Джордж брёл по передвижной студии компании.

Продюсер сидела на ступеньке, попивая пиво. Её звали Клео Джеймс. Всего двадцати семи лет от роду. Молодая женщина с воспалёнными от недосыпания глазами.

Джордж ввалился на площадку, его одежда была мокрой, волосы — слипшимися, лицо — красным.

— Вы знаете, кто я? — спросил он.

— Конечно, — кивнула Клео.

— Я отец Мелиссы. Отец… вашей жертвы.

Клео смотрела на него.

— Мы делаем всё, что можем, мистер Голд. Правда. Я не знаю, что сказать. Никто не может объяснить это. Она просто… исчезла.

— Хотите эксклюзив?

— Интервью? Конечно.

— Не интервью. Просто наведите на меня камеру.

— Что?

— Давайте.

Клео щёлкнула пальцами, и перед ними возник оператор. На груди висела чёрная лоснящаяся камера.

— Сними это. — голос Джорджа был резким, безнадёжным. — Пусть будет вживую, без монтажа.

Вспыхнул яркий поток серебряного тепла из осветительных приборов, высветив лицо Джорджа в его похотливом, грязном, кроваво-розовом моменте непреодолимой горечи.

— Вы будете ругаться?

Джордж смотрел на продюсера.

— Что? Ах, да. Сквернословие. Конечно. Очень, очень вероятно.

Клео повернулась к группе.

— Окей. Мне нужно ещё пять секунд, чтобы включить запикиватель.

Джордж стоял в центре образовавшейся активности.

— Хорошо, Мистер Голд. Мы снимаем.

Джордж кивнул.

Он начал обратный отсчёт, отмечая пальцами последние три секунды.

В прямом эфире, эксклюзив от сайта тайн.

Джордж уставился на линзу. Он сделал линзу своим врагом, этот круглый изгиб стекла, аппарат, принёсший ему удачу, сейчас ему виделся как паразит, вор образов.

Он чувствовал, как высасывают его пьяное сердце.

— Меня зовут Джордж Голд, — начал он. — И у меня есть некоторые основания считаться истинным Спасителем музыки этой Нации.

Он горько рассмеялся.

— Я изъел собственные пальцы до костей. Я украл собственные деньги. Я продал собственную душу себе же по урезанной цене бросовой сделки, я обнулил и опустошил её, обесценил.

Его глаза загорелись.

— Джордж Голд! Джордж ёбаный *пии* Голд!

Его руки прикоснулись к горлу, нежной коже.

По телу пробежала дрожь.

— Только что меня пыталась задушить женщина. Музыкальная звезда. Моё же творение. Взгляните: моё собственное блядское *пии* творение только что пыталось меня убить. Я ещё чувствую её руки вокруг своей шеи, и это после всего, что я дал ей. Но что она знает? Нола Блу? Нола ебать её Блу! *пии* Какая-то сумасшедшая, недоломанная, плексивизионная женщина с пылающей кожей, показавшая мне мир, как она думает, доселе мною невиданный.

Он накручивал сам себя, дойдя до предела.

Кожа сжалась. Зубы скалятся.

— Слушайте меня. В детстве и юности меня били, я становился посмешищем, бывал унижен, куплен и продан, и снова куплен, и поднят, и высмеян, и избит до полусмерти, и возвращён, и обоссан, *пии* и прославлен как двухгрошовый бог и дьявол, и всё это на старом добром телевидении, в восхитительном омерзительном цвете. Живьём к вам в дом!

Подкатила медленная волна тёплого света луны и камеры, его глаза наконец ожили, былая кондиция.

Воспоминания о хороших и плохих временах. Побег.

— Свою первую гитару я украл из числа дешёвок с рынка Камден. Сколько же мне было, 15, 16? Только приехал в столицу, дыры в карманах и больше ничего. Этот инструмент был поистине ужасной вещью, грубой подержанной копией копии фендерского Страта. Размалёванная убогими солнечными лучами, вся потёсанная, поцарапанная. Расшатанные звукосниматели. Я даже не мог её настроить. Провёл за ней три недели, полировал её, струны рвались через день, от неё исходил жуткий треск из крошечной коробочки усилителя, бам, ртзззззззззтттттттт! Шум, который она производила. Дерьмище. *пии* Нельзя и придумать что-то худшее, и всё же, вот незадача, люди… Я написал «Кого волнует любовь?» на этом самом проклятом инструменте. Понимаете? Два года спустя она стала возглавлять рейтинги в полудюжине стран. Вы знаете эту песню. Вы её пели. Вы танцевали под неё. Кого нахуй волнует любовь! *пии* Номер один блять, во всём мире. *пии* Первая из множества. Конечно, мне пришлось пренебречь некоторыми людьми, чтобы достичь этого. Чего бы это ни стоило, оно того стоило. И даже больше.

*пии* *пии* *пии*

Теперь он дышал медленно и легко, нашёл свой ритм.

— Неважно. Неважно, неважно ни на йоту, что вы делаете. Важно то, как вы это делаете. Просто дарите прекрасные райские мелодии людям, работающим людям. Они приходят домой усталые после тяжёлого трудового дня, получив за свой труд плату, которую и деньгами-то не назовёшь… Послушайте меня, позвольте им включать музыку. Сделайте мечту доступной для человеческой повседневности. Это единственная подлинная мысль, единственная цель. Я продолжаю твердить это молодым и восходящим, всем своим милым маленьким созданиям. Сделайте так, чтобы людям было доступно мечтать. Но они не слушают меня, они не хотят слушать.

Здесь он остепенился, почти уйдя в себя.

— Молодые не слушают.

Тихо.

— Ах, нет. Они ускользают. Ты держишь их крепко, слишком крепко, а они всё равно ускользают.

Замедление.

— Мелисса. Всё потеряно.

Теперь глаза Джорджа закрыты. Движется только его рот.

Повторяя. Одно слово.

Мелисса…

Мелисса, где ты!

Крича.

МЕЛИССА!!!

…

Камера любила его.

Нола продолжала идти сквозь лес.

Я там его чуть не убила.

Иисусе. Мои пальцы, так цепко.

Чуть.

Чуть не убила Джорджа.

Что со мной происходит?

Куда мне идти?

Поникшая, ослабленная. Она посмотрела на свои руки.

Пальцы вокруг горла, сжимаются…

Видя пальцы, запачканные в крови.

…О Боже. Только посмотрите на меня. Плачущая.

Плачущая кровь.