А начиналось все больше месяца назад так:

— «Друг», давай-ка вспомним наш абхазский опыт, — произнёс вполголоса, обращаясь к нему через нейроинтерфейс. — Здесь у нас техника даже попроще, чем тогда. Но нужно, чтобы было понятно даже для тех, кто привык анализировать данные по старинке, через бумагу и фотографии.

Голос «Друга» прозвучал чётко и ровно:

— Произведённый мною анализ текущих технических возможностей землян вполне позволяет применить модель, опробованную в Пицунде. Визуализация будет выглядеть, как серии фотографий, сделанных якобы скрытыми камерами с фрагментами аудиозаписей, обработанных под стандартные магнитофоны местного производства.

Удовлетворённо кивнув, уточнил:

— Отлично. Добавь даты и время съёмок, маршруты передвижений фигурантов, места их встреч и краткое описание сути контактов. Главное, чтобы у Лаптева не возникло даже намёка на то, что источники данных могут выходить за пределы земных возможностей. Всё должно выглядеть естественно и укладываться в их логику.

— Данные будут подготовлены в виде набора конвертов с фотографиями и аудиокассетами, сопроводительные записки напечатаны на пишущей машинке «Олимпия», модель 1978 года выпуска. Бумага производства ЧССР, приобретённая в Варшаве, — ответил «Друг».

— Превосходно, я задумчиво пробормотал, перебирая пальцами стопку свеженапечатанных снимков. На фотографиях чётко были видны лица Сверчевского, его сообщников и нескольких новых персонажей. Среди них выделялись офицеры из НАТО и сотрудники дипломатических представительств, встречавшиеся в кафе и барах, на автостоянках и даже в парках Варшавы.

Палец медленно остановился на одном снимке, на котором были чётко запечатлены лица Сверчевского и того самого Фила в компании неизвестного мужчины в строгом костюме.

— Кто этот третий? — спросил задумчиво.

— Идентифицирован как Ричард Брайс, военный атташе посольства Великобритании. Официально находится в Польше, используя дипломатическое прикрытие. Согласно перехваченному разговору, им обсуждались детали возможной передачи данных, связанных с военной инфраструктурой стран Варшавского договора, — сообщил «Друг».

Тот февральский вечер за окном был сырым и промозглым, низкие облака цеплялись за крыши варшавских домов, будто стараясь заглянуть в окна кабинета капитана Лаптева. Свет настольной лампы создавал вокруг него круг усталого, холодного света. Капитан внимательно изучал принесённый мной отчёт, время от времени останавливаясь и что-то помечая карандашом на полях. Наконец он поднял голову и внимательно посмотрел мне в глаза:

— Послушай, Борисенок, отчёт, конечно, хороший. Даже слишком хороший. Вот только один момент никак не укладывается у меня в голове: Как тебе одному удалось собрать такой объём информации? Всего неделя и столько материалов?

Взгляд его был жёстким, испытующим, и наверняка он ожидал, что сейчас от меня последует признание и раскаяние. Но вместо этого, ответ мой прозвучал резко, и даже зло:

— А кто вам сказал, что работал один человек? Информацию собирала группа. Сколько именно людей, кто они, и каким образом работают, это уже, простите не ваше собачье дело. Моё дело предоставить данные, ваше — с ними вдумчиво работать. Что-то не устраивает, товарищ капитан?

Лаптев откинулся на спинку стула, слегка прищурив глаза. Взгляд его стал ещё холоднее, хотя голос звучал вообще без тени эмоций:

— Слушай, не нужно со мной так разговаривать. Мы ведь не враги друг другу, ты должен это понимать. Но я обязан знать, кто конкретно собирает данные, которые ложатся мне на стол. Это вопрос безопасности. И твоей, и нашей.

Мой ответ не заставил себя ждать:

— Ваши обязанности, это ваши обязанности. Мои — другие. Я отвечаю за работу моей команды и их жизни. А если что-то вам не нравится, можете спокойно идти на три весёлые буквы.

Особист медленно поднялся из-за стола и подошёл к окну, глядя в темноту улицы. Некоторое время молчал, затем, не поворачиваясь, произнёс тихо, почти примирительно:

— Ты дерзкий, Борисенок. Это не плохо, в нашем деле характер необходим. Но границу чувствовать надо. Мы ведь в одной лодке.

Ответ прозвучал холодно и ровно, с едва уловимой ноткой усталости:

— В одной. Только кто-то гребёт, а кто-то, только команды раздаёт. Вот я гребу, как умею. Если вы заметили, о помощи я не прошу, но и не мешайте хотя бы.

Капитан обернулся и посмотрел мне прямо в глаза, будто пытаясь прочитать что-то ещё. Потом кивнул, возвращаясь за стол:

— Хорошо, действуй, как считаешь нужным. Но предупреждаю, если твоя группа засветится — разбираться буду лично. И спуску не дам, даже тебе.

Ответ прозвучал твёрдо, без колебаний:

— Не засветится. Я и мои люди умеют делать своё дело.

Этот мартовский вечер выдался на редкость промозглым, ветер завывал в печной трубе, словно пробовал проникнуть внутрь квартиры. Квартира давно погрузилась в полумрак, а свет в прихожей зажёгся только тогда, когда входная дверь открылась с тихим скрипом.

Инна вошла медленно, почти беззвучно, словно боясь кого-то разбудить. Её пальто выглядело мокрым и тяжёлым от дождя, волосы спутались и потемнели, лицо было напряжено, как никогда прежде. Ответ на обычный вопрос прозвучал с непривычной резкостью:

— Не спрашивай, пожалуйста ничего, и не говори пока. Мне нужно немного прийти в себя.

Она медленно сняла пальто, повесила его на плечики и разместила недалеко от печи на кухне. Через минуту там уже звякали чашки, и раздавался тихий шум чайника.

Через некоторое время, когда на столе появился горячий чай и тосты с вареньем, Инна наконец заговорила, глядя куда-то в стол:

— Хелена пришла сегодня в университетскую больницу. Была в полном отчаянии, едва держалась на ногах. С ее Юзефом случилось ужасное… Никогда её такой не видела…

Слова повисли в воздухе тяжёлым грузом, ожидание ответа стало почти болезненным.

— Что с ним? Как я понимаю, что-то серьёзное?

— Да, более чем. Юзеф… Его изнасиловал священник из их костела. Там, где он поёт в хоре. Представляешь? Человек, которому они доверяли, как себе.

Инна произнесла это с трудом, словно каждое слово причиняло ей физическую боль.

— Это точно известно? Как это выяснилось?

— Хелена сказала, что Юзеф вернулся домой абсолютно не в себе. Поначалу молчал, но потом разрыдался, рассказал ей и Янушу всё. Сейчас он почти не разговаривает, ни с кем не контактирует. Хелена не знает, что делать, она в полной панике. Они пока никому не сказали, не обращались даже в милицию.

Наступило мучительное молчание, прерываемое лишь приглушёнными вздохами Инны. Её руки нервно теребили чайную ложку, взгляд был прикован к чашке, но казалось, что она её вовсе не видит.

— И что она просила у тебя?

— Совета, наверное. Она умоляла помочь с медицинской экспертизой, но чтобы без официального запроса. Боится огласки, скандала. Януш просто убит, он в ярости, но и сам не знает, как поступить.

— Они не должны это замалчивать. Это преступление, и оно должно быть расследовано, а виновные наказаны со всей суровостью!

— Да, но тут же церковь, общественное мнение, позор… Им страшно. Не только за себя, но и за Юзефа. Он подросток, ты понимаешь, какая это для него травма?

— Конечно, понимаю. Но нельзя оставлять такое безнаказанным.

Инна вздохнула, подняла голову, и в её глазах была решимость, смешанная с глубокой печалью:

— Костя, я не знаю, как лучше поступить. Помоги, пожалуйста. Что мы можем сделать? Как поступить, чтобы помочь и не навредить ещё больше?

— Прежде всего, нужно поговорить с Янушем и Хеленой. Аккуратно, но убедительно объяснить, что молчание не решит проблему. Может, стоит привлечь кого-то из милиции, кому можно доверять?

— Ты прав, нужно говорить с ними. Но кто здесь надёжен? После всего, что с нами было, мне страшно доверять кому-либо ещё.

— Сначала нужно спокойно выяснить все детали, убедиться, что у Юзефа есть надёжные доказательства. Потом решим, кому сообщить. Может, сперва лучше подключить нашего капитана Лаптева? У него есть возможности повлиять на ситуацию негласно.