Борис, внезапно проснувшись, зевнул:

— Можно я буду демоном Лени?

— Ты уже им стал, — вздохнула Серафима.

Борис дёрнул лапой, издавая звук, похожий на «мррр-адь!», будто ловил невидимого беса-мыша.

Серафима вздохнула ещё глубже (а это было серьёзное достижение для падшего ангела) и нерешительно подняла руку:

— А… у меня вообще есть эта… «валюта»?

Асмодей закатил глаза так сильно, что они на мгновение показали ему его же собственный мозг, и снисходительно протянул:

— Дорогая, ты буквально ходячий «премиум-аккаунт». Ты могла бы черпать силу из разочарования, гнева на Бога, тоски по потерянному раю… Но нет, ты предпочитаешь сидеть и вздыхать, как школьница, забывшая дома списать домашку.

Василий медленно опустил голову на парту с таким стуком, будто в неё вбили гвоздь.

— Я… всё равно ничего не понял.

Малина провела языком по клыкам, а её указка внезапно превратилась в раскалённый докрасна прут.

— Ничего страшного, — прошипела она, и в её глазах вспыхнули искры. — Практика будет…очень наглядной.

В этот момент Борис перевернулся на спину, обнажив пузо — универсальный знак «я не при делах, но мне комфортно», Серафима инстинктивно прикрыла лицо руками, вспомнив, что значит «интенсивная практика» в Аду, Асмодей достал откуда-то блокнот с надписью «Конспекты пыток» и начал листать с довольным видом, Василий просто застонал, потому что его голова теперь светилась в такт пульсации Закона Гнева.

За окном завыл ветер, принося запах серы и далёкие крики грешников, которые, как оказалось, учились ещё хуже, чем они.

— Начнём? — сладко спросила Малина, и пламя на её указке вспыхнуло ярче.

Василий поднял голову и увидел, что «доска» теперь покрылась надписями «Примеры наказаний за нерадивость» с очень… наглядными иллюстрациями.

— …а можно я просто взорвусь? — тихо спросил он.

— Нет, — хором ответили Асмодей и Малина, а Борис, снова погрузившийся в сон, мотнул головой, будто поддерживая их.

Урок продолжился.

Асмодей постучал обугленной указкой по доске, оставляя дымящиеся следы.

— Итак, подведём итоги, — он кхмкнул, неловко покраснев. — Феномен Василия в том, что его душа научилась всасывать Законы, как губка, прямо из окружающего пространства. Именно поэтому он смог… э-э-э…

— Перетрахать Люциллу в её же тронном зале, — сухо закончила Малина, поправляя очки, которые тут же покрылись трещинами от её сарказма. — И теперь, чтобы его не разорвало на греховные атомы, у нас два варианта:

Найти его оригинальное тело, что займёт столько времени, что Ад успеет замёрзнуть.

Привязать его душу к ещё одной живой душе.

— Сделайте уже что-нибудь, — простонал Василий, сжимая голову, в которую теперь можно было засунуть пальцы на полтора сантиметра.

Малина склонилась над ним, изучая его состояние с видом учёного, рассматривающего особенно любопытный экземпляр плесени.

— Твоя душа и так привязана к Борису, это компенсирует притяжение Чистилища…

— Но? — хрипло спросил он, изо всех сил стараясь не превратиться в полупрозрачное желе.

— Но после прохождения через смерть Чистилище начало тянуть тебя с силой двух голодных бесов на распродаже душ.

В этот момент Серафима вдруг вскочила, хлопнув крыльями так, что Бориса сдуло с парты прямиком в стену.

— Я поняла! — воскликнула она с энтузиазмом, который обычно предвещал либо гениальное решение, либо катастрофический провал.

— Вот и славно, — Малина махнула рукой, словно разрешая подопытному кролику самому выбрать способ приготовления.

Не успел Василий спросить: «Что ты поняла?», как Серафима схватила его за руку и потащила прочь с энергией демона-грузчика.

— Постой! — Асмодей нахмурился. — Ты хотя бы поняла, что нужно…

— Она пока еще ни разу не облажалась, — перебила Малина. — Доверься.

Асмодей открыл рот, но тут из коридора донеслось:

Громкое «А-а-а-а!» Василия

Звук падающего тела

Подозрительное «Чмок»

…и тишина.

— …Надеюсь, она не сделала чего-то идиотского, — пробормотал Асмодей, прислушиваясь.

— Гораздо более идиотского, чем твои обычные планы? — Малина приподняла бровь.

Где-то вдали зазвучали адские фанфары или просто крики грешников. В Аде разница невелика.

Тем временем в дальней комнате…

Серафима швырнула тело Василия на кровать с такой силой, что деревянный каркас треснул. Её крылья распахнулись, отрезая их от внешнего мира тенью, густой, как чернила.

— Ты… что задумала? — Василий хрипло выдохнул, пытаясь приподняться на локтях, но его руки проваливались в матрас, словно сквозь дым.

— То, что должно было случиться ещё в Пустоши, — её голос звучал твёрдо, но в нём дрожали отголоски чего-то древнего — может, стыда, может, решимости.

Она наклонилась, и в её глазах вспыхнул свет — не адский, не человеческий, а тот самый, что когда-то освещал бесконечные залы Рая.

— Ты спас меня тогда. Теперь моя очередь.

Прежде чем он успел моргнуть, её губы коснулись его лба.

Василий ахнул, его тело выгнулось, кожа на мгновение вспыхнула, как пергамент, поднесённый к огню. Где-то в груди что-то щёлкнуло — будто замок, который наконец-то открылся.

Серафима медленно спускалась вниз, оставляя поцелуи, как путевые метки на ключице, месте, где когда-то билось сердце, груди, где теперь пульсировала мутировавшая душа и животе.

Когда она достигла бёдер, её крылья дёрнулись — несмотря на распад, его тело откликалось, как живое. Тёплое. Нуждающееся.

— Ты… — она смущённо отвела взгляд от его возбуждения, — даже сейчас…

Но прикоснуться к нему она не могла. Пальцы проходили сквозь плоть ниже живота, как сквозь туман, оставляя лишь мурашки на своей собственной коже.

Вспышка памяти: Пустошь, её собственная тающая форма, и Василий, впихивающий в неё душу грешника, словно кусок раскалённого угля в снег.

— Так… — прошептала она.

Одним движением она достала из складок платья душу — маленький, пульсирующий шар, завёрнутый в обрывки молитв.

— Открой рот, — приказала она, и он повиновался, ещё не понимая.

Душа скользнула внутрь, и тело Василия вдруг стало плотным, твёрдым, настоящим. Он вскрикнул — не от боли, а от неожиданности, что всё ещё может что-то чувствовать.

— Лучше? — спросила Серафима, уже зная ответ.

Он кивнул, глаза прояснились.

Этого хватило.

Быстро, слишком быстро для ангела, она скинула трусики — чёрные, кружевные, абсурдно элегантные среди этого хаоса — и оседлала его, не дав опомниться.

— Мы… мы же должны… — он попытался запротестовать, но её палец легонько прижал его губы.

— Молчи.

Она начала двигаться — медленно, будто боялась раздавить, но с каждым движением увереннее. Её бёдра прижимались к нему, кожа к коже, дыхание смешивалось, становясь одним.

— Ты такой… тёплый…

— Держись за меня… вот так…

— Чувствуешь? Это я… только я…

Василий застонал, его пальцы впились в её бёдра, оставляя синяки, которые тут же исчезали. Боль отступала, уступая место чему-то простому, почти человеческому.

Где-то за спиной Серафимы её крылья трепетали, расправляясь всё шире, пока не коснулись стен. Они медленно чернели по краям, словно серый картон, подожжённый с углов.

Она наклонилась, прижавшись грудью к его груди, и прошептала прямо в губы:

— Теперь ты мой. Как я — твоя.

И в этот момент что-то щёлкнуло уже в ней самой — будто замок, который она сама не заметила, наконец сломался.

Где-то в коридоре Малина вдруг закашлялась и демонстративно закричала:

— Эй, вы там хоть предохраняйтесь! А то мало ли что у него сейчас вместо спермы!

Но они уже не слышали.

Когда волна наслаждения накрыла их, Серафима прижалась губами к его груди — туда, где должно было биться сердце.

Её крылья сомкнулись вокруг них, создавая кокон из перьев, которые теперь на кончиках почернели, будто обугленные.