Возможно, мне следовало подождать с сообщением всем о переезде, пока я не узнаю, произойдет ли это на самом деле. Возможно, мне следовало упомянуть об этом несколько месяцев назад.

— Я чувствую, что каждое решение, которое я принимаю сейчас, является неправильным, — сказала я Рен, когда мы ехали домой.

В зеркало заднего вида я видела, как она сосет большой палец. Ее веки были тяжелыми, и она уже сняла туфли.

— Бозмен — хороший город, — сказала я. — Именно там мама училась в колледже.

У меня вошло в привычку разговаривать с ней, пока мы ехали, в попытке не дать ей уснуть. По дороге от Керриган в город она непременно засыпала, и потом ее было невозможно уложить после принятия ванны.

Но эти односторонние разговоры также стали своего рода терапией. Это способ для меня высказать свои мысли вслух.

Я надеялась, что она не запомнит, что я ей сказала. Я надеялась, что не травмирую ее крошечный мозг своими личными проблемами.

— Всем матерям кажется, что они постоянно все портят?

Обычно я звонила своей сестре и задавала этот вопрос. Но в тот момент она со мной не разговаривала, поэтому я спросила у Рен.

К тому времени, как мы въехали в город, Рен была в отключке. Не желая ссориться с ней сегодня вечером, я припарковалась в гараже, затем осторожно отстегнула ее от автокресла, отнесла в дом и положила прямо в кроватку.

Сменить подгузник было непросто. Как и переодеть ее в пижаму и снять с нее одежду, в которой она ходила в детский сад. Она пошевелилась, ее веки приоткрылись, но каким-то чудом Рен снова заснула, как только я положила ее в кроватку.

Я как раз бросала ее одежду в корзину для белья, когда мое внимание привлекло какое-то движение за окном. Дверь гаража Ронана открылась. Двигатель его «Корвета» заурчал, когда он въехал на подъездную дорожку.

Было уже больше семи. Еще не совсем стемнело.

Приятно было сознавать, что он жив.

Мое сердце забилось где-то в горле, когда я подкралась к окну, прижалась к раме и выглянула.

Он припарковал машину, поднялся с водительского сиденья и встал, проводя рукой по своим темным волосам. Его брюки были измяты на коленях. Рукава его рубашки были, как обычно, закатаны, а верхняя пуговица на воротнике расстегнута.

Ронан положил одну руку на крышу своей машины, растопырив пальцы. Он опустил взгляд на бетон под своими начищенными ботинками.

Он стоял так неподвижно, что казалось, застыл на месте. Затем медленно, палец за пальцем, он сжал кулак. Он поднял его и с силой опустил, как будто собирался ударить им по машине. Но в последнюю секунду он замедлился, чтобы смягчить удар.

Затем болезненным движением, словно он этого не хотел, он перевел взгляд в мою сторону. Его челюсть сжалась.

Я напряглась и затаила дыхание, оставаясь невидимой, пока он выходил из гаража на подъездную дорожку к своему дому. Он никак не мог меня видеть, но то, как он шел, было похоже на то, что видел.

Я ненавидела то, как сильно забилось мое сердце. Я ненавидела то, что втайне надеялась, что он вернется. Что я не совершила огромной ошибки, затащив его в свою постель.

Но он остановился. Только что он шел ко мне, а в следующую секунду снова замер.

И мое сердце разбилось, приземлившись рядом с корзиной с мягкими игрушками у моих ног.

Ронан несколько долгих мгновений смотрел на мой дом. Затем он отвернулся и направился в свой гараж, сокращая расстояние своими широкими шагами. Нажав на кнопку, он закрыл дверь над головой.

Я подождала, пока она закроется, затем отошла от окна и вернулась в свою спальню.

Ладно, значит, он меня разыграл. Какая разница? По крайней мере, это было не так плохо, как на Гавайях, верно?

Я приготовилась ко сну и забралась на чистые простыни. Затем, перед тем как лечь спать, я отправила своему адвокату электронное письмо.

Пожалуйста, скажи мне, что ты можешь надрать задницу Ронану Тэтчеру?

Эйден, должно быть, работал, потому что ответил мгновенно.

Я обязательно попробую.

По-моему, этого достаточно.

Ронан

Звук топающих ног заставил меня поморщиться.

Я узнал этот топот. Он доносился из-за входной двери офиса примерно в три сорок пять каждый день. Так совпало, что моя ежедневная головная боль начиналась в одно и то же время. Будет ли начинаться моя мигрень, когда через десять лет я буду вспоминать об Эмбер Скотт?

Последние полчаса я работал над несколькими мелкими делами, зная, что она вот-вот ворвется ко мне со своим ежедневным визитом. И, как и в любой другой день на этой неделе, ей не понравится то, что я скажу.

— Привет, Эмбер, — сказала Гертруда из приемной. — Как ты сегодня?

— Хорошо.

Этот ребенок был совершенно предсказуем. У Эмбер всегда все было «хорошо». Никогда не «замечательно», «плохо», «великолепно» или «прекрасно». Просто «хорошо». И я еще не слышал, чтобы она в ответ спрашивала Герти о том, как прошел день.

Возможно, это у меня было «плохо». Черт, я был в отвратительном настроении всю неделю, в основном из-за того, что провел слишком много часов в этом самом месте, и все это в попытке избежать своего дома. Чтобы избежать Ларк.

Если бы это было в Калифорнии, долгие рабочие дни были бы проще простого. Я бы с легкостью заполнил четырнадцатичасовой рабочий день. Но это Каламити, и, пока я искал новых клиентов, мне было трудно не работать восемь часов, не говоря уже о том, чтобы чем-то занять Гертруду.

Вчера я был в таком отчаянии, что прочитала половину бадес риппера (прим. ред.: бадес риппер — это романтический роман с эротическим подтекстом, обычно в исторической обстановке, в котором главную героиню обязательно соблазняют) Герти. Это было на удивление приятно. И позволило мне на несколько часов отвлечься от реальности.

Не чувствовать себя трусом, коим я и являлся.

Так больше продолжаться не могло. Сегодня вечером. Я поговорю с Ларк сегодня вечером.

Не то чтобы я уже не пытался. Каждую ночь на этой неделе я пытался перейти дорогу к своему дому. Каждую ночь я приближалась на шаг к лужайке Ларк. Но потом я натыкался на невидимую стену, которая останавливала меня и заставляла бежать к себе домой, как гребаного слабака.

Сейчас я презирал себя.

Ларк, наверное, тоже.

Насколько она была зла? Насколько сильно я упустил свои шансы все исправить?

Прошла неделя с нашей ночи, проведенной вместе, и именно столько времени мне потребовалось, чтобы понять, что я хочу большего.

Больше ужинов за ее захламленным обеденным столом. Больше вечеров на диване в ее гостиной. Больше ночей в ее постели.

Скорее всего, она больше никогда не заговорит со мной. В этот момент я был готов довольствоваться дружбой. Но я собирался добиваться большего.

Если бы я только мог заставить свои ноги пересечь чертову подъездную дорожку.

— Ронан. — Эмбер помахала рукой перед моим лицом.

Я дернулся и дважды моргнул. Она сидела в кресле для гостей.

Если кто-то и умел выглядеть по-настоящему невозмутимым, так это Эмбер Скотт.

— Извини, — пробормотал я.

Эмбер была не единственной, кому приходилось отвлекать меня от мыслей о Ларк. Гертруда после обеда трижды заставала меня за тем, что я смотрел в пространство.

— Вы что-нибудь слышали? — спросила она.

— Пока нет.

— Серьезно? — Она разочарованно застонала и откинулась на спинку стула. — Почему так долго?

— Прошло четыре дня.

— Пять, включая понедельник, — поправила она.

— Ребенок, в судах много чего происходит. — Может, это и звучит как катастрофа, но я сомневаюсь, что это дело имеет первостепенное значение. — Ты просила свою маму о встрече?

Она уставилась на угол моего стола.

— Я же говорила вам, что она занята.

То же самое оправдание я слышал уже несколько дней. Занятая мама, которая даже не удосужилась поговорить с адвокатом своей дочери.