В общем, от комиссара я отвязался, зато привязался к начальнику штаба и мы до полуночи занимались оформлением документов, попутно наезжая на командира дивизиона насчёт подавления разведанных целей. Иван Капитонович наезжал, а я подливал масла в огонь, рассказывая, как немцы себя вольготно чувствуют на переднем крае. Слушают музыку, пьют пиво сраками, а также занимаются всяким развратом, развротом и развзадом. И плевать хотели на доблестных артиллеристов из второго дивизиона 901-го артполка со всеми их пушками и гаубицами. В конце концов даже замполит не выдержал и наехал на молодого комдива, когда я рассказал очередную байку с переднего края.

— Снарядов мало. — Начал отмазываться старлей.

— Снаряды мы вчера прямо на ДОП на своём горбу принесли. И во взводе боепитания запас есть. — Дую я в уши начштаба.

— Немцы засекут батареи. — Продолжает упорствовать командир дивизиона.

— Стрелять можно и с запасных огневых позиций. А батареи немцы давно уже засекли, не просто так же они их обстреливают. — Приводит свои доводы начальник штаба.

— Привязку надо по новой делать. Огневые копать. — Никак не сдаётся комдив.

— У нас целый топо-вычислительный взвод есть. Пускай привязывают. Огневые позиции батареям всё равно придётся сменить. Снарядов хватает, новые только потому не подвозят, что гильз пустых нет, менять не на что. — Разошёлся наш пожилой «бухгалтер».

— Вот вернётся из медсанбата наш комдив, пускай он и решает. — Приводит свой главный аргумент старлей.

— А немцы за это время полбатальона укокошат, а вторую половину в госпиталь отправят. — Вслух размышляю я. Конкретно ни к кому не обращаясь.

Доразмышлялся. Меня послали в… расположение, чтобы я не мешал командирам ругаться. Поэтому мысленно посылаю их всех в дупу и иду отдыхать. Денёк завтра предстоит тяжёлый. С утра в штаб дивизии топать, объясняться с военной прокуратурой.

У входа меня встретил, стоящий на посту Удальцов, поэтому пока не забыл, уточняю у него кое-какую инфу.

— Гургена одного забрали или вместе с вещами?

— Одного. Хотя нет. Прихватили его вещмешок с барахлом. — Вспоминает боец.

— Ясно. Значит совсем всё забрали.

— Не всё. Второй мешок, ну тот, который с хлебом, остался. — Уточняет он.

— Как так получилось? — не веря в свою удачу, спрашиваю я.

— Так следователь спросил, — где личные вещи подозреваемого? Вот я и отдал сидор с личными вещами Гургенидзе. А когда вернулся оперуполномоченный, сказал, что забрали всё. Он и ускакал, догонять машину с прокурорскими.

— Ну-ка, неси сюда этот мешок. — Боюсь я спугнуть госпожу удачу.

Хорошенько ощупав и помяв принесённый рюкзак снаружи, решаюсь заглянуть внутрь, но желательно без посторонних.

— Бди тут. — Предупреждаю я часового. — Если пойдёт кто, окликнешь его.

— Понял. — Заговорщеским шёпотом сообщает он.

Я же захожу за угол и иду к полуразрушенной русской печке. Это все, что осталось от сгоревшего дома. Укрывшись за печкой от любопытных глаз неспящих лунатиков, присаживаюсь на корточки и аккуратно развязываю рюкзак. Вроде никаких сюрпризов, типа взрывного устройства и капкана на волка не обнаружил, поэтому не торопясь, достаю содержимое. Первым мне попался кусок хозяйственного мыла. Я его понюхал, ковырнул ногтем и даже лизнул, сплюнув горечь. Вторым тоже. Но не из-за мыла же Гурген себе смертный приговор подписал? Так что достаю, теперь уже из своего вещмешка плащ-палатку, и перекладываю на неё всё содержимое гургеновского рюкзака.

А вот это уже не мыло и не тол. На мину с часовым механизмом тоже не похоже, а вот на анодную батарею к радиостанции вполне потянет. И зачем эти батареи Гургенидзе? А главное, где он их взял? В дивизионе только одна радиостанция, и та для связи с артполком. Проносятся в моей голове мысли. Но поразмыслю про это позже, а пока все улики необходимо спрятать. Так что достаю из своего вещмешка запасной, укладываю в него батареи, записную книжку, мыло, сколько вошло, чтобы замаскировать это всё сверху, и прячу в укромном месте. Всё, что осталось, прибираю обратно в свой сидор. А в туристский рюкзак Гургена накладываю обломков кирпичей, положив сверху гургеновскую же трофейную гранату, привязав за её кольцо верёвочку, которой затягивают горловину мешка. Заминировав таким хитроумным способом кучу стратегического сырья, возвращаюсь обратно.

— Ну, что там? — с любопытством уставился на меня шахтёр.

— А, мыло. — Пренебрежительно машу я рукой.

— Мыло⁈ — почему-то обрадовался он.

— Ну да. Хозяйственное. — Протягиваю я ему целый кусок.

— Спасибо. — Расплывается он в улыбке. — Мыла мы уже целый месяц не видели.

— А это убери на место. Ты ничего не видел и не брал. — Подмигиваю я ему, передавая рюкзак.

— Само собой. — Согнувшись под весом «слегка» потяжелевшего мешка для туристов, заносит он его в наш амбар. Я же перекуриваю на свежем воздухе и заваливаюсь спать, в надежде досмотреть вчерашний эротический сон, прерванный на самом интересном месте…

Продолжения не последовало, спал я без сновидений, так что проснулся ещё до подъёма. Распаковал свой мешок, всё лишнее мыло сложил на краю стола, внимательно его рассмотрев при дневном свете. Мыло как мыло, обыкновенное, хозяйственное советское и нисколько не вкусное. В вещмешок прячу всё своё дополнительное вооружение, документы и награды, забрав оттуда только смену белья, которую ложу в противогазную сумку, предварительно вытряхнув из неё противогаз. Мало ли что. Вдруг из свидетелей стану подозреваемым, и меня упекут в застенки. Так что лишние улики мне ни к чему. Вот только кому на храненье его передать? Рассматриваю я спящих красноармейцев. Кто-то из них стучит комиссару, причём как-то избирательно и однобоко. Хотя, мы ведь во дворе разбирались, любой, проходящий по улице, мог наши разборки подслушать и подглядеть в дырку в заборе. Ладно, отдам комиссару. Надеюсь, партийная совесть у него пересилит любопытство. А если не пересилит, то на этот случай у меня эфка за колечко привязана, а не немецкое яйцо, как в рюкзаке с кирпичами.

Пока я собирался, Удальцов вскипятил воду в котелке на плите печки-инвалида, так что быстро пью утренний кофе (кипяток с рафинадом вприкуску) и перекусываю корочкой хлеба. После чего назначаю наряд на НП.

— Наливайко, сразу же после завтрака берёшь с собой Удальцова и Чеботаря и следуешь в первую роту первого стрелкового батальона. Там выберете НП и будете с него наблюдать за противником.

— Понял. — С ленцой отзывается усатый.

— Зато я не понял. А ну-ка повторить приказание! — строю я расслабившегося хохла.

— Есть, забрать с собой Удальцова и Чеботаря и выбрать наблюдательный пункт в первой роте. После чего наблюдать за противником. — Вскакивает он со скамьи, на которой сидел и, вытянувшись по стойке смирно, повторяет приказ.

— Вот так-то лучше. А к обеду я уже буду на месте. Хотя… Джафаров!

— Я. — Откликается, сидящий за столом ефрейтор.

— Если меня не будет, сразу после обеда вместе с Барановым и Ростовым смените на НП группу Наливайко.

— Есть, сменить группу Наливайко после обэда. — Встаёт и повторяет он приказание.

— Сейчас занимаетесь по распорядку, а я пошёл. — Отправляюсь я в неизвестность. При оружии и в полной боевой экипировке. Пускай бойцы видят, что я ушёл со всеми вещами. В случае чего, к ним будет меньше вопросов.

По пути захожу в штаб дивизиона, где Иван Капитонович выписывает мне «увольнительную», о том что:

«Старший сержант Доможиров Н. Н. направляется в военную прокуратуру 341-й стрелковой дивизии для дачи свидетельских показаний.»

Ставит штамп дивизиона и расписывается. Комиссара в штабе я не застал, так что приходится импровизировать на ходу.

— Товарищ лейтенант, вы за вещичками моими не присмотрите, пока я в командировке? — снимаю я с плеч вещмешок. — А то в нашем амбаре проходной двор, опера всякие шляются, как шпионы немецкие. Боюсь, сопрут. — Шучу я.