– Жука? – прошипел он. – Жука?!

– Да, – прошептала Валя, не понимая, откуда он знает.

– Это моя бывшая тёща! – выдохнул Виктор с выражением человека, внезапно встретившего на улице своего школьного обидчика. – Она не человек! Она… это… существо! Я давно знал! Я всё знал!

Он затряс головой так, что машина опасно закачалась на мокрой трассе.

– Девочка, спасайся! Они тебя не пощадят! Я—то спасся, когда притворился мёртвым на даче в Мытищах! А ты как?! Где твоя защита?!

Валя, охваченная паникой, закричала:

– Остановите машину!

Виктор, не задавая лишних вопросов, вжал тормоз с такой силой, что авто встало поперёк обочины, как последний бастион безумия.

Не дожидаясь полного остановки, Валентина вылетела из машины, как пробка из бутылки дешёвого шампанского. Сумка вывернулась наизнанку, фен с жалобным скрипом шлёпнулся в лужу, вобла катапультировалась в придорожные кусты, где, возможно, обрела свой последний дом.

Виктор высунулся из окна и, перекрестив Валю на прощание, крикнул:

– Беги, девонька! Они уже близко!

На обочине трассы, под дождём, среди пахнущей асфальтом тоски и потерянной воблы, Валентина стояла, тяжело дыша. В голове шумело: возможно, от страха, возможно, от того, что мозг уже начал отключаться, как телефон при минус десяти.

Сзади, в исчезающей кляксе фар, «Рено» давала задний ход, словно сама боялась оставлять на трассе свои следы. Виктор больше не выглядывал – видно, молился или составлял новый манифест о вторжении рептилоидов.

Валя вытерла лицо рукавом, сделала глубокий вдох и подумала, что хуже быть уже не может.

Кое—как, на попутках, Валентина добралась до санатория, который торжественно возвышался на фоне серого, злобного неба, словно монумент упущенным надеждам и просроченным путёвкам. Над входом висела облупленная табличка с названием, где буквы «Душевный покой» смотрелись особенно издевательски.

На проходной её встретил охранник. Пожилой, вечно пьяный, как майский жук в сентябре, и настолько подозрительный, что при каждом шорохе он хватался за живот, будто там у него был тайный сейф с последними остатками совести. Из—за небрежно застёгнутой формы и перекошенной фуражки он походил не на стража порядка, а на человека, который проспал три войны и теперь пытался наверстать упущенное за счёт случайных прохожих.

Он вскинул мутный взгляд на Валю и сразу нахмурился.

– Ты кто? – спросил он голосом, которым обычно выговаривают особо хитрым жукам под плинтусом.

Валя попыталась выдать наилучшую версию себя – скромную, потерянную, максимально неопасную. Сжала сумку обеими руками, как крестьянин на допросе инквизиции, и робко протянула наспех купленную в туристическом киоске путёвку в санаторий.

Охранник склонился над бумагой, шевеля губами при чтении, словно пытался справиться с диктантом вселенского масштаба.

– Журналистка? – выдохнул он наконец. – Или террористка?

Искреннее недоумение Вали он воспринял как признание вины. Порывшись в ящике стола, где среди макулатуры, обгрызанных карандашей и странных фантиков нашёлся старенький мобильник с облезлым корпусом, он набрал номер дежурной части.

– Тут… – важно начал он в трубку, – объект сомнительный… землю с собой таскает… возможно, прикрытие… возможно, диверсия…

В этот момент судьба, известная своей любовью к фарсу, вмешалась. Валентина уронила сумку, и из неё вывалился пакетик земли для цветов, аккурат к ногам охранника. Влага, грязь и дорожная пыль слились в одну трагикомическую кучу.

Охранник вытянул шею, глядя на пакетик, потом на Валю, потом опять на пакетик.

– Героин, – торжественно объявил он и, не дожидаясь ответа, снова заговорил в трубку: – Повторяю, героин! Много! Прям у ног валяется!

В этот момент Кляпа вырвалась в голове Валентины, хихикнув:

– Смотри—смотри, Валюша, наше девственное садоводство считают наркотой! Ещё чуть—чуть, и мы будем торговать любовью в кабинете у начальника охраны, с паспортом на имя Сумасшедшая Садовница.

Но закончить доклад не успел: дремота, накопленная за смену, накрыла его с такой силой, что трубка вывалилась из руки, а сам он осел в кресле, храпя так, будто лично выдыхал всю боль Родины.

Валя, как персонаж старого немого фильма, замерла на месте. Потом медленно, на цыпочках, обошла засыпающего охранника и проскользнула за проходную.

На ресепшене, в уютной зоне, пахнущей старым кафелем и полиролью для мебели, её встретила администраторша – женщина неопределённого возраста с лицом профессионального следователя НКВД и голосом автоматной очереди.

– Документы! – рявкнула она так, что из—под пола поднялось облачко пыли.

Валя, чувствуя, как внутренности сжимаются в узел, попыталась объяснить, что документы остались в офисе, а заявление есть. Администраторша прищурилась, будто смотрела сквозь Валю, в её тёмное советское прошлое.

– Имя, фамилия? – бесстрастно потребовала она.

– Кляпова… то есть Проскурина… Валя… Павловна, – выпалила Валя, спотыкаясь на каждом слове.

В этот момент Кляпа застенчиво хихикнула у неё в голове и ядовито протянула:

– Кляпова—Проскурина… Что за несчастная фигня? Завтра на завтрак нас с тобой по этой фамилии перепутают с двумя батальонами развратных консультантов по интимным вопросам. Подпишись ещё Грудина Рассветная, тогда точно опередим группу зожниц из крыла героинь по правому коридору.

Администраторша скривилась, записала что—то в журнал и, не выказывая ни тени сомнения, протянула ей ключ.

– Номер сорок два. Соседка у вас – гадалка с амнезией. Но она безопасная. Если, конечно, у вас с собой нет кошек.

В этот момент Кляпа, в Валиной голове, язвительно хихикнула:

– Прекрасно, Валюша. Сейчас ты окажешься в одной комнате с ведьмой, у которой всё, конечно, забыто, но руки—то помнят. Угостит тебя не кашкой, а каким—нибудь ведьминым "особым супчиком". Вздохни, Валюша. Ты всё ещё веришь, что приехала лечить нервы, а не заниматься духовным самоудовлетворением?

Валентина взяла ключ двумя пальцами, будто он был куском радиоактивного мусора, и двинулась дальше по коридору, который пах плесенью, валерьянкой и плохо замазанными грехами.

Желая смыть с себя хоть часть дня, который с каждой минутой всё больше напоминал хождение по минному полю в ластах, Валя направилась в санаторную ванную комнату.

Помещение встретило её влажным духом и звуком плескающейся воды, словно где—то неподалёку невидимые русалки дрались за ведро с шампунем.

В углу, склонившись над шваброй, стояла уборщица. На вид ей было лет под шестьдесят, с натянутой до невозможности причёской и руками, которые явно знали, как выжимать не только тряпки. На шее у неё чёрной строчкой красовалась татуировка: «Не верь, не бойся, не убирай».

Женщина оторвалась от работы и смерила Валю тяжёлым взглядом, от которого хотелось сразу сдаться и подписать все явки с повинной.

– Ванну выбираешь, деточка? – хрипло спросила она, перекатывая тряпку по кафелю с такой яростью, как будто пыталась стереть следы неудавшегося ритуала.

Валя кивнула, чувствуя себя кроликом в змеиных объятиях.

– Правильно, – одобрила уборщица, сплёвывая в сторону. – Тут вчера директор лечился. Говорят, его ванна «вылечила» так, что до сих пор откачать не могут…

У Вали по спине пробежали мурашки размером с доброго суслика. Она осторожно осведомилась:

– А где тут… ну… почище?

Зинаида задумчиво потерла подбородок костяшками пальцев, словно вычищала из памяти самые жёсткие страницы автобиографии.

– В психушке, – наконец сказала она с глубокой уверенностью. – Там чисто. Там люди тихие, не сорят.

Валя кивнула, решив, что в этом мире санитарной логики больше не существует, а если и существует, то точно обходит это место стороной.

Санаторные коридоры петляли, словно нарочно созданные для того, чтобы окончательно сбить человека с пути, отправив его в объятия к тем, кого он в здравом уме старался бы избегать. Валентина, бредущая по этим лабиринтам без особой цели и ориентира, вдруг заметила приоткрытую дверь. Над ней висела аккуратная табличка с надписью: "Практическая секс—терапия чувственного освобождения".