— Почти все погибли, — наконец прошептала она. Голос был почти беззвучен, но вес его — словно свинец.

Цзяньюй обернулся и краем глаза увидел, как её пальцы сжались, сминая тонкую шаль.

— Простите… — прошептал он. — Я не хотел…

— Не вини себя, — прервала она. — Это…

Она медленно подняла руку и потёрла виски, словно у неё вдруг заболела голова. Или — будто она пыталась вспомнить что-то важное, что постоянно ускользало.

— Всё равно…простите, — тихо сказал Цзяньюй, почти шёпотом. — Я… не хотел тревожить то, что должно было остаться в прошлом.

Байсюэ не ответила. Лишь убрала руку, аккуратно сложила её на коленях — и снова посмотрела вперёд. Как будто ничего не произошло.

Повозка мерно покачивалась на ухабах, а лошадь уже фыркала от усталости. Цзяньюй, от нечего делать, пытался считать, сколько раз она споткнётся.

Была уже глубокая ночь, когда впереди обозначились силуэты стен и городских ворот.

Несколько серебряных монет, незаметно перекатившихся из руки Цзяньюя в ладонь стражника, — и ворота нехотя, с протяжным скрипом, приоткрылись, впуская повозку.

Город был среднего размера — шумный днём, но ночью почти замиравший. Только отдельные огоньки, ещё горящие в окнах постоялых дворов и чайных лавок, напоминали, что жизнь здесь никогда не замирает полностью.

Цзяньюй поправил сиденье, чуть сжал поводья. Хоть повозка выглядела теперь вполне скромной — обычной, без драгоценной резьбы и сияющих тканей, — прохожие инстинктивно отводили взгляд.

— Мы… остановимся здесь? — спросил он негромко, не оборачиваясь.

— Да, — отозвалась Байсюэ не шевелясь. — Нам нужен дом. Спокойное место. Без лишних взглядов. Без вопросов.

Он кивнул и свернул в боковую улицу, где фасады лавок выглядели менее вычурными. Они проехали мимо закрытых чайных, мимо весёлой группы молодых людей, раскрасневшихся от алкоголя, и, наконец, остановились у старого постоялого двора с выцветшей вывеской «Журавль в тумане».

Фонарик над воротами тускло покачивался. Внутри было тихо.

Цзяньюй спрыгнул с повозки, постучал. Спустя несколько мгновений появилась хозяйка, средних лет женщина в зелёной накидке, вышитой белыми пионами.

— Места есть? — спросил Цзяньюй. – Нам нужно две комнаты.

Цзяньюй знал про «Журавля в тумане» не из слухов — группа наёмников, к которой он и Яохань примкнули перед походом в храм, останавливались именно здесь. Один из них, крепкий мужчина со шрамом поперёк брови, как-то сказал: «Если тебе надо, чтобы за тобой не следили — ночуй у журавля. Если хочешь узнать, кто за тобой следит — сядь в тени, закажи чай и жди».

Цзяньюй запомнил. Это была настоящая сеть разрозненных, но узнаваемых заведений, разбросанных по всей Поднебесной, от уединённых трактов до самой столицы. Все они носили одну и ту же вывеску – тонкий силуэт журавля, нанесённый белилами на табличку из чёрного дерева. Владельцы всегда разные – мужчины и женщины, старые и молодые. Но слухи ходили, что владелец всей сети – один человек. Никто точно не знал, кто им владеет. Но именно сюда приходили за информацией — и чтобы исчезнуть на время, скрыться от чужих глаз. Никто не задавал лишних вопросов. Что услышано здесь – остаётся здесь.

— Есть, — ответила хозяйка и позвала слугу, чтобы впустить повозку во внутренний двор и помочь гостям разместиться.

Цзяньюй обошёл повозку сбоку и откинул лёгкий полог. Яохань не шевелилась, но дыхание было ровным.

— Ну что ж, — пробормотал он, мягко, почти виновато. — Пора отдохнуть на нормальной кровати.

Он аккуратно подхватил её на руки. Байсюэ выбралась из повозки следом.

— Это место подходит, — сказала она, тихо, будто себе.

Внутри пахло едой и чаем, маслом для ламп и слегка сыростью деревянных стен, как и в сотнях других постоялых дворов. Слуга провёл их в комнату, поклонился и исчез — так же беззвучно, как и появился.

Комната внутри была простая, но чистая. За ширмой обнаружилась большая кровать – Цзяньюй бережно переложил Яохань на неё, поправил подушку, затем одеяло. Он постоянно прислушивался к её дыханию. Её лицо было спокойным, дыхание по-прежнему ровным.

— Завтра ты обязательно придёшь в себя, — прошептал он. — Обещай мне.

Он встал неохотно. На пороге обернулся — и натолкнулся взглядом на Байсюэ, которая всё это время молчала. В её глазах не было тревоги. Только спокойная, тяжёлая уверенность: всё идёт так, как должно.

— Я буду в соседней, — сказал Цзяньюй. — Если что… просто позовите.

Байсюэ коротко кивнула.

Когда он ушёл, плотно закрыв за собой дверь, в комнате повисла тишина.

Байсюэ подошла к кровати, села рядом на край. Не спеша, чуть склонилась вперёд, глядя на Яохань. Её пальцы коснулись лба девушки — нежно, почти матерински.

За окном донёсся короткий щелчок — где-то во дворе, должно быть, слуга открывал ворота ещё одному ночному гостю. Байсюэ не отвлеклась. Она ещё мгновение смотрела на лицо Яохань — такое юное, упрямое, живое. В уголках губ девушки дрогнула почти незаметная тень улыбки, будто во сне она разговаривала с кем-то дорогим. Это был хороший знак. Яохань не проснулась. Но пальцы её чуть дрогнули.

А в соседней комнате, за тонкой стеной, Цзяньюй лежал на спине, глядя в потолок, где от дрожащего пламени свечи плясали тени.

Он перевернулся на бок, уткнулся лбом в подушку и зажмурился. Не помогло. Сердце всё ещё билось слишком громко.

Он провёл ладонью по лицу. Всё было в порядке. Никто не умер. Все живы. Всё хорошо. Всё должно быть хорошо. Но что-то внутри будто не верило. В груди было пусто и тесно одновременно.

Почему-то именно сейчас он вспомнил, как когда-то давно, когда они с Яохань были ещё детьми, она разбила колено и подвернула ногу. Глупая была история — кто-то из них предложил посоревноваться, кто быстрее переберётся через забор. Он уже и не помнил, кто предложил. Наверное, он. Наверняка он.

Яохань тогда не плакала. Он принёс ей воду с кухни в тарелке для супа, и пытался дуть на ссадину.

— Не дыши на меня, — сказала она. — Ты только хуже делаешь.

— Я просто хочу, чтобы тебе стало легче!

— Да ты и помогать толком не умеешь… Я сама!

Он тогда обиделся. Но не ушёл. И сидел до заката, рассказывал смешные истории, пока она не встала сама, хромая. Всё равно пошла — через боль, через упрямство И всё-таки оперлась на него, хотя делала вид, что это ей не нужно. Вот и вся их история.

Сейчас, лёжа в темноте, он почему-то вспомнил именно этот момент. И не мог понять — почему это так важно.

Цзяньюй повернулся к стене. Той самой, за которой была другая комната. Там — она.

Он знал, что волнуется. Просто не знал, как именно. Не просто как за сестру. Не просто как за товарища. Но и не…

Цзяньюй сжал глаза крепче.

— Просто спи, — прошептал он себе. — Утро расставит всё по местам.

***

Первым, что почувствовала Чжао Яохань, был запах чая. Тонкий, цветочный, с лёгкой горечью.

Веки дрогнули. Тень мыслей зашевелилась в голове. Мир был тих, но не пуст. Кто-то был рядом.

Она открыла глаза. Потолок был чужим. Белый, с резьбой по краям. Ткань над изголовьем — лёгкая, как дым.

— Ты проснулась, — раздался мягкий голос сбоку.

Яохань повернула голову.У окна, сидя за чайным столиком, в идеальной неподвижности, словно вышедшая из свитка, находилась женщина.

Белые волосы, собранные высокой заколкой. Лицо — тонкое, без возраста, и слишком безмятежное, чтобы быть человеческим. Одежда — простая, но безупречная, золотисто-белая, как утренний свет, рассеянный сквозь туман.

— Вы… — Яохань приподнялась на подушке. В горле пересохло. — Простите, мы знакомы?

Женщина взглянула на неё спокойно, без удивления. Только чуть склонила голову.

— Мы встречались, — сказала она. — Но ты не могла этого запомнить.

В голосе не было упрёка. И всё же у Яохань по спине пробежала дрожь. Она попыталась напрячь память, но в голове всё ещё был туман.