Нола поёрзала на своём месте.

Слова Мисти действовали, как курение фимиама, как заклятия жрицы.

— Пожалуйста, Мелисса, мы специально для тебя затемнили экраны. Яви нам себя, говори с нами. Покажись.

Экран дрожал.

Дрожал в лунном свете.

И все смотрели заворожённо.

Нола представляла себе их. Всех, кто находился в студии, притихших. Всех, кто стоял за оградой, жил на долгосрочных лагерных стоянках, всех, остававшихся бодрствовать допоздна в своих гостиных, чтобы увидеть это, чтобы быть свидетелем. Все притихшие. Ночные работники и недремлющие в больничных палатах, на заводах, в офисах, кафе и барах. Притихшие. Нация как целое, притихшая. Миллионы зрителей по всему миру. Притихшие. Техники и исполнители в лондонской штаб-квартире Купол-Удовольствий-Энтерпрайзис. Притихшие. Сама Мисти Паркер. Притихшая, ждущая. Все люди, повсеместно смотрящие на свои избранные экраны, прикованные к плексивизорам, бокс-компам, портапопам, телебагам, сомаподам, гексаплеерам, древним телеприёмникам, извлечённым из кладовок ради этой церемонии. Кусок материи, растянутый на деревьях. Все уставились в темноту и ждут ответа, образа Мелиссы в её новом обличье, каким бы оно ни было, её новой обители, где бы она ни оказалась. Конечно, конечно, технология даст нам этот проблеск, это зрелище? Конечно.

Ожидание.

Всё ещё ожидание.

Растянутая белая простыня трепетала на ночном ветру, чёрная, безжизненная, беззвучная и беззрелищная.

Экран ничем не откликался, не предлагал открытий.

Нола сидела на краю стула, сжав пальцы. Она могла слышать голоса в своей голове, давление нарастало. Её тело жаждало и горело целиком, каждый дюйм.

Зрители вздыхали.

Затеряна… всё так же затеряна…

Живая съёмка Купола вернулась на матерчатый экран, когда ослаб пиратский канал, и аэроволны были отвоёваны официальными программами.

Минуту или две никто не разговаривал.

Молодой человек, раздетый до пояса, ступил вперёд. Он начал исполнять точный, выверенный танец, прижимаясь к земле, едва сдерживая энергию. Огонь ощетинился. Люди начали петь, сначала тихо, затем усиливаясь. Женщина играла на электрогитаре, создавая минорные вариации на тему лейтмотива Купола, угадывающуюся в аранжировке. Музыка становилась более тёмной, рваной, громкой, атональной по мере того, как шаман племени поднимался на ноги, держа в руке горящий факел. Тени танцевали с ним, как чёрные духи диких животных, удерживаемые только хрупким заклинанием. Нола содрогнулась, её собственная кожа роилась проекциями меха и когтей под пальто. В кульминации танца шаман поднёс пламя к белой простыне, и зрители ахнули, когда телевизионное изображение Купола Удовольствий исчезло в огне. Люди кричали от боли и высвобождения. Музыка переросла в шум, оживший кровенотами и костеискрами. Молитвы интонировались, слова заимствовались из древних телевизионных диалогов и броских фраз, все перекрученные, абстрагированные. И потом — тишина, ритуал умер вместе со своим богом.

Треск костра.

Звуки ночного леса.

Пепел развеянной по ветру материи.

Теперь все глаза обращены к Ноле.

Она неуверенно встала и пошла вперёд толпы. Знание того, что она должна сделать, пришло к ней с её кожи, от голоса с плоти, от демона образа. От неё самой. Она сбросила одежду, не испытывая стыда. Шоу началось. Это была трансляция, никогда ранее не виденная, созданная Нолой, сжимавшей сигналы вместе, продуцирующей свои собственные программы. Сегодня на Кожевидении мы принесём вам восторги: Зоогонщики на трассе, Косметика Смерти, Животные под Наркотиками, Грязные декораторы рок-н-ролла. Нола смешивала картинки, создавая гибриды: Невеста автомобилей, Ток-шоу человеческих рыб, Голые дни пламени и чуда, Жизнь и смерть корпоративного неудачника, Пегас со сломанными крыльями. Она раскалывала звуки и голоса на кусочки, сводя их вместе в новых комбинациях: Кровь на крекерах, Мартышки мышкуют монеты, Поёт мистер Кис-Кис, Ударяющие синим током стихи о футболе, Гудбай, полуночный сон, Зинго Линго Бинго!!! Нола делала собственные программы, и публика смотрела во все глаза. Люди смеялись, восклицали, охали и ахали. Они пускали слюнки. Они перешёптывались. Они хотели большего.

Ручные камеры глазели на неё, линзы восхищались.

Нола замедлила зрелище, уловив настроение. Её кожа светилась биолюминесценцией, когда картинки материализовывались:

Украденные взоры любви,

газовое освещение, мягко падающее на лицо женщины,

мужские руки, обнимающие,

стоит пара, затемнённая на фоне заходящего солнца,

на отдалённом пляже волны трогают песок,

поцелуй такой нежный, такой манящий на плоти, что губы возгораются звёздами и солнечным жаром.

Картинки. Мыльные клише, преувеличения, дежурные действия фильмов о любви.

Не имеет значения: они были рождены желанием.

Рядом сидела девочка-подросток — ребёнок, ловивший мелькающие изображения с такой жаждой, что Нола видела собственное отражение в её глазах, Нола — молодая и ещё верящая. Нола — поющая для своего удовольствия, сочиняя мелодии, слова, испытывая чувства в диком развернувшемся мечтательном серно-лунном магически заклинающем балете музыки, играющая живьём для её образа в зеркале шкафа, позирующая, танцующая свои собственные движения под свой собственный ритм.

И девочка отдавала всё это назад Ноле

с прикрытыми глазами,

занавешенной улыбкой,

лёгким движением тела в ответ

на кодовые жесты:

кивания головой, лёгкие хлопки в ладоши.

Так оно и происходит…

Здесь, сейчас, среди сплетённых веток под холодными утренними звёздами вокруг костра, устроенного в скрытом пристанище, проживалась жизнь.

Во время презентации Нола чувствовала, как её тело меняется. Она полностью была захвачена сигналом; больше не человек, а странная завораживающая амальгама. Мягкая машина для глаз. Она могла чувствовать образ Мелиссы, живущей внутри неё, поднимающейся по её позвоночнику. Сигнал говорил; не словами, даже не картинками, а чистыми случайными толчками энергии. Пока Нола не почувствовала одержимость внутри своего черепа и маску, надетую на своё лицо. По изгибам её кожи путешествовали искры.

Лицо Мелиссы на лице Нолы.

Чистое, на этот раз, более умиротворённое. Поселившееся во плоти и свете, нежно покоящееся.

Теперь начинается… начинается…

Глаза Мелиссы открылись.

Они были чёрные; гагатово-полуночно-небесно-чёрные.

Без белков.

Люди ахнули. Были слышны возгласы удивления, шока. Заревел ребёнок.

Теперь глаза Мелиссы приблизились, заполнив всё лицо Нолы. Появились белки, выцветая на глазах. Теперь глаза стали пронзительно-карими. Теперь зрачки расширились, вбирая свет, отдавая свет. Со всей страстью, которую удерживали эти глазные яблоки. Воспоминания, истории, ярость и любовь. Казалось, всё было во взгляде, здесь, чтобы быть взятым ради удовольствия.

Глаза смотрели вперёд.

Теперь появился рот. На рот Нолы наложился рот Мелиссы.

Губы двигались.

Мелисса Голд говорила, голос мурлыкал от тишины до слов, мягко пузырился, источая хаос:

…живая в пыли и пиксельных потоках с волос и языка, дрейфующая по потерянным фильмам, тем, которые никогда не были увидены, не были пересмотрены, запертые в чёрных зеркалах и зашитом рту, теперь треснувшем и выблёвывающем бриллианты на лезвие, нарезающее темноту, собирающее картинки и шумы, ожившие, чтобы петь городу луны и демонов, где живут знаменитости, слава которых больше не поддерживается, их фальшивые золотые крылья, оборваны и сложены, живые, блуждающие, поющие в скрытом проходе, в портале-глазе, в садах тишины и теней, их голоса касаются через порхание ночных бабочек, шёпот, послания, закодированные в картах из пыльцы, в потоках сигналов, в свечении луны на коже, в пении…

Голос откатился назад, в тишину, вдаль. Пряди чёрных волос упали на её лицо. И глаза закрылись, когда лицо Мелиссы погрузилось обратно в плоть.