Тогда Азариель сжалась посреди их нового мира. "Тюрьмы", за границами которой их "сознания" проживали чужие жизни, совершали чужие грехи и испытывали чужие страдания.

Голова Азариель была низко опущена, и только дрожь в плечах выдавала, что она ещё не превратилась в статую отчаяния.

— Зачем? — её голос был хриплым, словно слезы вот-вот хлынут из глаз. — Зачем ты подставился?

Василий, лицо которого уже носило следы бесчисленных мучений — глубокие тени под глазами, морщины, выгравированные временем, которого не должно было быть, — улыбнулся. Не той прежней, лёгкой ухмылкой, а чем-то усталым, почти невесомым, но настоящим.

— Я видел твой взгляд тогда.

— Что?

Она подняла глаза — и в них, среди хаоса плывущих воспоминаний грешников, мелькнуло что-то живое. Что-то человеческое.

— Ты смотрела на него не со страхом. Не с ненавистью. — Он протянул руку, игнорируя, как чужие воспоминания жгут его ладонь, и коснулся её щеки. Кожа под его пальцами была холодной, как мрамор надгробия. — С печалью. Как будто… он единственный, кто оставался в твоем мире... Мире, что сам и разрушил.

Азариель замерла.

Даже шепот греховных душ стих, будто затаив дыхание.

— Ты слишком долго была одна, — продолжил Василий, и его голос, тихий, но твёрдый, отгонял тьму отчаяния. — Слишком долго несла эту тяжесть. И если тебе суждено провести здесь десятки тысяч лет…

Он обнял её, прижал к груди, не обращая внимания на то, как воспоминания грешников прожигают плоть, оставляя кровавые ожоги.

— …то я проведу их с тобой. Развеивая твоё отчаяние. Твою скуку. Твою боль. Ведь я знаю, какого это.

И тогда Азариель заплакала. Слёзы, чистые, вопреки всему, покатились по её лицу.

Настоящие.

Их губы встретились в поцелуе, который сжег последние остатки сомнений. Азариель вцепилась пальцами в плечи Василия, будто боялась, что он исчезнет, как мираж в этом долгом аду. Ее крылья наполнились маной, что обволокла их темной вуалью, защищая от влияния воспоминаний, создавая интимный кокон, где время, казалось, остановилось.

— Я не помню, когда в последний раз… — ее голос сорвался, когда его ладонь скользнула по ее спине, ощущая шрамы — следы цепей, пыток, предательства.

Василий не ответил. Вместо этого его пальцы медленно коснулись основания ее рогов — места, священного и запретного, куда не смел дотронуться ни один демон за всю ее долгую жизнь.

Азариель вздрогнула.

Ее дыхание перехватило, тело напряглось, а затем — расслабилось, как будто какая-то древняя скованность, гнет одиночества, наконец отпустила ее.

— Ты… — она прошептала, но Василий уже притянул ее ближе, его губы скользнули по ее шее, ощущая пульсацию крови под тонкой кожей.

Она откинула голову, позволяя ему исследовать каждую линию своего тела, каждую забытую чувствительную точку.

Ее ногти впились в его плечи, но не от боли — от потребности ощутить, что это реально.

— Я не хочу ждать, — прошептала она, голос низкий, хриплый, лишенный прежней холодности. — Не хочу вспоминать прошлое… Только сейчас. Хочу чувствовать только нас.

Василий ответил действием — его руки обхватили ее бедра, поднимая, прижимая к себе, а ее ноги обвились вокруг его талии с естественностью, словно они всегда знали друг друга.

Их безбрежный пустой мир обернулся чьим-то воспоминанием. В нем они опустились на остатки давно забытого разрушенного трона — ирония, которая заставила Азариель тихо рассмеяться.

— Какой подходящий момент, — прошептала она, проводя ногтями по его груди, оставляя следы, которые он ощущал даже сквозь одежду.

Его губы нашли ее вновь, а руки бережно сняли остатки ее доспехов, обнажая кожу, бледную, как лунный свет, но горячую, как адское пламя.

Она ответила тем же — ее руки разорвали его рубаху, обнажая шрамы, оставленные течением греховных воспоминаний и тех, что уже успели появиться после первых лет страданий.

Они не говорили.

Не нужно было.

Каждое прикосновение, каждый вздох, каждый стон — все это было языком, на котором они понимали друг друга без слов.

Азариель закинула голову, когда его пальцы прошли ниже, исследуя, пробуждая, заставляя ее сжимать его плечи так, что кровь проступила под ногтями.

— Василий… — его имя на ее устах звучало как молитва, как заклинание, как единственная правда в этом мире лжи.

Он не заставил ее ждать.

Их тела слились — медленно, яростно, отчаянно — словно пытаясь наверстать все те тысячелетия, что они готовились провести в одиночестве.

Азариель вскрикнула, ее крылья расправились, тени сгустились вокруг них, а Василий прижал ее к себе, глубоко, без остатка, заставляя забыть о боли, о прошлом, о всем, кроме этого мгновения.

Они двигались в ритме, который знали лишь они, стирая границы между телами и душами, между болью и наслаждением, между адом и чем-то большим.

Азариель закусила губу, когда волна наслаждения накрыла ее, смывая последние остатки одиночества, а Василий последовал за ней, его тело напряглось, перед тем как погрузиться в блаженство.

Они остались лежать, сплетенные в объятиях, ее крылья укрывали их, а его руки держали ее так крепко, словно боялись, что она исчезнет.

— Теперь ты не одна, — наконец прошептал он, его губы коснулись ее лба.

Азариель не ответила.

Но в ее глазах, всегда таких холодных, теперь горел огонь, который уже никто не сможет погасить.

Они лежали, все ещё сплетенные в объятиях, в созданном крыльями Азариель коконе из теней. Где-то за его пределами звенели падающие золотые монеты, но здесь, в этом маленьком убежище, царила тишина. Тишина покоя, любви, и умиротворения.

Азариель провела пальцами по груди Василия, ощущая шрамы — и свои, и его.

— Ты почувствовал это? — ее голос был тихим, задумчивым.

— Что именно?

— Перед атакой… Она приподнялась, опираясь на локоть. Твоя душа — она все еще хранит отголоски Законов. Когда ты бросился между нами, что-то… исказилось.

Василий нахмурился, пытаясь вспомнить тот момент. Золото. Боль. Крик. И… что-то еще.

— Мы не просто исчезли, — продолжила Азариель. — Скорее всего, мы были вырваны из потока времени. Отделены от Ада. От всего.

Она села, ее крылья медленно расправились.

— Когда пройдут эти десять тысяч воспоминаний… мы вернемся ровно в тот момент, откуда нас стерли. Смесь законов и колебания маны должны это позволить.

Василий молчал, пытаясь осознать смысл ее слов.

"Никто даже не заметит их отсутствия."

Азариель повернулась к нему, ее глаза горели новой решимостью.

— Теперь у нас есть время.

— Для чего?

— Для всего.

Она встала, ее силуэт вырисовывался на фоне бесконечного золотого ливня за стенами их кокона.

— Десять тысяч лет страданий от грехов этих душ. — Она сжала кулаки. — Мы пройдем через это. Даже если время теперь измеряется количеством испытанной боли.

— Десять тысяч лет… любви. — Ее голос дрогнул, но лишь на мгновение. — Чтобы наверстать то, что я упустила.

— И десять тысяч лет тренировок. — Она посмотрела на него. — Ты должен стать сильнее. Чтобы твоя необычная душа окрепла, и ты научился сражаться.

Василий медленно поднялся, его тело еще ныло от недавней страсти, но в глазах уже читалась готовность.

— Ты так говоришь, будто это легко.

— Нет. Она шагнула к нему, прижала ладонь к его груди. Но теперь мы есть друг у друга. И это меняет все.

Где-то вдалеке, за пределами их убежища, золотые монеты продолжали падать, каждая — новый грех, новая боль, новое испытание.

Но теперь они знали — это не конец.

Это только начало.

...

Пространство треснуло.

Снова, как разбитое зеркало, сквозь которое хлынул свет иного мира, реальность разорвалась с хрустальным звоном, рассыпаясь на тысячи осколков. Каждый из них отражал искаженные лики прошлого, будущего, того, что могло бы быть — и того, что уже никогда не случится. И из этой раны в самой ткани бытия вышли две фигуры — Азариель и Василий.