— Какая ядовитая смесь идиотизма и безумия, — прошипел он, и его голос, некогда звучавший ужасающе, теперь напоминал речь угасающего на смертном одре. — Ослабили мой закон Греха Упадка. Превратили темницу, дающую мне ману в… это. — Он с отвращением еще раз оглядел место вечеринки. — Только вот... вы забыли одну маленькую деталь.

Марбаэль вскинул руки, и небеса над ними снова затрещали. На этот раз пространство разломалось на огромные куски, словно разбитое витражное стекло. Бездна разрослась до самого горизонта. Изнутри нее стало изливаться бесконечное море золотых монет, каждая из которых была отчеканена из сжатой греховной души. Монеты сверкали блеском отчаянья, готовые в любую секунду обрушиться на всех присутствующих смертоносным ливнем.

— Весь ад построен на грехе, — провозгласил Марбаэль, и его фигура начала расти, заполняя собой едва существующее пространство закона Упадка. — А грех… всегда можно превратить в золото! Теперь узрите, мою настоящую силу и сгиньте!

Первые монеты уже начали со звоном падать на пол, оставляя после себя дымящиеся воронки. Одна из них прожгла плечо ближайшему воскресшему, заставив его закричать от боли.

Золотой дождь изливался, и каждая его «капля» несла не богатство, а гибель.

Остатки тюрьмы наполнились звоном падающих монет и криками умирающих. Любое касание к золоту каралось расплавленной плотью, последующее оставляло от тела лишь пепел. Двести освобожденных от отработок душ, только что ликующих в танце, теперь корчились в агонии, их тела рассыпались, как песочные замки под натиском прилива.

Асмодей, Люцилла и Малина стояли спиной к спине, их защитные барьеры трещали под градом проклятого золота. Магические щиты Серафимы мерцали, как последние свечи перед ураганом — с каждым ударом они становились слабее.

— Это… сколько же грешников ему задолжали?! — сквозь зубы процедил Асмодей, его руки дрожали от напряжения.

В этот момент Азариель расправила крылья. Темная энергия вихрем закрутилась вокруг нее. Она поднялась в воздух, встретившись взглядом с Марбаэлем.

— Довольно! — ее голос прозвучал громко и четко, перекрыв звон падающего золота. — Давай решим все между нами. Только ты и я.

Марбаэль замер, его искаженное яростью лицо на миг отразило что-то странное — то ли разочарование, то ли недовольство.

— Ты слишком слаба, Азариель. И все же... — Его рука описала дугу в воздухе, и золотые монеты замерли, образовав сверкающий кокон вокруг них, — ...я не стану отказывать себе в удовольствии сломать тебя ещё раз, прежде чем ты вновь станешь источником моих сил.

Азариель сжала кулаки, вокруг нее сгустилась тьма, принимая форму древних доспехов — тех самых, в которых она когда-то вела его армии. Марбаэль лишь поднял руку творя заклинание и холодно произнес:

— Десять тысяч лет ты будешь страдать, страдать испытывая боль каждой души, застывшей в золоте.

Но прежде чем заклинание было закончено, кокон пробили. Василий, превозмогая боль от ожогов, собирался встать на защиту Азариель, а его голос сорвался на крик, требуя справедливости:

— Марбаэль! Верни ей долг!

Владыка Первого Круга лишь успел поднять бровь, глядя на летящего Василия, перед тем, как вся масса проклятого золота обрушилась на них разом, погребая под сверкающим саваном. Последнее, что увидели остававшиеся внизу — это как Азариель обхватил Василий, пытаясь прикрыть своим телом, прежде чем золотой водопад накрыл их полностью.

...

Только звон монет нарушал гнетущее безмолвие. Где-то в глубине ледяной гробницы слабо мерцал последний отсвет магии — возможно, борьба, возможно, агония. Но с каждой секундой свет угасал.

Марбаэль медленно опустился на землю, его дыхание было тяжелым, но на губах играла победоносная улыбка. Он повернулся к выжившим, поднимая руку для последнего удара.

...

Когда-то Азариэль была не пленницей, а мечом в руках Марбаэля.

Она пришла к нему в эпоху Кровавых Рассветов, когда Первый Круг дрожал от войны с падшими ангелами. Ее крылья, тогда еще несли адское пламя, а глаза горели яростной преданностью.

— Ты не похож на других демонов — сказала она, стоя перед его ледяным троном. — Все сражаются ради власти. Ты — порядка.

Марбаэль, что тогда еще не был Князем, сначала изучал ее молча. Потом его пальцы скользнули по рукояти меча из первородного льда.

— Если порядок будет установлен, я все равно взойду на престол Первого Круга — ответил он наконец.

— Даже так, я верю, что власть в твоих руках принесет демонам нашего круга процветание...

В тот день Азариэль принесла клятву и стала сражаться в первых рядах его легионов. Когда другие демоны рвались к трону через горы трупов, Азариэль строила тюрьмы. Не для мучений — для сдерживания. Она верила, что хаос можно обуздать.

Но чем больше росла власть Марбаэля, тем меньше оставалось в нем того, кто искал порядок.

Азариэль видела, как он меняется:

В день, когда он призвал ее в чертоги и без слов указал на тело демона-соперника, растерзанного ледяными шипами.

В ночь, когда приказал замуровать в стены тюрьмы дюжину демонов-мятежников — живыми, чтобы их крики и боль питали его.

В тот миг, когда впервые назвал ее «инструментом» — и в его глазах не было ничего, кроме холодного расчета.

Она продолжала служить.

Даже когда он начал убивать демонов из высших родословных одного за другим. Даже когда его доспехи покрылись инеем от вечности, проведенной в одиночестве на троне. Даже когда поняла: он не хочет порядка.

Он хочет тишины, он хочет Упадка.

...

Час Молчания — тот странный промежуток между адскими сутками, когда кровавое небо Первого Круга тускнеет, а тени начинают жить собственной жизнью. Они вытягиваются неестественно длинными, змеящимися линиями, будто пытаясь сбежать от самих себя. Даже пламя в этот момент в светильниках замирает, не смея трещать, словно сам Ад затаивает дыхание в ожидании чего-то неотвратимого.

Именно тогда ее сестра — Лаэль, последний свет в ее кромешной тьме — пришла к ней без оружия, без доспехов, в простом одеянии из пепла смешанного с маной. Она сказала, что хочет выйти против Марбаэля не с мечом, не с заговором, не с армией мятежников.

С правдой.

С правдой, что для Марбаэля была страшнее любого клинка, ведь могла отнять его самое драгоценное оружие.

— Он больше не твой господин, Азариэль, — прошептала Лаэль, ее голос дрожал, как первый легкий ветер перед рассветом. Ее пальцы — тонкие, изящные, с едва заметными шрамами от войны — сжали запястья Азариэль. Их лбы почти соприкоснулись, и в этом прикосновении была заключена вся их общая вечность — от сияющих чертогов до кровавых полей Первого Круга. — Он — болен, как все, кто был для него. Он — чума, пожирающая нашу демоническую мощь, препятствие, что не дает нам накопить силы и ворваться в ангельские сады. Посмотри на стены его чертогов, сестра. Прислушайся. Они растут из костей наших сородичей, скреплены их слезами.

Азариэль знала.

Она знала, что в подземельях ледяного дворца, куда даже тени боялись спускаться, день и ночь кричат пленённые демоны. Те, кого Марбаэль милостиво называл "непокорными". Их конечности сковали ледяными глыбами, оставили в камерах где суждено прожить вечность, и их страдания становились фундаментом его власти.

Она знала, что лед его трона — не просто украшение. Каждая капля крови, упавшая на него, впитывалась навсегда, унося с собой кусочки памяти, личности, самой сути тех, кто осмеливался бросить вызов. Трон Марбаэля был живым архивом уничтоженных душ, и он сидел на этом склепе, как паук в центре паутины.

И все же Азариель чтила клятву, помнила приказ карать мятежников — четкий, не терпящий возражений — она взяла клинок.

И сделала свое дело.

Лаэль не сопротивлялась.

Когда лезвие вошло ей в горло — ровно, профессионально, между третьим и четвертым шейным позвонком — она улыбнулась. И эта улыбка останется с Азариэль навеки: ни счастья, ни боли, только странное облегчение и что-то еще... что-то, что выглядело подозрительно похожим на надежду.