Волосы цвета тумана, глаза — насыщенно-золотые, и это был он. Старший брат. Но не такой, как младший. Этот был… колючий, острый, как нож, и с добрым безумием во взгляде.

— Как вы умудрились быть похожими и такими разными? — вырвалось у неё.

— У нас разное воспитание. Я — любимец судьбы, а он — любимец зеркала.

Ника засмеялась. Она ещё не знала, к чему всё это приведёт. Но в воздухе уже звенело электричество. Что-то начиналось.

— Ну и как тебе? — Кот чуть склонил голову, заглядывая Нике в лицо.

— Хм?

— Мой образ, конечно, — усмехнулся он и повернулся к ней в профиль, давая возможность рассмотреть себя полностью. Серый камзол с высоко подбитым воротом, лёгкие сапоги на тонкой подошве, серебряные застёжки в виде когтей, длинные волосы, собранные в высокий хвост, но с выбившимися прядями, будто он только что выпрыгнул с карниза. Похож на брата? Несомненно. Но иное выражение лица — живое, озорное, полное скрытых пружин и внутреннего коварства. Если младший был светом, то этот — тенью, способной при желании закрыть всё небо, но предпочитающей отбрасывать солнечные зайчики по стенам.

— Он как будто скульптура, — сказала Ника. — Стройный, идеальный, немного задумчивый, весь из света. А ты… ты как ветер. Быстрый, неуловимый. У тебя глаза живые. Очень живые. Опасные.

— Мне нравится, когда меня боятся, — признался он, не шутя.

Ника замерла на секунду, глядя в эти золотые глаза, а потом рассмеялась:

— А мне — когда уважают.

— Уважение скучно. Страх искренен.

— Тогда ты, наверное, совсем не умеешь любить.

Он шагнул ближе, не сводя с неё взгляда:

— Умею. Но по-своему.

Он замолчал, заглядывая ей в лицо. Не слишком близко — ровно настолько, чтобы она почувствовала, как пахнет его кожа — лесом, дымом и росой.

День шёл своим чередом. Поселение разрасталось. Новые стены уже поднимались по эскизам Таисии и Сайриэля, от ангелов пошли чёткие схемы защиты, алтарей и родовых печатей. Гномы включились в разработку шахт, а оборотни помогали расчищать подземные тоннели.

Быт медленно, но верно входил в силу.

Ника с утра до вечера успевала везде: улаживала спор между дриадой и кочевым кузнецом, принимала пленных, оформляла записи, расставляла приоритеты. Иногда — сама не веря, что стала хозяйкой.

В её покоях всё ещё царил бардак, но в сердце поселилось странное спокойствие. И… одиночество. Её жизнь больше не принадлежала ей одной. Её дом — уже не дом, а крепость. Её имя — не просто имя, а знамя.

— Ты загрустила, — заметил Кот, появившись как всегда бесшумно.