— Ты ведь понимаешь, доченька… Это не просто «уроки» или «тренировки», — сказала она тихо, почти шёпотом, чтобы не разрушить вечерний уют.

Инна подняла взгляд, в глазах отражался свет лампы и что-то ещё — неуловимое и новое.

— Да, мама. Чувствую это.

— У нас в семье всегда был этот… как бы сказать… «ключ». Я жила в Польше ребёнком, — Раиса сглотнула, взгляд ушёл в сторону, словно она видела сейчас не альбом, а другое время. — Тогда никто не объяснял, почему польский даётся легко, почему какие-то фразы вспоминаются сами собой. Может, ещё раньше кто-то из наших был связан с этим местом. Может, это вообще не наше — а что-то оттуда, из прошлого, затерянного.

Инна кивнула.

— Это как, будто не учили, а просто вспомнили. Только есть одно странное…

— Какое? — голос Раисы стал настороженным.

— Я начала слышать не только слова. Когда поляки говорят, я чувствую — кто врёт, а кто говорит правду. Даже если вслух звучит одно, а внутри у человека совсем другое — я это чувствую, понимаешь?

Раиса прикрыла рот рукой, но не от удивления — скорее от понимания, что это может быть не просто случайностью.

— У меня то же самое, дочка… С тех пор как заговорили по-польски тогда, утром… Иногда слышу второе дно фразы. Как будто человек говорит «добрый вечер», а в голове у него совсем другие слова.

В этот момент я подошёл ближе, положил руку на спинку стула, чтобы не мешать, но быть рядом.

— Нет, — ответил, глядя в глаза Инне. — Я лишь разблокировал то, что было в вас. Это уже вложенное в вас знание, которое активировалось. Наверное, через память рода, может — через детство. В вас это уже было.

Раиса Аркадьевна сжала руку дочери.

— Это опасно?

— Зависит от того, кто заметит, — ответил спокойно. — Если начнёте демонстрировать это явно, могут насторожиться. Особенно если рядом окажется кто-то из тех, кто знает про эффекты скрытых блоков.

Инна подняла голову.

— Значит, нам нужно учиться контролировать это?

— Именно. Использовать, когда нужно, и прятать, когда нельзя. В Варшаве это будет и инструментом, и ловушкой. Всё зависит от вас.

Раиса кивнула, на лице была решимость.

— Хорошо. Мы справимся.

Инна посмотрела в окно, где за стеклом тихо падал снег, скрывая шумный город под белым покровом.

В этот момент я точно знал: в этой семье проснулся ещё один механизм, о котором никто раньше не догадывался.

Позже, тем же вечером, Раиса Аркадьевна позвала Инну поближе к себе. За столиком, заваленным письмами, альбомами и старыми открытками, она достала из своей сумочки аккуратно сложенный лист бумаги.

— Слушай, доченька… Тут адрес. В Польше, в Варшаве. Это брат мой двоюродный — Станислав Януш Подкаминьский. Он когда-то работал в торгпредстве в Москве. Был у нас лет десять назад… Сказал, если что — обращаться можно.

Инна аккуратно взяла лист, погладила уголок:

— Он ведь в центре жил, помнишь? — Добавила теща.

Инна кивнула, глядя в окно, словно адрес напоминал ей целую жизнь:

— Улица Красиньского. Дом тринадцать, квартира сорок пять.

— Дочь, человек он добрый, надёжный. Жена у него, Гражина, врач. Так что если вдруг там… чего — не бойся. Поддержит.

Инна прижала бумажку к груди:

— Спасибо, мама. Очень вовремя.

Я, разбирая ящик с инструментами, тихо отметил этот адрес в памяти. И даже связал его координаты с картой, которую «Друг» заранее обновил. Всё было на месте, и это было к лучшему.

За окном сыпал плотный снег, двор госпиталя погружался в вязкую тишину зимнего утра. Мое первое рабочее утро после свадьбы началось в кабинете полковника Дубинского, где он расположился с чашкой бодрящего чая и ворохом документов, лежащих на его столе. Полковник задумчиво постукивал пальцем по ручке и внимательно изучал сводку перемещений личного состава.

— Значит, готовишься к марш-броску на запад? — голос его прозвучал почти без иронии, зато с оттенком понимания.

Кивок и молчание стали ему моим ответом. Полковник откинулся на спинку стула, потёр висок и начал раскладывать возможные маршруты:

— Есть три пути. Первый — простой, как армейская портянка: на поезде. Садитесь в Минске, выходите в Варшаве. Чемоданы в купе, мебель и техника — в контейнер, который уйдёт по железке. Проверено тысячами семей офицеров.

Пауза позволила обдумать сказанное. Полковник снова налил чаю в тонкую фарфоровую кружку с золотой каёмкой, пододвинул ближе:

— Второй путь — для эстетов. На ИЛ-76 или Ан-22, ВТА, налегке, только сумка. Всё остальное — опять-таки в контейнер. Минус: в Польше встречать будет кто-то из гарнизона.

Медленно подняв взгляд, он испытующе прищурился:

— Но тебе ведь покоя не даёт твоя «Нива», верно?

— Так точно…

Полковник усмехнулся и отодвинул чью-то медкарту.

— Третий путь — на «Ниве» с прицепом, через Брест. Но тут тебе обе таможни мозги выкрутят. Наша будет искать двойное дно, поляки — провокацию. Это ж тебе не картошку везти. Особенно с твоим внешним тюнингом. Даже не суйся. Лучше так: загоняй свою красавицу с прицепом в брюхо Ан-22. И сам туда же, с паспортом и командировочным.

Бровь полковника слегка поднялась, на лице промелькнула тень ехидства:

— Но учти, бесплатный сыр сам знаешь где… Что тебе за это тебе придётся… не знаю, но точно не деньгами, скорее всего своими руками. Лётчики — народ гордый, самолёт почуять могут по гудению пола. Что-нибудь попросят починить, это точно. Может, радиостанцию, может, систему подачи кислорода. Или флягу, где капает в кают-компании, подлатаешь. Ну, ты меня понял…

На прощание полковник встал, хлопнул папку с бумагами и бросил через плечо:

— Ты парень с головой, Борисенок, прорвёшься. Да ещё и дорогу протопчешь для других. Скажешь потом, как в Варшаве прижился. Там люди серьёзные.

Слова полковника остались в голове, главное что выход найден. Осталось только уладить формальности и собрать всё по списку.

Минское утро выдалось ветреным и тяжёлым. Воздух над аэродромом густо пропитался морозом, серое небо свисало над полосой, словно перина. Вдали, у ангара, уже ревел турбовинтовый гигант — Ан-22 «Антей», похожий на кита, способный спокойно проглотить всё, что погрузят в его брюхо. Грузовой люк был приоткрыт, изнутри вырывались клубы пара, словно зверь дышал в нетерпении.

Площадка перед грузовым терминалом заполнилась аккуратно расставленными ящиками и контейнерами. Среди них сияла отполированным корпусом моя Нива — та вторая, модернизированная, тёмно-синяя, с прицепом, в котором были надёжно упакованы вещи, детали, инструменты и кое-что ещё, что вряд ли вписывалось в рамки советской действительности.

К обшивке самолёта прислонился кто-то из экипажа — плотный мужчина в расстёгнутом комбезе, с меховой шапкой, откинутой назад. В зубах — полупотухшая сигарета, а из-под уса почему-то сочился дым.

— Это ты Борисенок? — голос хриплый, но без злости.

Кивок и моя вытянутая рука были ему ответом.

— Хорошо, что без лишних вопросов. — Капитан мотнул головой в сторону трапа. — Машину загоняй сам. К погрузке претензий не будет. Но у нас тут одна тонкость. Генератор в полёте вёл себя странно. А новый со склада только по наряду из Главкомата. Может, посмотришь?

Рядом с ним появился второй, может быть пилот — молчаливый, высокий, с глазами, выдающими ум и интеллект. Пожав руку, он сразу спросил:

— Можешь подняться в рубку? Там кабель связи греется — похоже, контакт на массу где-то искрит.

Вместо ответа — жест рукой: дайте пару минут, загнать машину, и сразу в кабину. «Ниву» медленно закатили в чрево Антея, аккуратно зафиксировав растяжками. За спиной хлопнул гидравлический замок — грузовой люк закрылся, словно ставя точку в последнем абзаце минской главы.

Инна стояла чуть поодаль, кутаясь в светло-серое пуховое пальто, у её ног — новый кофр. На лице — лёгкая грусть, но и решимость, и свет в глазах. Рядом — Раиса Аркадьевна. Поддерживая дочь под локоть, она смотрела на самолёт почему-то не с тревогой, а с гордостью.