— Да, — кивнул Юншэн. — Тогда я ещё надеялся, что любовь, дружба, воспоминания… способны удержать душу от бездны.

— А теперь? — спросила Яохань.

Молчание было его ответом.

Затем Юншэн продолжил:

— Когда Юэцзинь открылся Пустоте, он ещё оставался собой. Его голос звучал, как прежде, и лицо его не утратило света. Он улыбался, беседовал с друзьями, странствовал между мирами. Но в его тени уже скрывалось нечто хищное. Пустота пришла не сразу. Она проявлялась постепенно. Сначала — затекала в сны смертных. Там, в тихих уголках сознания, она шептала то же, что и когда-то Юэцзиню: «Ты мал, но ты можешь стать больше… Позволь войти».

Отчаявшиеся первыми начали слушать. Потом — верить. А потом — молиться. Так появился культ Пустоты. Сначала их было мало. Культ рос в тенях храмов. Но Пустота росла на страхе. Чем больше смертных охватывал ужас, тем сильнее становился её шёпот.

Он покачал головой:

— Боги заметили признаки слишком поздно. Они были мудры, но не всевидящи. И в своём величии не поверили, что один из них мог обречь весь мир на уничтожение.К тому времени Юэцзинь исчез. Вместо него уже был кто-то иной. Не бог и не демон. Просто сосуд, чьё тело всё ещё помнило небесную силу богов, но чья душа уже принадлежала Пустоте. Его взгляд изменился, а голос стал звучать так, будто говорили сразу двое.

Он не созывал армии. Не нападал. Он просто странствовал по миру. И за ним шла Пустота.

Юншэн говорил почти без интонаций, но чувствовалось, как нелегко ему дается быть бесстрастным.

— Смертные начали сходить с ума. Города вымирали без следа. Мёртвые птицы, изуродованные и гниющие, слетались со всех сторон — как вестники конца. Полчища нежити затопили землю. И каждый из них когда-то был живым. Солдатом. Чиновником. Ребёнком. Дворовой собакой. Оленёнком в лесу…

Боги встали на защиту смертных. И пали. Десятками. Сотнями. Их сияющие души не вернулись в цикл перерождений. Пустота питалась ими, и с каждым павшим богом она становилась сильнее.

Юншэн остановился, чтобы перевести дыхание.

— Юэцзинь пришёл в Ваньфу Цзинтан, святое место, где соединялись силы земли.Врата открылись.Небо треснуло под тяжестью мрака. Это был разлом в самой сути мира. Сквозь него Пустота окончательно могла войти в мир, чтобы поглотить его…

— Я… — Яохань подняла голову. — Я это тоже видела.

Цзяньюй напрягся, словно тоже хотел что-то сказать, но лишь сжал кулаки. Он всё ещё злился, но внимательно слушал.

— Пустота росла. Больше не было времени. Она не просто прорывала ткань реальности — она пожирала её. Где были дворцы — оставалась пыль. Где возносились небесные корабли — зияли дыры в ничто.

Тогда Небесный Император — последний, кто ещё мог приказывать, — принял решение. Оно не было благородным. Оно было отчаянным. Необходимым. Он собрал всех оставшихся богов и сказал: «Мы не можем победить, сражаясь, как привыкли. Мы создадим одно оружие, которое станет нашим последним словом».

Юншэн на мгновение замолчал, прежде чем продолжить:

— Мне, как богу памяти, он приказал остаться. Чтобы увидеть. Запомнить. Передать. Стать хранителем памяти, когда всё остальное исчезнет. И тогда все оставшиеся боги пожертвовали свои тела, свою силу и судьбу, чтобы соткать одну душу.

Так появилась Байсюэ. Не рождённая, но сотворённая. Светлая, как первый снег, и холодная, как одиночество, в котором она возникла. Я стал её проводником. Я рассказал ей всё — о том, как пришла Пустота, кем стал Юэцзинь, кем были они, и что случилось с богами. О том, что она — не просто оружие, но воля мира.

Он взглянул на Байсюэ. Та молча слушала.

— И она пошла в бой, — сказал Юншэн. — Но не смогла победить. Мир умирал. Пустота пожирала всё. Она не была злом в привычном понимании. Она была Голодом. Сущностью вне времени и пространства, для которой миры — это просто еда. Пустоту невозможно уничтожить.

Единственная возможность остановить разрушение — не дать ей проникнуть. Но как это сделать, если Врата уже открыты, а боги — мертвы?

Юншэн перевёл взгляд на Яохань.

— И в тот день, когда не осталось ничего — ни небес, ни земли, ни солнца, — Байсюэ сразилась не с Юэцзинем. Не с Пустотой. А с самим Временем. И Время, что до этого не было подвластно даже богам, преклонилось перед её последней волей. Она сломала ход дней и переписала путь.

Не всё поддалось изменению: гибель богов нельзя было предотвратить. Появление Пустоты — невозможно отменить. Лишь отдалить. Байсюэ вернула время к точке, где ещё был шанс. За тридцать лет до открытия Врат.

Юэцзинь был запечатан в подземельях Ваньфу Цзинтан незадолго до того, как изменения в мире смертных стали необратимыми. Культ Пустоты уже существовал, но ещё не был так силён. Нежитью становились только растения и животные — но пока не люди.

Однако тело Байсюэ не выдержало. Она погрузилась в сон, в отдалённом горном храме. Скрытая от глаз смертных, ждущая момента, чтобы снова пробудиться…

Он замолчал на миг.

— И это было не один раз, — тихо сказал Юншэн, глядя на Яохань. — Не одна битва. Не один конец.

Когда Байсюэ перезапустила время впервые, мы думали, что всё изменится. Что, если вернуться в ту точку, где ещё можно что-то исправить, — всё будет иначе. Мы ошибались. Каждый раз при её пробуждении её память была обрывочна — последствия изменения времени. Но я не забываю ничего.

Каждый раз я находил её, рассказывал, что было, что нужно сделать. Мы снова шли в храм и пытались остановить открытие Врат. И терпели поражение.

— Каждый раз? — тихо спросила Яохань.

Юншэн кивнул.

— Каждый раз. Мы пытались делать что-то иначе. Торопили события. Или тянули время. Искали союзников среди смертных. Сражались, прятались. Но каждый раз — одно и то же. Их вера не выдерживала. Их жажда силы. Их страх. Их сомнения. Пустота легко находила, за что ухватиться. В конце концов, Врата всё равно открывались. И тогда Байсюэ снова стирала ход событий. И возвращала всё обратно.

Он провёл рукой по столу, будто смахивал пыль.

— Мы застряли, — сказал он. — В ловушке повторения. И всё сильнее ощущали: одними божественными силами Пустоту не остановить.

Он посмотрел прямо на Яохань.

— Байсюэ поняла: сила, собранная из жертв всех богов, не может в одиночку противостоять Пустоте. Она — оружие, но не сердце. Мы слишком долго были частью бесконечного цикла. А чтобы его разорвать, нужен был кто-то, кто родился вне его.

И тогда Байсюэ изменила сам подход. Она вложила часть своей божественной сути в смертного. Не для того, чтобы сделать его равным богам, а чтобы тот остался собой. И смог бы устоять, когда Пустота заговорит.

Кто это будет — тогда не имело значения. Важно было одно: человек должен был родиться в нужный день, в нужный час. Точка в потоке времени, не затронутая разломами прошлого. Ты, Яохань. Байсюэ выбрала тебя, не зная, кто ты.

После долгого рассказа Юншэна, Байсюэ, наконец, заговорила:

— Ты упоминала, что видела события прошлого, пока была в подземелье. Это не случайность. Пустота говорила с тобой. А вот то, что ты смогла пообщаться с остатками разума Юэцзиня — такого я не предвидела. Мы думали, что в нём не осталось и капли прошлой личности.

Яохань стояла, сжав кулаки. Слишком многое, слишком быстро.

— Но… — выдохнула она. — Вы вложили в меня силу, не спросив. Даже не посмотрев, кто я. Значит, выбора у меня и не было?

Байсюэ покачала головой.

— Теперь есть, — сказала она. — Сейчас ты знаешь всё. Ты можешь уйти. Жить, как хочешь. Никто не будет винить тебя. Мы придумаем другой путь… если сможем. Но правды ради — выбора нет. Если Пустота победит, погибнут все. Просто сражение с ней — это не выбор между «жить» и «умереть». Это выбор между «умереть сейчас» и «умереть позже».

Яохань молчала. Слова Байсюэ и Юншэна повисли в воздухе. Они не требовали немедленного ответа, но сейчас все взгляды были направлены на неё.

Она опустила взгляд. Руки дрожали. Но это был не страх. Злость. Растерянность. Обида.