— Рассказывай, что у вас тут за интернациональная дружба в подразделении. — Присаживаюсь я за длинный дощатый стол возле дальней стены, вертя в руках ухватистый трофей.

— Да какая дружба? Одна сплошная вражда. — Угрюмо начинает свой рассказ Чеботарь, а потом его прорывает.

К концу разговора я знал все расклады и про все подводные камни, которые могут встретиться на моём тернистом пути по приведению подразделения в порядок.

— А чего вы тогда по команде не докладывали? Это же не просто неуставняк, тут дело трибуналом пахнет. — Пытаюсь узнать в чём здесь подвох я.

— А кому докладывать? У Гургена родственник в особом отделе, и у начальства он на хорошем счету. Со старшиной подвязки. Предпоследний командир отделения попытался что-то менять, так убило его. Шальная пуля попала в коня, тот спотыкнулся, а сержант наш неудачно упал и сломал шею.

— Вскрытие я так понимаю, никто не проводил?

— Да какое вскрытие. Особист осмотрел тело и велел закопать. Списали на боевые потери. — Закончил свою исповедь Чеботарь.

Да уж. Чудны дела твои… Подумал я про себя. Так вот значит почему меня так уговаривали занять это место. Оказывается, не всё так просто. Да и Гурген этот не обычный отморозок с пудовыми кулаками, а тот ещё фрукт. И перевоспитать его не получится, вопрос придётся кардинально решать, и чем скорее, тем лучше…

Я уже думал было, что ничему в этой жизни не удивлюсь, но меня удивили уже на завтраке. Когда ходившие за едой бойцы, водрузили принесённое на центр стола, все расселись вокруг с ложками «наперевес» и с вожделением уставились на меня.

— Что сидим? Приступить к приёму пищи. Баранов, ты сегодня дежурный? Так что начинай раздачу. — Достаю я свой котелок из вещмешка.

— А как раздавать? — Удивлённо уставился он на меня.

— Как обычно, всем поровну. Ты что, в первый раз что ли? Вон же черпак висит. — Показываю я на стену.

— Это не черпак.

— А что?

— Ложка ефрейтора Гургенидзе. — Докладывает Баранов.

— Чего? А вон тот тазик его тарелка? — указываю я на медный таз в углу сарая.

— Нет. Он прямо из бачка ел. Сначала сам, а после все остальные. — Продолжает парнишка.

— Вот сука! — не сдерживаю я порывов. — А где все? Что-то я Удальцова не вижу.

— Так он эта, Гургенидзе на улица охраняет. — Отвечает Джафаров.

— Кто приказал?

— Я.

— Головка от патефона. Обоих сюда. Быстро! — Смотрю я на чем-то довольного азера. Тот пулей срывается, а я продолжаю воспитательные мероприятия.

— Посуда ваша где? Или вы как свиньи, привыкли из одной колоды хлебать?

Народ полез за котелками, а я продолжил.

— Хлеб, сахар, чай где всё это?

— Чай принесли. А насчёт хлеба и сахара старшина сказал, что ещё вчера всё получили. — Продолжил отсчитываться Баранов.

— Кто получил?

— Гургенидзе. За продуктами он обычно сам ходит. Ходил. — Поправился парень.

— Где он это всё спрятал? Несите сюда.

— Не знаю. — Разводит руками Баранов.

— Да вон его сидор. — Указывает на здоровенный туристский рюкзак Чеботарь. Причём именно рюкзак, а не вещмешок как у всех. Вот только почему-то никто не двинулся с места, чтобы его принести.

Ладно, я не гордый, могу и сам сходить. Рюкзак оказался тяжёлым, и наполнен явно не хлебом. Ставлю его на стол, а вот развязать не успеваю.

— Э, нэ лапай, нэ твой вэщ! — слышу я голос Гургена, раздавшийся от входа в амбар.

— А то что? — разворачиваюсь я лицом к нему.

— Я дядя скажу и он твой жёпа на британский флаг разорвёт. — Произносит он свою основную угрозу.

— Да что же вы за пидары то такие, ты и твой дядя. Каргис траки моутхан. — Добавляю я для полного понимания и вразумления оппонента и начинаю разбег.

В результате ранимая детская душа говнистого представителя гордого народа не выдерживает, и как разъярённый бык он несётся в мою сторону. Я уже закончил разбег, поэтому лечу ногами вперёд. В результате скорость сближения возрастает вдвое, и моя правая, обутая в тяжёлый сапог, нога сталкивается с челюстью оппонента. Естественно падаем оба, но я приземляюсь на этот шкаф сверху. Зато дальше меня помотало. Несмотря на сломанную челюсть, Гурген бился как лев или как медведь, и я едва успевал уворачиваться от его колотушек. В результате он меня чуть не сломал, обхватив за спину и приподняв над землёй, так что пришлось включить голову. Мой удар лбом ему в переносицу был страшен, так как у меня даже искры из глаз посыпались, зато руки из этого смертельного объятия мне удалось высвободить, и пошла классика. Оглушающий удар с двух сторон по ушам, ещё один и прямой удар кулаком в уже сломанный нос. А кто сказал, что я должен драться по каким-то там правилам? Я не боксёр, и у нас не спортивный поединок, а смертельный. Да и тушка Гургена весит килограмм на тридцать больше моей. Причём за счёт роста, а не толстого брюха.

А вот это уже было явное нападение на командира, причём совершённое при свидетелях, так что ну их в дупу эти понятия и сор из избы, пускай с ним военная прокуратура разбирается, и плевать мне, чей он стукач и какой опер из особого отдела его крышует. Тут уже не мелкие пакости, а крупные неприятности. Поэтому заканчиваю поединок без всяких эффектных понтов, уронив туловище простой подсечкой по ногам. Соперник падает на пол, я переворачиваю его на живот, стягиваю его же брючным ремнём руки за спиной и обыскиваю, ворочая бесчувственное тело с помощью Джафарова. Он ворочает, а я досматриваю.

В результате проведённого обыска я нашёл гранату, какую-то тубу из-под таблеток, блокнот и стилет. Ни засапожник, ни финку, а именно стилет. Для чего пришлось снять с тушки клиента сапоги, ватник и сделать вентиляцию его же пикой, разрезав сзади штаны. Вот теперь этот гребень точно не убежит. Но на всякий случай пришлось ещё и ноги ему связать.

После такой кровавой разборки иду умываться, и только возле бочки с водой чувствую, как я устал. Адреналин схлынул, и кожу на сбитых костяшках засаднило. Казанки-то хрен с ними, заживут, но когда я, скинув бушлат, стал умывать лицо, из рассечённой брови закапала кровь. Всё-таки этот Кинг-Конг меня зацепил, хоть и вскользь. Отбитые предплечья и рёбра также побаливали, и это при том, что удары наносились через слой ваты. Резкий маймул, да и боли почти не чувствовал, пока я ему окончательно кукушку не стряс. Всё-таки голова у него слабым местом оказалась, да и удар он держать не умеет. Попадись ему такой же тяж или полутяж на ринге, уделал бы за милую душу. Это я спортсмен-любитель и убийца поневоле, а настоящий профи с ним бы легко справился. Стоп! А чего это он такой нечувствительный к боли сделался? Ведь когда его мужики сапогами мутузили он сначала ругался, а потом начал верещать и скулить. Да и пинали его в основном под жопу и по ногам, спину прикрывал ватник, а голову он руками закрыл, как только упал, так что по морде лица ему не сильно и досталось. Под наркотой что ли? А где взял? Не морфием же он укололся. Герыч и кокс тут тоже не в ходу, да и где его взять на фронте. Колёса? Экстази? Рановато для них. Но какие-то таблетки с наркотой тут выпускают. Не свечку же от геморроя он заглотил? Продолжаю я размышлять, промокая рассечённую бровь носовым платком. Хотя немцы да, они те ещё химики, первитин, танковый шоколад, ещё что-то… Точно. Первитин. А вот это надо проверить.

Когда я вошёл в амбар, Маймуло уже очухался, а кто-то из сердобольных самаритян прислонил его спиною к стене возле выхода. Говорить он не мог, а только яростно сверкал глазами, в расширенных зрачках которых отражалась бездна. Кровь из сломанного носа уже не текла, а двумя струйками запеклась на небритом подбородке. Я хоть и не доктор, но признаки того, что клиент находится под наркотой заметил. Зрачки расширенны и зверский оскал во всю перекошенную харю — что-то типа дебильной улыбки.

— Жрал этот гад что-нибудь из этой коробочки? — потреся алюминиевую, с затёртой надписью тубу, спрашиваю я у Удальцова.