— Говоришь с полгода?

— Так и есть, Наисветлейшая, полгода, точно, — и все вокруг одобрительно галдят прямо с пола.

— Неплохо бы взглянуть на болящего, — я, конечно, не врач, куда мне до великих познаний, может и правда чахнет сам по себе. Вон у Костика тоже колено болело. Но слишком уж много совпадений: сначала на наследника покушались, потом иллюзора изобрели, а тут и батюшка король, как раз крепко прихворнул. Ни раньше, ни позже. Что-что, а тему «Токсикология» в медучилище в мою голову вбили основательно. Сама собой приходит мысль, что джениторе помаленьку травят.

— О-оо! Это величайшая честь для нас! Вы слышали, — обращается к свите, — возблагодарим наидобрейшую Дадиан! Она сама снизошла до недостойных смертных, дабы спасти нашего дорого короля! — все валяющиеся на полу оживают, как по команде и, в странном, только им понятном порядке, не толкаясь и не пытаясь опередить друг друга, подползают, чтобы чмокнуть мой ботинок.

Очень хочется сбежать из дурдома, но я сегодня работаю богиней Дадиан всерьёз, и осечек быть не должно! Судьба Костика, да что там Костика, всего Абекура в моих руках. Хотя, если выбирать приоритеты, то Костика я бы и на сотню Абекуров не променяла!

— Не будем терять времени! — пора завязывать с лизанием обуви, она уже и так сияет, — я готова прямо сейчас осмотреть Ригондо!

Со всеми почестями меня сопровождают в крытую карету Её Величества, хотя здесь пути минут двадцать, не больше, но это к лучшему, иначе народ разодрал бы богиню на тысячу маленьких Дадианок. Прекрасно понимаю теперь поп-звёзд, скрывающихся от поклонников. А мой фан-клуб — весь Абекур!

Королева, всё ещё не веря своей удаче, поёт мне дифирамбы, а в промежутках между ними жалуется на мужнину странную болезнь.

На вид я бы ей дала не более тридцати с хвостиком, ничего себе у Кости мачеха! Да она бы ему в жёны вполне сгодилась! Но припомнив, что старшая сестра моложе Кости на восемь лет, предполагаю, что королеве сорок точно есть, а может и немного больше. Миловидная холёная брюнетка, обвешанная, как новогодняя ёлка гирляндами, кучей золотых цепочек замысловатого плетения, браслетов на запястьях, тяжёлыми серьгами, с мраморно-белой кожей и большими выразительными карими глазами. Сейчас они полны изумления и, в то же время, некоторой печали, прямо, как у оленёнка Бэмби. Шутка ли — любимый супруг чуть ли не на смертном одре. Почему любимый? Так по ней видно, иначе так бы не страдала. А если учесть, что я видела Костика тридцать лет спустя, прекрасно её понимаю.

В общем, вряд ли это она травит мужа, да и смысл? Нет мужа — короля, нет статуса…

Остальная свита, за исключением двух крепких молодцов — охранников, пристроившихся сзади на козлах, размещается в двух дополнительных экипажах, чуть попроще.

Вскорости эскорт прибывает ко дворцу. Теперь, минуя все кордоны, могу полюбоваться на родной дом любимого. Ничего не скажешь, впечатляет.

Огромный дворец или замок, разницы не вижу, светло-серого камня, длинными острыми шпилями уходит в самое небо, по крайней мере, на близком расстоянии именно такой эффект и создаётся. Высокие стрельчатые окна добавляют постройке устремлённости вверх, причудливая кладка образует симметричные выступы, над каждым рядом окон проходят широкой лентой барельефы, изображающие фрагменты знакомого рисунка, а именно того самого, что я регулярно вижу у любимого на спине. Во всём блеск и великолепие. Я, разве что, в кино такое видела. Да-а, Костенька, мне до тебя, как до Луны, которой здесь не бывает! Не по Сеньке, как говорится, шапка…

Не давая себе открыть от изумления рот, мельком оглядываю золотые скульптуры в фонтане перед входом, по мраморным ступеням поднимаюсь первая, игнорируя валящуюся к ногам стражу. Кто бы только знал, чего мне стоит не свалиться в обморок от страха рядом с ними или не сбежать, куда подальше! Но я же помню, зачем здесь! Там в чужом доме любимый, наверное, рвёт и мечет! То-то обрадуется, когда я ему корону принесу на блюде с голубой каймой!

Минуя многочисленные дворцовые коридоры в сопровождении самой королевы, с их картинными галереями, мягкими ковровыми дорожками, чудесными потолочными мозаиками и яркими витражами, преображающими солнечные лучи в волшебство калейдоскопических картин, добираемся до покоев Его Величества.

По идее, не мешало бы предупредить монарха о вторжении в его личное пространство, но нам с королевой не до мелочей, да и не пристало Всевластнейшей богине Дадиан церемониться с каким-то королём. Заходим…

Глаза режет от золотого изобилия. Оно во всём: дверные фигурные ручки, инкрустации стола и кресел, бахрома портьер, отделка светильников. Стены задрапированы тёмной зеленью, опять же украшенной золотым орнаментом. Окна занавешены, солнце пробивается в узкие щели между портьер, после уличной жары, прохладно.

Кроме нас двоих не зашёл никто. В покоях тишина. Минуем одну залу, другую, оказываемся в приватной зоне. Как я понимаю — это королевская спальня. Здесь царит полумрак, и не так сияет богатство. Не то чтобы вид беднее, просто личная спальня — не витрина, и мозолить глаза драгметаллами нет смысла. Здесь должен быть покой и уют. Он тут и есть.

Королева бесшумно ступает по ковру к широкой кровати под балдахином, а я останавливаюсь при входе. Всё-таки, чужой мужчина, может спит там в неглиже, а тут пришла такая нахалка, хоть и богиня, но неловко.

— Гонди, проснись, любимый, — тормошит Валерия, — сама Наисветлейшая Дадиан спустилась к нам, чтобы помочь. Ну же, просыпайся! — слышу сопение в постели, приподнимается.

Боги! Тот же самый Костик тридцать лет спустя, какого я уже имела честь лицезреть! Только измождён болезнью, если присмотреться, подглазины тёмные, морщины глубже, в глазах таких же сине-фиалковых лихорадочный блеск.

Не могу отделаться от ассоциации с любимым. В реальной жизни не дано соединить в одном возрасте отцов и детей, а у нас получилось, теперь никуда не денешься, так и будет думаться всё время. Зато и жаль этого чужого человека, как родного, хочется скорей помочь,

— Плохо? Вам плохо? — сбиваюсь на «Вы», — Что болит, где? — его взгляд немного расфокусирован, словно с похмелья, но я-то знаю, что эта примета говорит о другой проблеме.

— Прости, Наидобрейшая, — отвечает сипло, — нет сил принять подобающую коленопреклонённую позу перед тобой, как видно, недолго осталось, — виновато, безвольно опускает голову. А я Костика всё время вижу, и так у меня душа рвётся обнять его, пожалеть, спасти!

Но напоминаю себе, что мой любимый сейчас цел и невредим, разве что слегка покоцан мной же, но за это мы потом ответим. А у этого жалельщица своя есть. Моя задача — найти причину хвори,

— Я должна посмотреть, что случилось. Забудь, что богиня, расскажи, как простой лекарке, — потом обращаюсь к королеве, — раздвинь штору, мне нужно больше света, — она, не призывая слуг, послушно исполняет распоряжение.

— Голова… всё время болит голова, живот… сначала скручивает полностью, потом тупым ножом режет справа, и так почти всё время, — он жалуется мне, как пациент доктору, устал, и я его последняя надежда, — сначала держался, государство требует постоянного внимания, но голова не моя, совершенно ни на чём не могу собраться, мысли путаются, иногда предметы двоятся.

— Раздевайся, Величество, — ужасно хочется назвать его Берти и обнять, но я же богиня, а передо мной не Костик, нельзя! — надо целиком осматривать, — он послушен, стаскивает тонкую спальную рубаху, королева помогает.

Осматриваю тело, кожа бледна и местами просматривается сеть красных звёздочек, как бы сказала Мария Филипповна, моя преподша по патофизиологии: красный дермографизм. Конечно, не могу не увидеть на спине абсолютно такую же вышивку серебром, как и у наследника, но уже ни удивлена,

— Ложись, — подталкиваю короля на спину, супруга придерживает, медленно опуская его на подушки,

— Давай, милый, надо прилечь, — она так заботлива, нянчится как с ребёнком, ну точно, не убийца.