— Я дома? — спрашиваю, когда Уайатт открывает дверь и помогает мне выбраться, закидывая мою руку себе на шею. Это не обязательно, но мне, честно говоря, приятно на него опираться.

— Насколько я знаю — ты здесь живёшь. — Он вставляет ключ в замок и открывает дверь в мой таунхаус. Две спальни — вполне достаточно для одного холостяка, и рядом с пожарной станцией.

Огонь. Так жарко. Где, чёрт возьми, Шмитти?

Я моргаю, пытаясь выкинуть из головы образы той ночи, пока брат закрывает дверь. Пошатываясь, дохожу до дивана. Закрываю глаза, запрокидываю голову назад — но это только оживляет кошмары. Цветные, чёткие, как кино.

— Уокер. — Голос брата — как плеть. Я морщусь. — Посмотри на меня, чёрт побери.

Я поворачиваю голову и открываю глаза. Мой брат-близнец стоит надо мной, скрестив руки на груди. Поразительно, как два одинаковых человека могут быть такими разными.

Уайатт многого добился за последние годы. От отрицания чувств к своей лучшей подруге — до полной отдачи. Я горжусь тем, каким он стал. Верным. Надёжным. Но сейчас вся эта его решимость направлена на меня — и мне это жутко не нравится.

— Ну что, младший брат? — снова икаю. Раздражает, что это происходит вообще без предупреждения. — Знаешь, забавно. Ты младше, но сейчас выглядишь выше меня.

— Потому что ты сидишь, придурок.

— Без обзывательств, Уайатт. Но, как говорится — палки, камни и всё такое. — Отмахиваюсь от него.

Он наклоняется ближе. — Ты доволен собой?

Я улыбаюсь во весь рот. — Я всегда доволен собой, Уайатт. Я же, блин, счастливый человек.

— Правда? А вот так сразу и не скажешь.

— Ну, значит, ты просто не замечаешь. Хотя я понимаю. Ты теперь женат. Счастлив. Ты заполучил женщину своей жизни. Наверное, это круто.

— Это круто, Уокер. И если бы ты на секунду перестал бухать, то, может, понял бы, что и ты можешь быть счастлив. Может, даже с...

Я отталкиваю его, закипаю внутри. — Мне не положено быть счастливым, Уайатт. Больше нет.

— Да пошло оно нахер, Уокер. — Он проводит рукой по волосам, мотает головой, смотрит в пол. Когда снова поднимает взгляд — в нём столько злости и боли, что я мгновенно узнаю этот взгляд. Я сам так смотрю на себя в зеркало. — Ты не сможешь запить вину, чувак. Когда ты это поймёшь? Шмитти мёртв. Его не вернуть. Это ужасно, да. Это печально. Но ты не можешь вечно винить себя.

— А кого мне винить, Уайатт?! — кричу, алкоголь разжигает ярость. Брат портит мне кайф, а последнее, чего я хотел — разбираться со всем этим сегодня.

— Никого! Это был несчастный случай. Каждый раз, когда ты влетаешь в пламя, ты рискуешь сдохнуть. Это твоя работа. Это была работа и Шмитти. Он не был дураком. Да, он погиб. Это больно. Но знаешь, что ещё больнее? То, как ты сейчас живёшь. Ты просто медленно убиваешь себя, думая, что это что-то изменит. Вот это, мать твою, трагедия.

Он садится рядом, протягивает руку и кладёт её мне на плечо — и я ломаюсь.

Вся боль, вся вина, всё, что я держал внутри — вырывается наружу. Глаза затуманиваются слезами, я наклоняюсь вперёд, опираясь локтями на колени и опуская голову. Я просто разваливаюсь.

— Я не смог его спасти, Уайатт. У него дочь... и я не смог спасти его для неё...

Сильные руки вытаскивают меня из огня, но я вырываюсь. Джон всё ещё там. Он не выживет, если я не вернусь.

Он гладит меня по спине, сжимает мою шею и тяжело дышит, пока я задыхаюсь от рыданий. — Я знаю, Уокер. Знаю. Но таскать этот груз на своих плечах — это не пойдёт тебе на пользу. Прошло уже шесть месяцев, и хоть я понимаю, что всё ещё свежо и будет сказываться на тебе всегда, пришло время начать двигаться дальше.

— Как? Как мне двигаться дальше, зная, что я был последним, кто видел его живым? Зная, что из-за той ночи у его дочери нет отца? Что Эвелин…

— Ты говорил с ней?

Я просто качаю головой. Если бы за избегание проблем давали золотые медали, я бы уже собрал все. Я определённо был бы чемпионом в этом виде спорта. За последние шесть месяцев каждый раз, когда я сталкивался с Эвелин, это было как удар ножом в грудь снова и снова, каждая рана открывалась заново, едва начав затягиваться. Так как она близка с Келси и иногда помогала на ранчо моих родителей, полностью избежать её мне не удавалось. Но когда я её вижу, максимум, на что я способен — это кивнуть в знак приветствия. И даже это даётся с трудом.

— Что я должен сказать? «Извини, что ты теперь мать-одиночка? Прости, что я не смог спасти человека, который и не хотел, чтобы ты забеременела? Прости, что он так и не успел доказать тебе, что хотел быть отцом, несмотря на то, как себя вёл?» — Я поворачиваюсь к брату. — В ту ночь, когда он умер, он пообещал, что попробует быть рядом с ними. Он собирался поговорить с Эвелин после смены. Но…

— Он так и не успел, — заканчивает за меня Уайатт. Я киваю. — Вся эта ситуация — отстой, брат. Но вместо того, чтобы утопать в этом, почему бы тебе не найти способ почтить его память? Почему бы не попробовать быть рядом с Эвелин так, как он не смог?

— Не уверен, что она вообще захочет моей помощи, Уайатт.

— Никогда не узнаешь, если не спросишь.

— Чёрт. — Я откидываюсь на спинку дивана и провожу руками по лицу, вытирая слёзы и сопли. — Мне так надоело чувствовать, будто мою грудь разрывают изнутри.

— Знаю. А мне надоело каждый раз отвозить тебя домой после того, как ты напиваешься до безумия. Что-то должно измениться, Уокер. Пора начать залечивать раны от смерти Шмитти, а не делать их глубже.

— Я даже не знаю, с чего начать.

— Разберёшься. И, скорее всего, это придёт в тот момент, когда ты меньше всего этого ожидаешь. — Он шлёпает меня по плечу, встаёт и направляется к двери. — А пока иди и прими, блять, душ. От тебя воняет.

— Ты уверен, что вонь не от тебя?

Он пожимает плечами, но в уголках его губ появляется ухмылка: — Может быть. Но меня дома ждёт моя горячая жена, чтобы помочь мне помыться, если что.

Я морщусь. — Пожалуйста, воздержись от подробностей вашей сексуальной жизни с Келси. Всё-таки она мне как сестра.

— Теперь она действительно тебе сестра, технически. Но я ничего не могу с собой поделать, чувак. Я, чёрт возьми, счастлив.

— Пожалуйста.

Он кивает и открывает дверь. — Знаю. Ты вмешался в мою жизнь, и я всегда буду за это благодарен. Но теперь моя очередь сделать то же самое для тебя. Поговори с Эвелин, Уокер. Говорю тебе, возможно, именно это поможет тебе начать исцеляться и двигаться вперёд.

Когда дверь закрывается за ним, моё сердце начинает колотиться сильнее. Я понимаю, что разговор с Эвелин поднимет в памяти и другие чувства, которых я избегал, те, что подавлял с той самой ночи, когда понял, что, возможно, женщина, которую я всегда считал просто другом, может быть для меня кем-то большим.

Жаль только, что сначала она заметила моего лучшего друга.

— Печенье ещё осталось? — спрашиваю я, входя на кухню на ранчо.

Мама оглядывается через плечо: — Только что достала свежую партию из духовки.

— Отлично.

Меня охватывает лёгкая радость, как только я снова ощущаю уют дома.

Пару раз в неделю я приезжаю на ранчо — это всегда помогает мне прийти в себя. А после того, как вчера я целый день приходил в себя после похмелья и наказывал своё тело в спортзале, чтобы искупить вину, у меня накопилось ещё больше работы здесь.

Когда мы были маленькими, наши родители начали строить это ранчо, воплощая давнюю мечту мамы — создать не просто ферму, а целое пространство с атмосферой. Через годы тяжелого труда мечта сбылась. Сейчас на их территории могут разместиться до тридцати гостей, они проводят свадьбы и корпоративные мероприятия, занимаются разведением скота и дают уроки верховой езды для семей. Последним занимаюсь я.

Я целую маму в щеку, затем нахожу корзину с печеньем на столешнице и беру одно. Если мама и славится чем-то на весь округ, так это своим печеньем. Отзывы о ранчо Гибсон почти всегда упоминают эти восхитительные кусочки теста. Мама этим очень гордится — и хранит секретный рецепт в голове, чтобы передать его будущим невесткам. Это семейная традиция, и она к ней относится очень серьёзно.