– Кстати, – продолжала Кляпа в тональности медицинского консультанта на грани нервного срыва, – вчера ты совершила стратегическую ошибку. Ты насладилась. Причём внаглую! Без санкций! Без протоколов! Без разрешения! Это же практически открытый бунт против собственной биографии!

Валентина зажмурилась, вспоминая обрывки вчерашних ощущений: как сама протянула руку, как прервала его вежливую растерянность, как буквально потянула к себе, не давая шансов уклониться. Его удивлённый, тёплый взгляд, слабое, почти виноватое сопротивление – и ту первую трепетную близость, за которую она отвечала сама, впервые в жизни, без приказа, без стыда, без страха, просто потому что захотела.

– А теперь последствия, – ехидно подтвердила Кляпа. – Первый симптом: растерянность. Второй: сомнения. Третий: полная неспособность трезво оценивать угрозу. Например, забыла, что за нами уже выехали с космическими наручниками и добровольной эвтаназией в подарок?

Валентина обречённо уткнулась лицом в ладони, чувствуя, как радость и тревога, страх и тихая гордость сплетаются в тугой клубок у неё под рёбрами. Ей хотелось одновременно выть, смеяться, бежать на край света и оставаться здесь, в этом дурацком санатории, где вчера – впервые за долгое время – всё было по—настоящему.

Кляпа, между тем, перешла на тон строгого учителя:

– Итак, план на сегодня: держать хвост трубой, глаза – лягушкой, а внутреннюю истерику – вежливо припорошить пудрой уверенности. Всё ясно, Валюша?

Ответить Валентина не успела. Вместо этого она снова рухнула на спину, раскинув руки в жесте вселенского отчаяния, которое в её случае всё больше походило на абсурдную каперскую комедию с элементами психологического триллера.

И где—то, под этим одеялом, среди обрывков надежд, страхов и ядовитого хихиканья Кляпы, Валентина вдруг почувствовала: всё только начинается.

Неожиданно в еёголове повисла тишина. Ненадолго, но настолько ощутимо, что она даже приоткрыла один глаз, с подозрением уставившись в потолок, как будто ожидала, что оттуда сейчас выпадет что—то крупное, тяжёлое и крайне неприятное.

Когда Кляпа заговорила снова, её голос уже не был весёлым. Веселье куда—то испарилось, будто его вытянули гигантским шприцем вместе с остатками кислорода. Осталась только сухая натянутость, звенящая, как проволока на грани разрыва.

– Валентина… – начала Кляпа осторожно, как человек, который собирается сообщить родственникам о пропаже чемодана с наследством.

Валентина, не вставая с кровати, медленно натянула на себя одеяло до самых глаз, решив, что если она будет молчать и не дышать, то плохие новости её не найдут. Опыт, правда, подсказывал, что плохие новости всегда приходят по адресу, даже если адресат пытается спрятаться за старой газетой или под кроватью.

– Тут такое дело… – Кляпа нервно прокашлялась, и в этом покашливании слышалась обречённость водителя, который только что понял, что перепутал педаль газа с педалью тормоза.

Валентина мысленно зажмурилась, хотя глаза у неё и так были прикрыты. Она прекрасно знала: если Кляпа начинает юлить, значит, катастрофа уже произошла, а всё, что остаётся – это выбрать, в какую сторону эффектнее закричать.

– Поступило сообщение, – торопливо выговорила Кляпа, будто боялась, что успеет передумать. – От Жуки. Срочное. Очень срочное. Прямо сверхсрочное.

Тишина повисла такая, что даже старенький холодильник в коридоре, казалось, замер в ожидании.

– Ну? – спросила Валентина, голосом старого капитана, который готовится принять на себя первый залп вражеского флота.

Кляпа вздохнула так тяжело, что Валентине почудилось: у неё внутри сдулся надувной матрас.

– Нас объявили в розыск, – выпалила Кляпа.

Валентина моргнула. Потом ещё раз. Потом задумалась: может, она всё—таки спит, и это один из тех снов, где за ней гонится стая полицейских в костюмах бананов?

– Межгалактический розыск, – уточнила Кляпа, добавив соль на свежевскрытую рану. – Высшего уровня опасности. Охота открыта официально.

Секунд пятнадцать Валентина честно пыталась осмыслить информацию, пока где—то внутри не щёлкнул рубильник и не включился режим экстренного самоспасения – того самого, который у неё обычно активировался при виде спамеров, тараканов и начальника отдела кадров.

– А в чём конкретно нас обвиняют? – обречённо спросила она, надеясь на какое—нибудь мелкое недоразумение, вроде неоплаченного штрафа за неправильную парковку души.

Кляпа, делая голос ещё более натянутым, перечислила:

– Систематический саботаж миссии. Многочисленные нарушения протоколов. Полное игнорирование директив.

Последние слова Кляпа произнесла с такой скорбью, будто зачитывала приговор с обложки методички «Как профукать вселенский проект за рекордное время».

Валентина судорожно втянула воздух, ощущая, как её внутренний шарик надежды сначала обмяк, потом жалобно пищал, а потом с характерным звуком лопнул.

– Теперь за нами охотится не только космическая полиция, – продолжала Кляпа, с каждой фразой звуча всё жалобнее, – но и частные карательные отряды. А в случае задержания… ну… – она хихикнула фальшиво и быстро добавила: – Нам грозит немедленная утилизация без права на апелляцию.

Валентина на секунду замерла, словно пытаясь понять, правильно ли она услышала слова "утилизация" и "без права на апелляцию" в одном предложении.

– Отлично, – выдохнула она в подушку. – Просто праздник какой—то.

Кляпа попыталась выдать традиционную бодрую реплику вроде «Не переживай, прорвёмся!», но что—то пошло не так: её голос дрожал, реплики срывались на странные фальцеты, а фальшивое веселье звучало так, что даже анемоны в аквариуме Валентины выглядели бы убедительнее.

– Ну, может, не всё так плохо, – пробормотала Кляпа. – Может, они сначала предложат чашку чая. Или дадут побегать перед утилизацией. Вдруг им положено по уставу?

Валентина, не меняя положения, задумалась, можно ли умереть от одного только осознания собственной полной беспомощности.

– Они нас уничтожат? – спросила она, больше для проформы.

Кляпа какое—то время молчала, потом совсем тихо добавила:

– Если только мы не найдём выход… очень быстро.

И в этот момент Валентина впервые за всё это безумное время почувствовала настоящий животный страх – тот, который не обсуждают на групповых терапиях и не прописывают успокоительными. Страх, густой и липкий, как сироп из чёрной патоки, который медленно заполняет лёгкие, не давая сделать ни одного нормального вдоха.

Кляпа молчала, как школьник, случайно спаливший лабораторию. А Валентина, лёжа под одеялом в санаторной комнате, впервые ясно поняла: кошмар только начинается.

Паника накрыла Валентину не стремительно, а вязко, будто кто—то тихонько налил ей под ноги ведро густого варенья из ужаса. Первые секунды она пыталась сохранять остатки достоинства: дышать через нос, мысленно читать таблицу умножения, вспоминать инструкции по экстренным ситуациям. Но на пятой попытке вспомнить, сколько будет семью восемь, она сорвалась и понеслась по номеру так, будто соревновалась в олимпийском марафоне среди очень плохо собранных роботов.

Вслух, громко и с трагической интонацией, Валентина начала проговаривать всевозможные сценарии своего неминуемого ареста, причём один страшнее другого. Сначала всё шло относительно мирно: стандартный допрос под холодным светом, невежливые вопросы о её «преступной деятельности» и утомительные заполнения анкет. Но вскоре её фантазия разогрелась, как старенький чайник на забытом газу.

– Меня разберут на органы! – воскликнула она, одновременно натягивая одну колготку на обе ноги. – Или заморозят в криокамере! На вечность! В компании каких—нибудь ядовитых слизней!

Картины в её голове сменялись с бешеной скоростью: инопланетная тюрьма с прозрачными стенами, за которыми вяло бродили монстры размером с холодильник, кислотоемкие ванны с пузырящимся зловонным раствором, и разборка на молекулы с последующей сборкой в виде амёбы, обречённой всю оставшуюся жизнь ползать по галактическому полу в поисках смысла существования.