Белoусов всё так же смотрел на него, не выказывая раздражения, но в его взгляде читалась твёрдая решимость не уступать. Чиновник, до этого хранивший молчание, отложил папку и наклонился вперёд.

– Ты хочешь поднять шум? Подать рапорт? Разгласить информацию?

Он произнёс это без угрозы, почти лениво, но каждое слово было точным, выверенным. Не вопрос, а проверка. Виталий замер. Он знал, что чиновник не блефует. Чиновник сложил ладони перед собой, сцепив пальцы.

– Тогда тебя уберут. И твою жену. И твоих коллег. Никто не должен знать.

В комнате повисла тишина, наполненная непроизнесёнными словами, напряжением, которое не требовало пояснений.

Варвара сжала руки, чувствуя, как внутри поднимается глухая ярость. Дмитрий молча наблюдал, но его взгляд выдавал, что он до конца осознаёт смысл сказанного. Лиза сильно побледнела, но её глаза сверкали.

Виталий не сел, но его дыхание стало ровнее. Он не боялся угроз. Он боялся, что они – Варвара, Дмитрий, Лиза – окажутся в центре чего—то, что они не смогут контролировать. Он знал правила. И знал, что Белоусов и чиновник говорят правду.

Но это не означало, что он собирался это принять.

Тишина, повисшая в кабинете, казалась почти осязаемой. Её не заполняли даже дыхание или движение – никто не пытался нарушить этот мгновенный баланс между сказанным и несказанным. Виталий не сразу сел, словно до последнего пытался найти возможность не подчиняться этой логике, но потом, сдержав раздражение, медленно опустился обратно в кресло.

Белоусов выдохнул, позволив себе едва заметное движение плечами, будто этим жестом сбрасывал напряжение, которое сам же и создал. В его взгляде больше не было того жёсткого давления, которым он секунду назад давил на Виталия, но и облегчения там не читалось. Скорее, равнодушное принятие ситуации.

– Послушайте, – произнёс он ровным голосом, в котором появилось что—то почти примирительное, – вы сделали всё, что могли.

Он оглядел каждого, будто проверяя, насколько сильно его слова расходятся с их внутренними убеждениями.

– Но теперь – забудьте.

Он говорил это не как просьбу, а как рекомендацию, которая на самом деле была приказом. Ему не нужно было напоминать, чем оборачивается отказ следовать таким «советам».

Виталий не ответил. Варвара не пошевелилась. Лиза сжала руки, её дыхание стало чуть глубже, но она ничего не сказала. Дмитрий выглядел так, будто услышал именно то, чего ожидал.

Белoусов медленно перевёл взгляд на Санина.

– Только, пожалуйста, включите завтрашние семичасовые новости.

Он произнёс это с лёгкой, почти дружелюбной улыбкой, словно говорил о пустяке, о чём—то незначительном, не имеющем особого значения. Но все они знали: в таких разговорах ничего не бывает незначительным.

Город расплывался за окном машины, превращаясь в вязкую, неясную массу огней и теней. Москва жила своей жизнью, не зная и не желая знать того, что произошло за закрытыми дверями кабинета Белоусова. Улицы, наполненные привычным ритмом вечернего движения, казались бесконечно далёкими от того, что сейчас занимало мысли Варвары и Виталия.

Он вёл машину чуть жёстче, чем обычно. Руки крепче сжимали руль, взгляд был сосредоточен на дороге, но Варвара знала, что на самом деле он не следит за светофорами и знаками – его мысли были там же, где и её. Она молча смотрела в окно, позволяя свету фонарей скользить по её лицу, но не замечая этого.

Тяжесть разговора в кабинете всё ещё давила. Слова чиновника, его взгляд, тот невесомый, но чётко очерченный контур угрозы, скрытый за формальными формулировками, – всё это прочно застряло в сознании. Они оба понимали, что произошло. Им не нужно было обсуждать это вслух, чтобы осознать, что теперь всё будет по—другому.

Виталий не выдержал первым.

– Ты тоже это почувствовала?

Его голос прозвучал глухо, напряжённо, будто вырываясь сквозь сжатые зубы. Он не смотрел на неё, не ждал ответа, но задал вопрос, потому что ему нужно было услышать подтверждение того, что это не просто его ощущения. Варвара перевела взгляд с улицы на него. Её лицо оставалось спокойным, но в глазах не было прежней уверенности.

Она кивнула.

– Они что—то задумали.

Это не была догадка, не было сомнений. Только констатация факта.

Виталий сжал руль сильнее. Машина мягко вписалась в поворот, фары выхватывали из темноты мокрый асфальт, дорожные знаки, силуэты пешеходов, торопливо переходящих дорогу. Он не знал, что именно задумали те, кто сегодня вежливо, но твёрдо отстранил их от дальнейших действий. Но он знал, что это ещё не конец. И Варвара знала это тоже.

Полумрак мягко стелился по комнате, растворяя границы между светом и тенью. В воздухе витал запах ночи, едва ощутимый, но проникающий в кожу, в мысли, в ощущения, делая их острее, насыщеннее. Тишина, наполненная дыханием двух тел, только что слившихся в единое, казалась живой. Время растягивалось, замедлялось, отступая перед чем—то более важным, чем сами минуты.

Лиза лежала, прикрыв глаза, её грудь всё ещё вздымалась в рваном ритме, подчинённом отголоскам пережитой близости. Кожа горела, пульс продолжал стучать в висках, будто тело ещё не до конца вернулось в привычное состояние. Дмитрий медленно скользнул вниз, ложась рядом, его рука всё ещё касалась её бока, пальцы лениво, почти бессознательно водили по её коже, словно запоминая каждую линию, каждую тёплую неровность.

Она повернула голову, встретилась с его взглядом. Глаза Дмитрия были спокойными, но не отрешёнными – в них было что—то большее, чем просто удовлетворение, что—то глубже и значимее, чем желание. В них было понимание.

Лиза медленно выдохнула, её губы чуть дрогнули, будто она не была уверена, стоит ли говорить, но молчать не хотелось.

– Ты знаешь, – её голос был тихим, почти шёпот, но в этой приглушённости чувствовалась искренность, – до Лифтаскара я считала себя нимфоманкой, женщиной, которую невозможно полностью удовлетворить. Думала, что нет мужчины, с которым я хотела бы быть всегда.

Дмитрий не отвёл глаз, не улыбнулся сразу – просто продолжал смотреть, будто не только слушал, но и слышал, будто знал, что она скажет дальше, но хотел, чтобы она сама дошла до этого.

– Но с тобой… – она не договорила сразу, сначала коснулась пальцами его лица, провела по щеке, по линии подбородка, словно проверяя, что он настоящий, что он здесь, рядом, и никуда не исчезнет. – С тобой я поняла, как ошибалась. Мне никто, кроме тебя, не нужен.

Теперь он улыбнулся – слегка, но в этой улыбке было нечто тёплое, нечто, что говорило больше, чем любые слова. Дмитрий накрыл её руку своей, прижал к груди, затем медленно провёл ладонью по её плечу, спустился ниже, до талии, зарывшись пальцами в её волосы.

– Я здесь, – его голос прозвучал низко, почти утонув в тишине комнаты, но Лиза услышала.

Она подтянулась к нему ближе, прижавшись лбом к его виску. В этом движении не было страсти, только глубинное желание быть рядом, чувствовать, что он здесь, ощущать его дыхание, его тепло, его уверенность.

Комната потонула в мягкой темноте. На тумбочке мигал экран телефона, но Лиза даже не взглянула в его сторону. Ночь не требовала слов.

Она оставляла только двоих – тех, кто наконец нашёл то, что искал.

Квартира Варвары и Виталия, расположенная в сталинском доме на Чистых прудах, была наполнена полутьмой, едва разбавленной мягким светом настольной лампы. Тени от предметов, вытянувшиеся вдоль стен, делали пространство ещё более тесным, замкнутым, словно воздух в комнате стал тяжелее, напитавшись усталостью и молчаливым напряжением. За окном Москва продолжала жить своей обычной жизнью: где—то вдали слышался рокот машин, короткие автомобильные сигналы, ленивый лай собаки, чьи звуки глухо доносились сквозь стекло. Но здесь, внутри, царило затишье, странное, гнетущее, пропитанное чувством ожидания, словно сама реальность затаилась перед чем—то важным, готовым вот—вот прозвучать.