Нола разглядывала его лицо. Она изучала его.
— Это в твоих глазах написано. Ты не можешь больше скрывать от меня. Ты хотел, чтобы это случилось.
— Неправда.
— Это примитивные отношения, не так ли. Будто ты выдаёшь с высоты священные скрижали музыки, а люди должны благодарить.
— Ты правда думаешь, что я такой?
— Тебе было нужно, чтобы я провалилась. Всё просто. Ты покончил со мной. Теперь ты найдёшь другую молоденькую женщину. Или молоденького мужчину на этот раз. Может, прекрасного гермафродита. Что бы тебя ни заводило. Какой-нибудь покладистый тинейджер. Идеально скроенный андроид. Это был бы твой предел мечтаний.
— Допустим так.
— Ты думаешь, я выдохлась?
Джордж пожал плечами.
— Я не выдохлась. Я только начинаю. — Нола встала перед экраном. — Смотри меня.
Купол по-прежнему показывал. Мелисса Голд, теперь преисполненная мира в своём маленьком замкнутом мирке, ёжилась, тихонько покачиваясь.
Лёгкие снежинки размывают трансляцию.
Статические фузы.
Нола почувствовала точно те же узоры интерференции внутри тела, её нервы трещали.
— Ты меня сделал, Джордж. — говорила она. — Я это знаю. Ты поднял меня, когда я была ничем и ты сделал меня своей. Ты толкал меня сквозь машины, преобразив меня. Ты изменил меня сверху донизу: новые волосы, новые выражения, новая одежда. Даже новое имя. Новый голос.
— Ничего сверх того, что я делал с собой.
Нола смотрела на него.
— Это правда. Милая, я поднялся с худшей из возможных стартовых позиций. Нам пришлось содрать, вырезать себя, освободиться от того, чем мы были, нажать на сброс. Помнишь, там, в особняке? Твой первый день занятий. Урок первый. Жить не по правилам, не по цифрам? Всё это? Конечно, я был младше тебя, когда начинал. О, безусловно, талантливый, но зрелый для владения жульническими умениями. Вляпался в дрянную сделку, потерял тысячи на процентных отчислениях. Но ты, детка. Теперь понимаешь, у тебя есть я. Я здесь. Я король для своей королевы.
Нола покачала головой.
— Джордж, ты сделал меня больной.
— О чём ты говоришь?
— Ты прикончил меня, разве не видишь?
— Послушай меня…
Из глубины горла Нолы вырвался странный вопль, когда она лягнула своим ботинком по экрану плексивизора.
Крэккккк…
Хрупкий. Ещё показывает.
Джордж не мог сдвинуться с места.
— Нола!
Она отпрянула и ударила снова.
Крстттишхххт!
Треск стекла. Осколки, паутина трещин.
Расколото, разбито.
Джордж схватил её за плечи, оттаскивая.
— Что ты, чёрт возьми, делаешь?
У Нолы перехватило дыхание. Такое сладкое, холодное неповиновение.
— Смотри меня.
Она стянула рубашку, показывая себя.
Показывая синяк,
очерченный плотью монитор, покоившийся там,
теперь увеличившийся,
заполнивший кожу, натянувшийся от бока к боку её живота, достигший верха до её груди.
Джордж удивлённо пялился.
У него помутилось в голове. Мир разверзся, и его засасывало внутрь.
Его лицо пылало жаром.
Его губы закрутились вверх.
Сердце колотилось.
И он упал перед зрелищем на колени. Он жадно пожирал картинку глазами, изнывая от потребности, видя её ясно. Видя, чувствуя…
Движущийся образ на коже Нолы.
Это была белая голубка. Изрядно налетавшаяся, с грязным оперением, кроваво-рябым. Бедное создание угодило ей в живот — вот, как это выглядело.
Хлопанье, медленное хлопанье крыльев.
Медленные взмахи бьющихся в такт.
Отстранённая музыка.
Соло на скрипке, жалобное.
Крылобит.
И снова, Нола подхватила жужжание трансляции, чистую нежную силу быть наблюдаемой, созерцаемой. Её тело пульсировало внезапно высвобожденной сладкой химией. Она чувствовала, как её разум переводит пути, по эхам дыхания и огня, лижущего и щекочущего воздух.
Эфирный поток.
Звуковая инкарнация. Пикториальная вспышка.
Хаос жизни, посланный, чтобы быть полученным ею, Нолой Блу, единственной заклинательницей антенн.
Вот оно, люди!
Здесь и сейчас!
Смотрите. Включайтесь.
Сны на продажу.
Не пропустите!
Нола парила в тёплых пульсациях электромагнитной энергии, дрейфовала в тумане данных. И то, что когда-то было невидимым для неё и для всех, теперь становилось ясным и блистательным: воздух был живым, зажжённым радиоаккустическими течениями цвета, пуха и треска, далеко за пределами человеческого спектра.
Сксттткзссссск!
Кроваво-проводная. Она сканировала воздух, притягивая сигналы из хаоса, трансформируя их в звук и видео на своей коже. Чувствуя подъём.
Привкус металла, язык расплывался.
Стттззззттт.
Нежный краешек боли. Статический разряд.
Зкскртссссс.
Передаёт плоть. Она меняла каналы в себе, находя новые программы, какие хотела.
Звук! Экшен! Зрелище!
Джордж уставился на синяк.
Он уставился на бледнокожую фигуру своей дочери, катавшейся по полу в своей сфере заточения.
Купол Удовольствия. Трансляция из первоисточника.
Прямо здесь, на теле Нолы, на животе.
Джорджи Бой видел это.
Прямо здесь. Лицо его дочери. Крупным планом на коже, на экране из плоти и крови.
Нола потянула рукав, открывая левое предплечье.
Там были написаны слова, кровавые слова. Они истекали красным, но были неприкасаемы. Джордж попытался: он положил пальцы на кровь, почувствовал, что они остались сухие — это был лишь образ.
Это был эфир раны.
ПАПА Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ.
Он прекратил поиск слов.
Найдя одно.
Пиздец.
-12-
Прямое включение из Купола Удовольствий.
Закатный свет раннего вечера.
В кисее видений, за решёткой образов, в складках узорчатой мембраны снов… Мелисса исповедуется.
Я одна.
Теперь одна.
Да.
Папа… ты здесь?
Ты здесь ради меня? Ты смотришь?
Давай, я тебе спою.
Ля-ля-ля, ля-ля-ля.
Злым ребёнком я была. А сейчас тиха-мила. А сейчас сижу-пою.
Я сидела в главном зале школы…
Да. В главном зале с другими девочками. Ряд за рядом, все стараются успеть дописать экзамен.
О, но у меня всё прекрасно. Я была хорошей ученицей.
У меня были планы. Мечты.
Я взглянула на часы. Ещё оставалось двенадцать минут. Ручка скользила по бумаге, писалось легко.
Мир знаний, строчка за строчкой за строчкой…
А потом… я вдруг проснулась.
Никак не могу объяснить это иначе.
Я больше не могла писать. Ни строчки. Ручка упала на парту, на пол. Мои руки схватились за парту с обеих сторон.
Вот так.
Я держалась, крепко.
Возникло чувство… оно пришло из ниоткуда… чувство, что если я разожму пальцы, если ослаблю руки, то — я была в этом уверена — тогда меня каким-то образом просто унесёт в никуда.
Унесёт… в никуда.
Я могла слышать шум в своей голове, свистящий звук, резко-высокий. А потом… а потом…
А потом…
Я не знаю, я никогда не была уверена в своей памяти начиная с этой точки отсчёта. Я помню, как меня отправили домой с позором, и ты ждал меня. Папа, ты так злился, так сильно злился, кричал на меня, и я пыталась объяснить, действительно пыталась, я пыталась сказать тебе о чувствах, которые у меня возникли, о странности, охватившей мою жизнь.
Но ты не слушал.
Ты не хотел слушать, папа.
Вот, это то же чувство. Оно у меня сейчас. Здесь, в этом месте. Но намного, намного страшнее.
Я полагаю, что я немного двинулась.
Да, я знаю. В этом всё дело.
Я знаю.
Мне страшно.
Посмотри на меня.
Бывает. Я не могу это контролировать. Я вижу предметы. Формы. Силуэты. Когда темнеет, я лежу здесь, под Куполом, под луной и звёздами, и прямо перед моими закрытыми глазами, я вижу видения.
Привидения.
Не знаю, как их назвать.
Мерцающие тела из света и тепла.
Они толпятся вокруг Купола, нашёптывают мне.
Так много слов.
Но я никогда не могу разобрать, о чём они говорят.
Они томятся.
Возможно, они пришли спасти меня.
Приход сюда, в Купол, заставил меня осознать: есть только один человек, чей взгляд мне действительно нужен.
О, это так странно. Вот она я, разговариваю сама с собой, ладно, с камерой, с микрофоном, с шаром, но в действительности это совсем как я делала, когда была маленькой. Разговор с зеркалом. Ты иногда заставлял меня смотреться в зеркало, помнишь? Ты говорил мне нанести макияж, надеть затейливый наряд из гардероба и принимать разные позы. Ты говорил, что однажды я стану знаменитостью, если буду продолжать практиковаться, продолжать крутиться, улыбаться, смеяться, сыпать песенками и историями. Хорошие были времена — да, папа? Мы веселились. Если бы они могли продолжаться вечно, эти деньки.
Я закрываюсь от всех лиц, кроме твоего.
Я полна любовью к тебе.
Но иногда я ненавижу тебя.
Но ненависть как-то снова оборачивается любовью. Как мне себя остановить?
Я слишком много хандрила. Это у меня от тебя, конечно, но это значит, что я никогда не могла быть совершенной маленькой девочкой, которой ты хотел меня видеть. И ты находил других девочек, других молодых женщин. Я стояла и смотрела, и хлопала, и праздновала твои успехи каждый раз, когда ты выбирал новые проекты, новые исключительные дарования. Я смотрела на тебя, лелеющего, полирующего, тренирующего их и формирующего по своей воле, создающего свои маленькие фантазии и отпускающего их в мир.
Это могла быть я, папа. Когда должна была подойти моя очередь?
Ты интересуешься мной иногда? Тебе нравится наблюдать за мной на экране? Сейчас я привлекаю внимание — видишь, ты видишь мою руку?
Приди. Если можешь.
О Боже, что я наделала?
Я себя полностью потеряла.
Я зеркало, в котором живёт лицо другой женщины. Я картинка на бумаге, полуузнанная женщина, вывалившаяся из ночного клуба, назойливая фигура дочери мировой музыкальной знаменитости. Девочка с испуганными глазами — неистово красными от вспышек камер глазами.
Я закрытая дверь.
Я шёпот в темноте, потерянные слова утраченной песни, — та, кого ты никогда не дашь услышать публике.
Я твоя дочь. Единственный ребёнок.
Посмотри на меня.
Ненавидь меня.
Отвернись от меня.
Люби меня.
