Никаких красных флагов. Никаких неприличных слов. Всё выглядело вполне прилично, почти скучно, как объявление о бесплатной вакцинации от гриппа. Из—за двери доносились странные звуки: тихие стоны, мягкие шорохи, приглушённые смешки.

Любопытство оказалось сильнее осторожности. Валя осторожно заглянула внутрь.

Помещение оказалось просторным, устланным ковриками, на которых в полукруге сидели женщины. Лет от пятидесяти до семидесяти, если верить внешности. У каждой на лице застыло блаженное выражение, словно они только что услышали, что в столовой подают двойную порцию компота.

На стенах висели мотивационные плакаты: "Тело – твой храм", "Открой чакры любви", "Ласка – твой путь к свободе". Картинки сопровождались не менее абсурдными иллюстрациями: полуобнажённые старушки обнимали деревья, трогали лепестки и пели песенки, похожие на гимны потерянным органам или всему здоровью.

В центре комнаты восседала странная особа – ведущая. В лосинах цвета баклажана, с обручем на голове, который придавал ей сходство с плохо воспитанной нимфой или с дрессированным хорьком из самодельного цирка.

Она хлопнула в ладоши, и сидящие вокруг женщины начали синхронно обнимать сами себя, медленно поглаживая плечи, издавая томные стоны, от которых у Валентины волосы на затылке начали вставать дыбом.

Движения женщин были плавными, текучими, но в них было что—то пугающее. Как будто каждая представляла себе кого—то другого, а не своё собственное тело. Практическая часть "освобождения" выглядела, скорее, как странный ритуал для вызова диких духов похоти, чем как сеанс терапии.

Валя сделала шаг назад, надеясь улизнуть незамеченной, но тут сумка зацепилась за дверную ручку. Громкий хлопок эхом пронёсся по комнате.

Ведущая мгновенно насторожилась. Её глаза вспыхнули радостным огнём.

– Вот и новая душа! – воскликнула она, пружинисто подскочив со своего коврика. – Давайте поприветствуем её практикой телесного принятия!

Не успела Валя толком осознать, что происходит, как десяток бабушек вскочили с мест и с криками радости ринулись к ней.

Сначала её обняли с одной стороны, потом с другой. Кто—то теребил её волосы, кто—то шлёпал по спине, кто—то, возможно, попытался пощекотать подмышку. Валя пробовала сопротивляться, но это было похоже на попытку вырваться из липкой паутины: каждое движение только сильнее запутывало её в чужих руках и мягких объятиях.

– Пошлите любовь друг другу! – торжественно провозгласила ведущая, сложив руки на груди. – Исцелите боль через тактильное единение!

Женщины, не дожидаясь дополнительной команды, начали медленно покачиваться взад—вперёд, обмениваясь шепотом:

– Любовь… любовь… любовь…

Валя, стиснутая кольцом женских тел, слышала каждый их тяжёлый выдох, чувствовала каждый влажный шёпоток, в котором переплетались фанатизм и зловещая забота.

Кто—то неожиданно ухватил её за поясницу. Кто—то другой, с фанатичной нежностью, тёрся щекой о её плечо. Валя с ужасом осознала, что в глазах некоторых дам горит настоящий религиозный экстаз.

– Откройся, сестричка! – шептал ей кто—то прямо в ухо. – Твоё тело плачет от одиночества!

На этих словах внутри Валентины что—то надломилось. Она рванулась вперёд, расталкивая на своём пути переполненных любовью женщин, выбила плечом дверь и вылетела в коридор так, как будто за ней гналась вся палата номер шесть в полном составе.

Сзади донёсся коллективный вопль:

– Вернись! Мы ещё не открыли тебе чакру блаженства!

И почти сразу же, как ядро из мегафона, прокатился вслед голос ведущей:

– А теперь переходим к коллективной мастурбации!

Валя, поскользнувшись на мокром кафеле, чудом удержалась на ногах и неслась дальше, не разбирая дороги, обгоняя сама себя, мечтая только об одном – добраться до какой—нибудь тихой и безопасной комнаты. Или хотя бы до ближайшей люстры, на которой можно было бы повиснуть в знак капитуляции.

И тут в голове раздался хриплый, сдавленный от смеха голос Кляпы:

– Вот оно, Валюша! Твой путь к просветлению: через бабушек, сопли и обнимашки на коврике для йоги! Следующий шаг – групповая мастурбация под восточные мантры. А потом нас всех занесут в летопись «Самых горячих старческих оргий Подмосковья»!

Валя зажмурилась, продолжая бежать, пока коридоры не начали сливаться перед глазами в одну сплошную серую полосу.

Где—то в недрах санатория эхом разносились стоны, призывы к любви и оптимистичные обещания духовного пробуждения. А Валя знала одно: её нервная система в этот вечер установила новый мировой рекорд по ускоренному старению.

Коридоры санатория, извивавшиеся в бесконечных петлях тревоги и запаха хлорки, наконец вывели Валентину к маленькому, тускло освещённому кафе на первом этаже.

Вывеска над входом гласила: «Кафе "Вдохновение"», но вдохновляло оно разве что на философские размышления о бренности бытия и о качестве муниципальных ремонтов.

Внутри царил полумрак, сквозь который едва пробивались тусклые лампы с облупленными абажурами. За пластиковыми столами сидели единичные посетители: женщины в халатах, мрачно ковыряющие крошечные кусочки торта, и несколько мужчин в спортивных штанах, чокающихся стаканами минералки так, как будто в них плескался коньяк шестьдесят седьмого года.

Валя тихо присела за самый дальний столик, мечтая стать частью интерьера: чем—то вроде стула или, на худой конец, забытой в углу швабры. Но судьба, облачённая в сальный пуховик и пахнущая табачной гнилью, уже шла к ней.

Среднего роста, средней комплекции, средних амбиций мужчина лет сорока пяти уверенно уселся напротив, громыхнув креслом, как штурмовая группа в кино про диверсантов.

– Привет, красотка! – прошипел он, демонстрируя обаяние, которым можно было бы успешно отгонять крыс на складе.

Валя медленно подняла взгляд. Незнакомец улыбался так, словно одновременно варил щи в голове и пытался телепатически расплавить ей пуговицы на блузке.

– Семён, – представился он, театрально прижав ладонь к груди, – миллионер без миллиона, секс—символ без секса, гений без признания.

Он сказал это с такой гордостью, что на мгновение Валя даже задумалась: возможно, перед ней действительно стоит великий человек, который просто случайно перепутал вселенную.

Семён, не теряя времени, выудил из сахарницы пакетик с сахаром и продемонстрировал свой коронный номер: завязывание бантика языком.

Процесс занял целую вечность. Пакетик скользил, прилипал, выпадал, но, наконец, после обильного слюноотделения и многократного сосредоточенного сопения, на свет появился жалкий комок, отдалённо напоминающий бантик, переживший три наводнения и одно землетрясение.

– Видела? – гордо спросил Семён, демонстрируя своё творение. – Это говорит о многом.

Валя онемела. В какой именно области говорит о многом эта странная демонстрация – оставалось загадкой.

И в этот момент, когда мозг Валентины ещё колебался между бегством и комой, в её голове раздался крик Кляпы, настолько громкий, что Валя чуть не опрокинула стул.

– Валюша! Он наше спасение! – орала Кляпа. – Соглашайся, пока я не согласилась за тебя! Если сейчас упустишь – потом будешь в пансионате с гадалкой шептать мантры на свои трусы!

Валя замерла. Сердце глухо колотилось где—то в районе желудка.

Семён, заметив её замешательство, улыбнулся ещё шире, если это вообще было возможно без хирургического вмешательства.

– Пошли ко мне в номер, – доверительно прошептал он, – обсудим чакры… и сахарные бантики…

Кляпа внутри завыла, затоптав последние островки разума в голове Вали:

– Валюша! Спасение пахнет потом и отчаянием, но оно всё равно спасение! Двигай булками! Или я двину их за тебя!

Валя, прекрасно понимая, что выбора у неё нет, как нет его у мухи, застрявшей в варенье, медленно кивнула.

– Ладно, – прохрипела она, как человек, который только что подписал контракт на продажу души за полтора просроченных печенья.