— Чего бузишь, Рогов? — когда мы подошли ближе, спрашивает Николаич.

— Да вот, товарищ полковник, менты понаехали, требуют пропустить.

— Ну так пропусти товарищей из органов. Пускай идут, куда им надо. И можешь быть свободен. С поста я тебя снимаю. Найдёшь своего командира, доложишь. — Отпускает полковник бойца.

— Есть, доложить! — берёт свою винтовку на ремень Рогов и убегает.

— А вы по какому праву здесь командуете? — спрашивает начальник патруля.

— А ты разве не видишь, сержант? Распоряжаюсь я здесь как старший по званию. — Осаживает его полковник Васин.

— Вижу. А на документы ваши я могу посмотреть? Комендантский час всё-таки, стреляют. — Не отстаёт сержант.

— Ну смотри. Засветил Николаич свои корки милиционеру. — Тот вытянулся по стойке смирно и отдал честь.

— Убедился?

— Да. А второй? — кивает в мою сторону неугомонный мент.

— Этот человек со мной. А стрелка вы упустили, он через пустырь ушёл. Хотя, можешь сам тут всё осмотреть, сержант, а мы пошли. Если что надо будет, в госпитале меня найдёшь. — Патруль расступается в стороны, а мы идём дальше.

Допрашивать меня полковник Васин продолжил в ординаторской, выставив оттуда дежурного врача. Так что ваньку валять я перестал сразу. И выложил как на духу всё, что сегодня со мной приключилось.

— Всё рассказал? — спрашивает в конце моей исповеди полковник Васин.

— Теперь всё.

— Медичку эту опознать сможешь?

— Только по фигуре. — Показываю я руками гитару.

— Так вот значит почему ты на Светкину задницу так пялился. Узнал?

— Нет. Не она.

— Точно?

— Точно. Тем более на дежурство она только вечером заступила. Да и второй этаж не её вотчина. Там свои медсёстры и санитарки.

— А может это мужик был?

— С такой фигурой? Вы уж совсем меня за идиота-то не держите, товарищ полковник.

— А зачем ты вообще к этому комиссару попёрся?

— Не я. Он сам меня пригласил.

— Ну а пожаловался ты ему зачем?

— Я не жаловался. Рассказал всё, как есть.

— И?

— Честно?

— Честно.

— Да надоело мне эту баланду каждый день хлебать! Хотя хрен с ней, с этой баландой. Но когда мы там на фронте кровь проливаем, а всякая сволочь в тылу на этой крови наживается, жрёт от пуза, ворует, последние крошки у проливших кровь за Родину отнимает — это как называется?

— Может это всё объективные причины.

— Объективные? А заведующего продуктовым складом вы видели? А местного старшину? Да им обоим об лоб поросёнка убить можно, годовалого. А поварихи? Да не одна из них в дверь не пролазит. Тоже от голода пухнут? Медсёстры по сравнению с этими бабищами как колибри и бегемот. Есть исключения. Вот только ни одной санитарки и медсестры я с полной торбой не видел. Домой они с пустыми руками идут, особо интеллигентные с ридикюлем. Зато хозблок с заплечными мешками, да ещё в каждой руке по авоське. Видать отходы с кухни выносят. Но это так, мелочи. Мне интересно, сколько продуктов до госпиталя не доезжает? И ведь не одна мразь за это не ответит. Зато после нашей Победы эти мрази на коне будут. При должностях и в больших званиях. Настоящие герои в земле гнить останутся, а эти подонки век проживут… — Заткнулся на полуслове я, когда услышал хруст ломаемого карандаша.

Полковник Васин сидел и остекленевшими глазами смотрел куда-то в пространство, и только его пальцы непроизвольно доламывали карандаш, который он до этого крутил в руке.

— Закончил с прелюдией? — внезапно очнулся он.

— Да я ещё даже не начинал.

— Значит закончил!

— А теперь слушай сюда и мотай на ус, Николай. Этого разговора со мной никогда не было. С комиссаром ты тоже ни о чём таком этаком не говорил, просто он агитировал тебя вступить в партию. Агитировал?

— Ещё как.

— Вот всем про это и говори, если спросят.

— Понял, не дурак.

— Да дурак ты, Коля. И не лечишься. — Вздыхает полковник Васин, хотя не факт, что Васин, и звания у них в «кровавой гэбне» совершенно другие.

— Лечусь вообще-то.

— Вот и лечись. И не суй свой нос не в своё дело. А по поводу сегодняшнего инцидента, так и говори — срать ходил. Пучит тебя уже не один день, потому что много жрёшь.

— Так и скажу.

— Хотя есть и ещё один вариант, — задумался Николаич. — Окон много, могли перепутать. А у соседнего окна как раз моя койка, только палата через стенку.

— Значит теперь вы колитесь, товарищ полковник, кому это вы дорогу перешли. Тоже Светку не поделили?

— Уел, чертяка. Ладно, после договорим. Пошли-ка отсюда, а то в коридоре какая-то непонятная суета началась, видать милицейское начальство нагрянуло, да и госпитальное тоже подняли. Не дадут нам спокойно пообщаться. Да и не желательно, чтобы нас теперь вместе видели.

— Почему?

— Придёт время, узнаешь. Меня не ищи, будет нужно, я тебя сам найду. Расходимся. — Выпроваживает меня Николаич из кабинета, запирает двери на ключ и идёт в другую сторону. Так что я возвращаюсь в свою палату, спустившись по чёрной лестнице.

До утра мне поспать так и не дали. Сначала менты допрашивали. Затем начальник госпиталя пристал как банный лист. Ну а сразу после планёрки меня осмотрел лечащий врач, и я переехал на второй этаж, в палату для выздоравливающих. А вот комиссара я так и не видел. Причём в кабинете у него засели какие-то «люди в штатском», выставив у дверей часового с дегтярёвским автоматом. Этих стволов на фронте не хватает, а тут с ними оперов охраняют. «Чудны дела твои…»

Правда какой-то эффект от этого получился. На обед было целых три блюда. Суп был похож на борщ, причём сваренный на мясном бульоне. В каше присутствовал подлив и какие-то волокна мяса. А на третье мы пили компот из сухофруктов, в котором угадывалось наличие сахара. А самое главное — это хлеб. По три куска ржаного хлеба на одно голодное брюхо. На столах появились солонки с солью, да ещё каждому выдали половинку луковицы на десерт.

— Вас что, всегда тут так кормят? — спросил я у соседей по столу, перейдя к десерту и охренев от увиденного.

— Сдурел? — Откликнулся самый рыжий из трёх. — Сколько лежу, в первый раз. Мы думали, это вы дистрофики с первого этажа, всё сжираете. Соль и то свою приходилось в столовую приносить. А вас что, тоже плохо кормили?

— Командиров чуть лучше, а все остальные баланду хлебали, хлеба один кусок. Из-за каждой горбушки чуть не дрались. Я после операции едва оклемался.

— А чего тогда сюда перевели? У тебя же тяжёлое ранение, если операцию делали. А тут только с легкими ранениями лежат, да выздоравливающие.

— Выздоровел, вот и перевели.

— И долго выздоравливал?

— Полторы недели после операции.

— Что-то не шибко ты похож на здорового?

— Ты тоже, — киваю я на загипсованную руку собеседника. — Два месяца будешь в тылу загорать.

— Врач сказал полтора. Через неделю сымут гипс и начнут разрабатывать руку.

— Мне полгода назад в рукопашной перебили. Всё ещё ноет, особенно на погоду.

— Хреново. Это как же я на гармошке-то играть буду. — Огорчается рыжий.

— Нормально будешь, во всяком случае, до Победы-то точно заживёт.

— До чьей победы-то. — Подпускает шпильку самый рябой из соседей.

— До нашей, конечно. А что, есть сомненья?

— Да нет. — Сразу заткнулся он. Третий всё время молчал и только как Буратино грыз луковицу, воровато оглядываясь по сторонам.

В результате мы только с рыжим познакомились и закорешились. В курилке я угостил его «Казбеком», а он поделился секретными сведениями про санитарок и медсестёр. Кто, с кем, где, когда, и в какой позе. Конечно, в основном это были байки озабоченных самцов, тех, кто не добившись взаимности, распустил слухи. Но и кое-какую полезную информацию я для себя отложил. Это про укромные места, где можно уединиться. Так что когда Сашка иссяк, я раззевался и завалился в кровать. А то ночка выдалась бессонная, да и до обеда мне не удалось отдохнуть, поэтому сон меня сморил самый настоящий. И хотя место мне досталось возле двери, я до самого ужина проспал как убитый.