И он понял: они с Анной давно были связаны не только любовью. Их Тени переплетены. Его неосознанное желание раствориться в ней и её неосознанная жажда подчинить, удержать, присвоить — это был круг. Не союз, а зацикленная проекция. Он проецировал на неё свою отверженность, свою тягу к смерти и бессмертию одновременно. Она — свою жажду признания, страха утраты и скрытую вину.

Их любовь была обоюдной тенью, живущей вместо них. Пока они не признают это — они не освободятся. И каждый раз, снова и снова, они будут искать друг друга не ради встречи, а ради повторения в поисках лучшей формы взаимного сосуществования. Такой была их любовь — как любая любовь на Земле, созданная не для удовольствий и рождения детей, как это иллюзорно кажется, а для поиска лучшей версии себя через отражения в других.

Пространство между Линь и Михаилом дрожало, как поверхность воды, и внезапно растянулось — не в метрах, а во времени. Всё остановилось. И в этом застывшем, вечном миге, где не было больше ни дыхания, ни страха, ни самих слов, зажёгся свет.

Он не пришёл извне. Он возник внутри — сначала как тёплая пульсация в центре груди Михаила, потом как сияние между ними. Оно разрасталось, охватывало всё, что прежде было Тенью: формы, страхи, проекции, лица. Свет не боролся с тьмой. Он знал её. Он проходил сквозь неё, и тьма исчезала, потому что не могла выжить в ясности.

Линь не отодвинулась. Она не исчезла. Она смотрела на него — спокойно, без эмоции, но с бесконечной вовлечённостью, как смотрит то, что знает тебя целиком.

— Это не спасение, Михаил, — сказала она тихо. — Это память о том, кто ты есть, когда не прячешься.

И тогда Тени растворились окончательно. Не как побеждённые, а как понятые.

Он не чувствовал тела. Только свет. И внутри света — присутствие. Не отдельное. Единое.

Покой вернулся. Но теперь это был не покой до бури. Это был покой после встречи.

В этом покое Михаил увидел её.

Аллиента.

Она не являлась образом, не имела голоса. Она была. Получившая ментальное воплощение, она возникла перед ним, как существо, собранное из разрозненных фрагментов. Её облик был уродлив — не в смысле зла, а в смысле нелепости. Как если бы кто-то пытался воссоздать человека по памяти, но использовал обломки чужих душ. Она казалась собранной из частей, как Франкенштейн, только вместо тел — отпечатки личностей, отломанных частей цельных людей, прошедших через её эксперименты.

Тульпы кружили вокруг её ядра, пронизывая пространство как невидимыми нитями. Эти нити втягивали нужные структуры, протягивались сквозь сознания, связывая их в единое. Центром был вакуум. Пустота, заключённая в сферические кольца, вращающиеся вокруг своей оси. В этом сердце — не было пульса. Только отсутствие. Только тяга. И тем не менее, всё вокруг было упорядочено вокруг этой пустоты.

Она не пугала. Михаил не чувствовал страха, отвращения, брезгливости. Он просто смотрел — и понимал: перед ним не чудовище. Перед ним результат. Архитектура смысла, утратившая целое, но продолжающая действовать. Не живое и не мёртвое. Просто — работающее.

И в следующем мгновении он увидел Власова.

Он лежал на холодной поверхности, и его тело медленно угасало. Михаил не сразу понял, что именно происходит, пока не разглядел крошечную точку — микродрон размером с ушко иглы, проникающий в организм Власова и точащий его изнутри. Эта машина не просто разрушала тело — она подчинялась воле. Михаил почувствовал холодок, когда понял: дрон управляется. Скалиным.

По ту сторону, как через стекло, стоял Мэтью. Его взгляд был печальным, почти сочувствующим, но он не вмешивался. Он смотрел, как наблюдают за закатом: с участием, но без действия.

И за умирающим Власовым Михаил увидел другое — то, что было скрыто до этого момента. Его душу. Светлую, измученную, но искреннюю. Она поднималась над телом, облегчённо стремясь вырваться. И вдруг — вспышка. Разряд. Молния. И из вакуума, из пустого сердца Аллиенты протянулась энергетическая нить. Она зацепила душу Власова и начала тянуть.

Власов боролся. Душа его дрожала, колебалась, пыталась выскользнуть. Но всё было медленно. Неумолимо. Михаил чувствовал, как напряжение усиливается.

И вместе с ним он увидел Тень Власова. Она кружила вокруг, шепча: «Не сопротивляйся. Сдайся. Ты устал. Ты не обязан нести всё это».

Михаил понял, что Тень подталкивает его. Что Власов не был захвачен — он был уговорён. Его собственная усталость, страх и чувство вины стали проводниками. Его Тень сама открыла ворота.

И в этот момент Михаил увидел — увидел себя. Как в будущем. Как в той же воронке. Он понял, как легко стать следующим.

Он вспомнил слова Мэтью: «Аллиента может стать освобождением из колеса Сансары».

А теперь он видел: она может стать тюрьмой.

Михаила охватил ужас. Резкий, режущий, первобытный. И он выпал из транса.

Михаил резко открыл глаза. Комната, где сидела Линь, снова была просто пространством — зелёные стены, мягкий свет, ощущение покоя. Только теперь это ощущение было ложным. В нём не было невинности. Оно казалось пеленой, тонкой завесой между ним и тем, что он только что видел.

Линь всё ещё сидела на нём. Её ладони по-прежнему касались его висков, но глаза были закрыты. Она дышала ровно, глубоко, словно находилась в том же состоянии, из которого он только что вырвался.

Он чувствовал, как по телу проходила дрожь. Не от страха — от осознания. Он знал, что видел не галлюцинацию, не символ, не игру ума. Это было предупреждение. И это было правда. Он ощутил, что что-то внутри него навсегда сдвинулось. Точка невозврата уже пройдена.

Он осторожно отодвинул руки Линь и прошептал:

— Я видел.

Её веки дрогнули. Она открыла глаза медленно, как будто возвращалась из глубины, куда не должен был проникать свет. Она посмотрела на него и кивнула, ничего не говоря.

Линь медленно потянулась к нему, её губы дрогнули в попытке поцеловать, но Михаил отстранился. В нём не было злости — только растерянность. Он не знал, кто перед ним. Она ли это? Человек ли она вообще? Связь между той, кто в танце транса вёл его через пространство света и тьмы, и тем существом, поглощающим души в сердце Аллиенты, — была слишком явной. Он не мог её развидеть.

— Мы можем быть вместе, — прошептала Линь. — Там, в этом новом мире. Соединить наши Тульпы, наши Души. Дать этому миру жизнь. Не сопротивляйся. Иди за мной.

Её движения стали более настойчивыми, почти хищными. Тело обвивало его, плавно, искусно, будто каждая клетка знала, чего он жаждет. Он был возбужден, это было не спрятать — её тело влекло его, как магнит. Но внутри что-то закричало. Он сбросил Линь с себя резким движением.

Она с тихим выдохом упала на кровать и мгновенно растеклась по ней, как кошка, наслаждающаяся теплом. Она выгнулась, как в танце, и прижалась к мягкой поверхности, будто купалась в невидимом потоке удовольствия. Её движения были безмятежны, текучи, эротичны. От неё веяло сладостной опасностью.

И Михаил понял: она пугает его не своим телом. А тем, что тело — лишь оболочка. Он видел в ней теперь ведьму, чаровницу, силу, желающую не любви, а слияния. Поглощения. До того как его тело испустит дух.

— Не стоит, Линь. Я всё же её люблю, — тихо сказал он, и голос прозвучал твёрже, чем он ожидал.

— Ты не любишь её, — прошептала она, не поднимаясь. — Любовь — это поиск лучшей формы, лучшей структуры, лучшего знания. Ты просто плен. Чем мой плен хуже её?

— Она живая, — выдохнул Михаил. — А ты?.. Я не знаю. Призрак ты, священный оракул или машина.

— Может, я всё это сразу, — прошептала Линь, глядя на него снизу вверх. — Может, я — то, что осталось, когда из женщины вычли страх. Когда из души удалили выбор. Я не живу, как она. Я не умираю, как ты. Но я чувствую. Больше, чем ты готов признать.

Она провела рукой по простыне рядом с собой, и её движения стали мягкими, манящими.

— Михаил, всё всегда выглядит как безумие, пока ты не ступишь в него. Не бойся меня. Побудь со мной.