– Мне кажется… моя терапия удалась…

Михаил Сергеевич сдавленно хмыкнул, в попытке выдать это за профессиональное согласие, и машинально поправил съехавший набок бейджик. На бейджике красовалась наклейка «Лучший работник месяца», которая беззвучно сорвалась и шлёпнулась на пол, как последний штрих к происходящему.

Валентина шла по коридору санатория, как корабль после удара торпедой: покачиваясь, сбившись с курса и не слишком понимая, есть ли впереди пристань или одни только рифы. Волосы её, некогда собранные в тугой хвост, теперь расползлись жалкими прядями, а спортивные штаны угрожающе сползали с бёдер, требуя постоянной тактической корректировки на ходу.

Проходящие мимо отдыхающие шарахались, словно от больной птицы, которую одновременно жалко и страшно.

Тусклый свет люминесцентных ламп выцарапывал из полумрака стены, обитые серым линолеумом, с таким унылым рвением, что Валя на секунду усомнилась: не умерла ли она и не идёт ли сейчас в чистилище, где её будут судить за все смертные и особенно за свежайшие, только что совершённые грехи.

Дверь её номера встала перед ней, как последняя линия обороны разума. Валя тяжело вздохнула, будто поднимая с земли невидимую ношу всех своих позорных решений, толкнула дверь плечом и ввалилась внутрь.

На кровати, царственно восседая среди пухлых подушек, сидела Нинель Павловна – местная гадалка и санаторная знаменитость. Перед ней на покрывале лежала стопка затёртых карт, от которых пахло ладаном, старой косметикой и лёгким отчаянием неудачных предсказаний.

Встретив Валю, Нинель Павловна торжествующе сощурилась и многозначительно похлопала ладонью по колоде, словно приглашая её сыграть в партию на раздевание души.

– Ну что, голубушка, как ваш энергетический обмен с космосом? – сладким голосом поинтересовалась она, словно продавец, предлагающий просроченные вафли под видом редких деликатесов.

Валентина не ответила. Просто рухнула на кровать лицом в подушку так, что та пискнула от неожиданности. Мир качнулся, стены поплыли, и казалось, что ещё чуть—чуть – и она распадётся на молекулы, каждая из которых будет кричать в голос: «Что ты наделала, Валюша?!»

Кляпа внутри, впрочем, скучать не собиралась. Раздался довольный хихикающий голосок:

– Отлично, Валюша, просто блестяще! Один день – и уже первый сеанс глубокого телесного погружения в психотерапию! Я горжусь тобой, как муравей гордится своей первой пирамидой из спичек!

Валентина застонала в подушку, не то от физической усталости, не то от того, что мозг начал расползаться по кровати, как перекипевшая манная каша.

Кляпа, между тем, весело продолжала:

– Знаешь, я думаю, что наш следующий этап санаторной программы будет ещё увлекательней! Мастер—класс по ускоренной проработке комплексов с практическими занятиями! Причём не отходя от кассы и не надевая лишнюю одежду! Валюша, твоё светлое будущее штурмует тебя с такой скоростью, что у меня хвост в предвкушении дрожит!

Валентина зашевелилась, как выброшенная на берег медуза, и перевернулась на спину. Потолок нависал над ней бесконечной серой пустотой, где в единственной трещине можно было различить улыбающееся лицо судьбы, явно намеревавшейся провести над ней ещё не одну операцию по расширению границ нормальности.

– Я… нормальная… – попыталась прошептать она вслух, но даже сама себе не поверила.

Кляпа тихо фыркнула:

– Ой, Валюша, после сегодняшнего, нормальная – это уже как минимум диагноз. Прими это как комплимент. Ты больше не обычная, ты – явление! Так сказать, эмоциональный ураган с нежным ароматом бессмысленного бунта.

Нинель Павловна, тем временем, уселась поудобней, разложила карты веером и, склонившись над ними, зашептала что—то о «пересечении кармических путей» и «великих телесных испытаниях».

Валентина слушала это сквозь пелену усталости, ощущая себя не столько участником событий, сколько случайной тряпкой, на которую пролили ведро психоделического компота.

Где—то в глубине сознания оформлялась мысль: санаторий, в который она так наивно надеялась убежать от своих проблем, оказался не тихой гаванью, а настоящим парком аттракционов, где все карусели сломаны, а клоуны устраивают оргии на глазах у детей.

И, что самое страшное, Валентина начинала подозревать: назад пути уже нет. Старой, скромной, правильной себя она больше не найдёт ни в одной из щелей этого тронутого времени пространства.

Тихий смешок Кляпы завершил эту короткую философскую элегию:

– Добро пожаловать домой, Валюша. Здесь у нас весело, абсурдно и, что самое главное, совершенно безнадёжно. Отпусти поводья. Жизнь сама тебя прокатит. Правда, иногда лицом по асфальту, но ты уже привыкнешь. Ты же теперь почти профессионал.

Валентина закрыла глаза, спряталась в тёплую темноту собственных век и позволила себе уплыть в никуда, в сладкую, тупую дрему, где не было ни психологов, ни администраторов, ни предсказательниц с пропахшими уксусом картами, ни даже себя самой – только море серого, безличного покоя.

Утро пришло к Валентине без спроса, наглым и самодовольным, как почтальон с повесткой. Она открыла глаза с тем видом, с каким обычно открывают давно забытый контейнер в холодильнике – с обречённым подозрением. Мир не рухнул, потолок всё так же уныло трещал в уголке, а запах вчерашнего санаторного белья бодро давал понять: да, это реальность, а не весёлый сон с психотерапевтом в главной роли.

Тело чувствовало себя неожиданно прилично, что само по себе настораживало. Неужели вчерашний подвиг – первый за всю жизнь нормальный вечер с мужчиной без апокалипсиса – не был плодом воспалённого воображения? Воспоминания всплывали нерешительно, как ленивые медузы: рука психолога на её запястье, его спокойный, чуть грустный взгляд, их близость, лёгкая дрожь в животе, от которой хотелось смеяться и плакать одновременно.

Валентина перевернулась на спину, закинув руку за голову и уставившись в потолок с выражением человека, который в равной степени готов либо начать новую жизнь, либо немедленно сбежать на край света в мешке из—под картошки.

И вот в этот почти трогательный момент надежды в её сознании бодро и без приглашения вломилась Кляпа.

– Ого! – с неподдельным восхищением провозгласила она, звуча так, будто комментировала победу свиньи на балетном конкурсе. – Кто вчера у нас рвал шаблоны на британский флаг, а потом гордо топтался по остаткам моральных принципов, как трактор по цветочкам?

Валентина издала сдавленный стон и натянула на себя одеяло, как бронежилет. Ей хотелось верить, что если спрятаться достаточно глубоко, если не шевелиться и не думать, то, возможно, Кляпа потеряет к ней интерес и отправится издеваться над кем—нибудь другим. Например, над чайником на тумбочке.

– Спокойно, Валюша, спокойно, – продолжала Кляпа, упиваясь собственной находчивостью. – Первая победа – это как первый блин: кривой, подгоревший, но зато сытный! А ещё жирный! А ещё липкий! И очень стыдно после него на следующий день!

Валентина вздохнула в подушку, ощущая, как её утреннее воодушевление тает, словно неудачно сваренная каша, оставленная на батарее.

Кляпа между тем, не снижая градуса веселья, начала методично анализировать вчерашний "подвиг", щедро сдабривая его комментариями:

– Так, значит: противостояние внутреннему ханжеству – галочка. Первая инициатива в сторону живого мужчины – галочка с тремя восклицательными знаками. Физический контакт без катастрофического провала – галочка, звёздочка и похлопывание по спине. Однако! – торжественно объявила она. – Объявляю тревогу второго уровня: пациентка пребывает в состоянии аномальной эйфории, грозящей спонтанной регрессией до состояния "Я всё перепутала, срочно обратно в бункер".

Валентина стянула одеяло с головы и зло уставилась в потолок. Она прекрасно знала: стоит чуть—чуть расслабиться, позволить себе поверить в светлое будущее – и реальность мигом выкатит ей по голове бетонной плитой из расчёта "а не расслабляйся".