Мнения минских политических деятелей по вопросу о выплате дани кочевникам всегда расходились. Как и при предшествующих династиях, даннические миссии являлись легитимным способом предоставления субсидий и товаров северным «варварам». Посланники приносили «дань» (обычно чисто символическую), а в ответ получали богатые дары, щедрое угощение и доступ к доходным рынкам. Китай получал моральное удовлетворение, обращаясь с посланниками так, как будто они прибыли из подчиненных государств. Это позволяло двору выплачивать большие суммы денег, часто просто разорительные, официально не признавая, что он является объектом вымогательства. Таким образом поддерживалась видимость китаецентричного мирового порядка с несравненным и всемогущим императором во главе, в то время как на практике осуществлялся гораздо более гибкий подход. Рациональным зерном этой политики было то, что данническая система и рынки обходились гораздо дешевле и были менее обременительны, чем войны. Еще одно ее редко признаваемое преимущество заключалось в том, что слабая династия всегда могла положиться на военную помощь кочевников при подавлении восстаний или отражении нападений, поскольку кочевники стремились поддерживать выгодный им порядок. Те же, кто был противником даннической системы, указывали на ее дороговизну и утверждали, что дары и возможность торговать просто усиливают врагов Китая. Эти чиновники настаивали либо на агрессивной военной политике, либо на глухой обороне.

Доводы в пользу любого внешнеполитического курса могли подкрепляться ссылками на прецеденты, имевшие место в истории Китая. Династии Хань и Тан, образцовые с точки зрения китайских политиков, на ранних этапах своего существования заключали с кочевниками неблаговидные сделки. Обе они полагались на выплаты в рамках даннической системы и пограничные рынки в целях умиротворения кочевников. Военные кампании в степи в период существования обеих династий были дорогостоящими, непопулярными и быстро сворачивались. Договоры, признающие ценность мирных взаимоотношений с северными кочевыми племенами, приобретали гораздо большее значение по мере того, как династии приходили в упадок. В частности, Тан для сохранения свой власти была вынуждена полагаться на защиту уйгуров.

Ни Хань, ни Тан не пытались следовать пассивной политике самоизоляции, которая стала проводиться после смерти Юн-ло. При ней кочевникам было отказано в возможности торговать и получать субсидии, в то время как китайские войска сдерживали постоянные нападения. А нападения были: династия Мин пережила больше атак, чем любая другая из китайских династий.

Однако Мин отказывалась сотрудничать со степью даже в условиях ухудшения ситуации на границе. Еще более удивительно, что отказ исходил от династии, чьи экономические проблемы и трудности в поддержании вооруженных сил были гораздо большими, чем у Хань и Тан. Китай эпохи Мин никогда напрямую не контролировал северо-восточные и северо-западные пограничные регионы, а после смерти Юн-ло не проводил кампаний в степи. С учетом военных проблем и экономических трудностей встает вопрос: почему династия Мин отказывалась иметь дело со степью, как это делали другие китайские династии?

Ответ, по-видимому, заключается в значительно более остром восприятии минским двором опасности, которую представляли кочевники для Китая. Монгольское завоевание нанесло Китаю такой урон, что оставило после себя в наследство страх, неведомый во времена Хань и Тан. Больше всего Мин опасалась, что кочевники снова вознамерятся завоевать Китай. Династии Хань и Тан также подвергались нападениям номадов, однако они никогда не рассматривали последних как возможных завоевателей Китая. Такое предположение было справедливым: стратегия внешней границы требовала, чтобы кочевники избегали оккупации китайских земель, создавая династии в Китае только после падения в нем централизованной власти. Мин же, напротив, сменила монгольскую династию Юань — единственный образец прямого завоевания степью Китая. После вытеснения Юань из Китая ойраты и восточные монголы вновь обратились к традиционной стратегии сюнну, тюрков и уйгуров. Однако Мин больше не желала рассматривать кочевников как простых вымогателей. Для нее их атаки были предвестниками нового завоевания Китая степью. Особенно большую тревогу вызывало расположение минской столицы в центре беспокойной пограничной области. Это отношение особенно укрепилось после поражения при Туму, поскольку Мин была единственной династией, потерявшей своего императора в сражении со степными племенами.

Кроме того, Мин боялась, что она вероятнее повторит судьбу слабой династии Сун, чем могущественных династий Хань и Тан. Минский двор опасался, что выплаты и торговля будут усиливать его соперников до той поры, пока последние не окажутся достаточно сильными, чтобы уничтожить династию. Сун выплачивала огромные суммы киданям, чжурчжэням и, наконец, монголам только для того, чтобы сначала потерять Северный Китай, а затем быть поглощенной монголами. Мин четко осознавала, что она, как и Сун, была династией южного происхождения, которая в первый период существования захватила большую часть северных земель, а потом оказалась неспособной должным образом организовать пограничную оборону. Таким образом, вместо того чтобы обратиться к созданию рынков и выплате субсидий кочевникам в качестве обычных средств дипломатии, Мин рассматривала эти действия как первый шаг на пути, который привел династию Сун к падению. Некоторые чиновники ратовали за более реалистичную политику. Пограничные военачальники, в частности, настаивали на уступках требованиям кочевников в вопросе рынков и выплат, однако им противостояли другие чиновники, опасавшиеся «неискренности» монголов. Во время обсуждения пограничной политики в 1542 г., когда Алтан-хан разорял столичную область, Ян Шоу-цянь раскритиковал доводы, основанные на использовании аналогий с династией Сун. Он указал, что взаимоотношения в рамках даннической системы были надежным средством предотвратить войну, и это средство уже использовалось на других участках границы[313].

Даннические миссии, конечно, были частью минской политики во времена правления Юн-ло. Юн-ло открыл рынки для торговли лошадьми с урянхайскими племенами и осуществлял торговлю чаем на западе, приобретая таким образом себе союзников. После его смерти и объединения степи под властью Эсэна отношение Мин к кочевникам в корне изменилось. Китайцы утратили контроль над даннической системой, когда Эсэн стал направлять к ним все больше и больше посольских миссий. После того как Мин воспротивилась этому, Эсэн развязал войну с целью реорганизации даннической системы, чтобы увеличить поступление в степь товаров в обмен на мир. Как мы видели, захват Эсэном императора породил неожиданные проблемы и привел к падению могущества ойратов. Это событие дало передышку Китаю, поскольку политическая организация степи разрушилась, даннические миссии кочевников численно уменьшились, а затем и вовсе прекратились. Позднее, около 1530 г., когда кочевники потребовали восстановления прежней системы и расширения ее за счет торговли, Мин ответила отказом, опасаясь, что таким образом будет финансировать собственное падение. Эти страхи росли по мере того, как падала обороноспособность Мин.

Минские чиновники на границе были озлоблены такой политикой. Они утверждали, что, хотя выплаты кочевникам и являлись дорогостоящим предприятием, они все-таки были дешевле, чем сбор войск и строительство укреплений. Они также утверждали, что минский двор неправильно понимает данническую систему, когда полагает, что в ее основе должно лежать «искреннее» уважение кочевников к Китаю. Напротив, успех данной системы зависит от личной материальной заинтересованности кочевников. Однако этот совет не был услышан. В течение 70 лет минская граница испытывала беспрецедентные для истории Китая удары.

Изменение политики в 1570 г. принесло на границу мир в обмен на выплаты и разрешение торговли. Почему политика изменилась именно в этот момент, не вполне ясно, поскольку ответ, вероятно, нужно искать в дворцовой политике Мин, а не в характере военных действий на границе. Несомненно, что правительство уже не могло справиться с возросшими военными расходами, а армия перестала действовать эффективно. Граница годами подвергалась нападениям. Ежегодные военные расходы увеличились с 430 000 лянов серебра в период с 1480 по 1520 г. до 2 300 000 лянов в 1567–1572 гг.[314] Они продолжали расти и далее в связи с усмирением маньчжуров, а также восстаний внутри страны. Без договора о мире с монголами Минская держава скорее всего рухнула бы на 50 лет раньше действительной даты своего падения. Вероятно, заключение договора с Алтан-ханом было привлекательным еще и потому, что он к тому времени был пожилым человеком и не имел больших амбиций. Однако в целом это решение было скорее всего связано с общим изменением внешней политики Мин, вызванным натиском на южные прибрежные районы японцев и европейцев и стремлением совладать с выходящей из-под контроля ситуацией. Как на северных, так и на южных рубежах минский двор ослабил ограничения на торговлю и стал проводить менее враждебную политику по отношению к иностранцам. Политика примирения, какими бы причинами она ни была вызвана, вскоре доказала свою эффективность в установлении более мирных отношений со степными племенами. Когда вожди монголов начали страстно гнаться за титулами и дарами, набеги стали сравнительно редким явлением.