Идёт дождь.

Огни фонарей. Дорожные знаки. Шуршание. Звук рассекающих воздух шин, жёлтый размытый свет.

Нола слабо осознавала, как крутится руль под её пальцами в перчатках. Медленный ритм дворников по лобовому стеклу, — медленные волны мира, плавящегося за каплями.

Музыка:

Играли медленные пульсы Био-Даб музыки

с кожи Нолы,

транслировавшей пиратскую станцию.

Электрическая кровь, бегущая по ней, нервы, живые, танцующие покалыванием и толчками. Зуд в ладонях, жжение. Фильмы и передачи проходят через неё, движутся по ней, распространяются далее, за пределы тела, она чувствует, как они проползают.

Купол Удовольствий взывал из живота.

Нола включилась.

Цвета закрутились в тепловых узорах на плоти, формируя силуэты.

Ей было слышно, как говорит Мелисса.

…комната в конце коридора… прятки… картинка на бумаге… назойливая фигура…

Кожа Нолы подрагивала при каждом слове, каждом шшшшипе статики.

Дорога блестела.

Бип. Бип. Бип. Бип. Бип.

Страдальческая пластиковая песня телебага Нолы.

Это звонил Джордж, несомненно. Джордж со своими мольбами; голос всё ещё звенел в её ушах, его голос скупости, удивления и маниакального желания.

Кончились твои проблемы, моя Нола.

Позволь мне взяться за это. Позволь мне взрастить этот новый магический дар и отправить его глазам публики.

Милая!

Войдя в машину, ты стала машиной, ты вобрала в себя машину. Противиться этому теперь — чистое притворство.

Ты мой особенный проект.

Моё излюбленное создание.

Нола скакала от настроения к настроению, от отчаяния перед неотвратимостью судьбы в весёлое возбуждение от силы, которой могла обладать. В один момент она не хочет ничего, кроме выздоровления и очищения; в следующий — воображает, как улавливает каждый канал, где бы он ни появился сейчас и чувствует себя сияющей в потоке, в изобилии, в чистом белом тепле СЕЙЧАС.

Она струилась чистой энергией.

Продолжай ехать.

Это её единственный план.

Ночь, свернувшаяся вдоль дороги, немедленно отталкивалась фарами. Вдали был виден одинокий огонёк. Ближе. Сияние красное, потом синее, потом золотое.

Неоновый знак. Восемь букв ещё светились, две умерли, одна мигает полусломанной.

ПАДШ Я Л НА

Нола вылетела наружу, к придорожному бару. Она чувствовала, как её подстёгивал дух, засевший в ней. Она придумала называть его Демоном Образов, рисуя его себе в уме вирусом, вызывающим наваждения.

Наружу. Идти. К людям.

Длинное пальто, глянцевое и чёрное, облегающее её, глухо застёгнутое. Тёмные очки. Перчатки и шарф. По правде, жарковато для такого фасона, но выбора нет.

Дверной проём. На одной из панелей стекло треснуто. Столы и стулья наполовину задрапированы тьмой, остальное — слишком яркое. Запах тяжело трудящейся плоти, пот. Захолустная дыра. Много клиентов, оживлённая компания. Смех, выкрики. Кулаки, бьющие по барной стойке. Портапопы и телебаги, и гламкамеры, и сомаподы мигали и жужжали, и пели, и вспыхивали, и искрились в руках людей, у лиц, в футлярах и на столешницах: хор электронных ангелов, зависающих в параллельной компании. Слишком много человечности, но это было как раз то, что ей нужно, это подходит. Просто немного старого доброго человеческого шума, чтобы заглушить сигналы с кожи, картинки, зовущие голоса.

На гигантском экране плексивизора, расположенном на задней стене холла, шла прямая трансляция из Купола Удовольствий. Слова Мелиссы проплывали в нижней части экрана по мере того, как она произносила их. Сумасшествие в строчках, в сказанных вещах. Безумие нарастало. Большинство клиентуры не обращали внимания на программу, потерявшись в своих собственных словах, своих собственных застенках. Но несколько зрителей стояли, примёрзшие к своим местам, уставившись в экран в холодном пьяном свидетельстве.

Нола насчитала дюжину этих жалких зрителей с глазами, прикованными к картинке из Купола. Она подошла вплотную к одному такому и увидела, что его зрачки трепещут в такт со статическим потоком от экрана. Его рот безвольно открывался, и он откликался Мелиссе своим собственным заклинанием:

Пожалуйста, не оставляй меня.

Пожалуйста, моя милая жрица, моя провидица, не надо со мной так, не сейчас, не таким способом.

Останься со мной, останься, как есть.

Кружи и закручивай в танце свой ум для меня, вся на виду.

Будь моей.

Будь моей навеки…

Увы, так быть не может.

Лицо Мелиссы вдруг занавесилось дымкой, словно смазанное напудренной пуховкой.

Мерцание…

Обрыв канала.

Зритель чертыхался. Его глаза, расширились, чтобы собрать больше света, больше образа, больше сигнала.

И повсюду в толпе завозмущались и заругались, они ворчали и проклинали, и ругали, и танцевали.

Но зрителю было не до них.

С таким же успехом он мог находиться в другом помещении.

Нола пошла дальше. Она купила себе пива в баре, и затем нашла местечко в толпе. Но почти тут же к ней подошла женщина, оглядывая её, меряя взглядом. Она представилась как Эвелин.

— Ева. Зови меня Евой. Все так зовут. Я полностью… безбашенная! Тю-тю. Мозг, бай-бай. Коробочка свободна.

Завиток смеха поднялся из глубин её нутра, самовыразившись, наконец, через сиплый хохот. Ева была более чем на три четверти пьяна. Она пыталась сказать Ноле, как она взаправду любила своего бывшего, если бы только этот смазливый никчёмный ублюдок понимал этот простой факт и позволил бы ей вернуться в его жизнь, тогда снова было бы всё прекрасно, всё-всё-всё. Так прекрасно.

Это была женщина, живущая в собственной мыльной опере, её слова были заимствованы и намешаны из диалогов и сцен, виденных в плексивизоре и киноэкране за многие годы.

— Как мне тебя называть?

— Нола.

Ева внимательно пригляделась, вдруг застыла на месте, и её лицо загорелось улыбкой, способной искриться бриллиантами и зажечь лампочку или две в сердце мертвеца.

— Ты мне нравишься, Нола. Это твоё имя, верно. Нола, я же правильно запомнила? — Нола сказала да, правильно, хорошо помнишь уже целых десять секунд. — Ты нравишься мне, Нола, потому что я вижу, ты держишься правильных вещей. Я знаю. Просто чувствую. У меня на это нюх. Я могу ЧУВСТВОВАТЬ. И с тобой что-то… что-то интересное. — Ева могла ощущать это, излучение. Её инстинкты срабатывали. Она улавливала теплоту, мерцание, скрытый танец энергии с кожи Нолы.

Эвелин была одета как Робот-Романтик Новой Модели. Это была мода, эрзац-автоматическое видение, что-то она о нём читала в лайфстайл-журнале. Она начинала вечер как персонаж уровня «эксперт», но к этому времени по её венам бежало уже достаточно выпивки, и её роботские черты сползли. Сквозь её слова и жесты проклёвывалось человеческое. Она спросила:

— Какое место у твоего персонального имиджа? Официально? — Нола покачала головой. Эвелин издала несколько стрекочущих звуков языком о зубы и губы. — О бэйби, бэйби, тебе надо обзавестись статусом имиджа. Начни прямо сегодня! Я была где-то на девятке, приближаясь к десятке. Честно. Но тогда разразилась беда. Меня сократили на три пункта! Можешь в это поверить? Ну что ж, жизнь бывает жестокой, я полагаю. — Её пальцы играли на воображаемых струнах скрипки, другая рука водила воображаемый смычок, лелеющий печальную безысходную мелодию.

Нола оглянулась, ища убежища.

На экране бара руки Мелиссы колотили по искривлённой стене Купола. Её пальцы вытянулись, видимые сквозь узоры поверхности: папины глаза, сломанная кукла, улитка, посыпанная солью, тающая.

Двенадцать застывших зрителей подняли руки, словно пытаясь помочь её побегу. Или удержать её там. Чётко они не решили, зачем. Полулюбя, полустрашась.

Картинка подпрыгнула, вернулась. Заиграла интерференцией.

Эвелин вытащила гламкамеру.

— Обожаю эти маленькие штуковины, а ты, Нола? В смысле, они придают всему такой великолепный блеск!