Аре продолжал:

— Стихоплеты выступают, главное, их снимает местное тэвэ. И кое-кто из твоих старых друзей. Слетай, похвастайся, я настаиваю. К шести вечера жду в пабе «Морской змей» на Пушкина. Познакомлю кое с кем. Есть дело.

«Зеро» (прозвища пока не придумалось, вот Зорро… ага, Зорька, корова белая одна, а может, и не надо другого. Можно будет наклеить силуэт истребителя) Данил оставил за музеем, шлемы в глубоких сумах не бросались в глаза. Он успел оценить плавность и беззвучность хода, лишь легкое посвистывание, отличную работу подвески, дикую удельную мощность и баланс, его опытный байкер оценивает собственной задницей. Как там говорил великий Ники Лауда, еще с шевелюрой и обеими ушами, в кино?«У меня гениально чувствительная задница».

На набережной, перед воротами музея, собралась небольшая толпа, в основном дамская. В середине стояли большие черные колонки, и подобие сцены с микрофоном. Со сцены витийствовал крепкий человек средних лет с залысинами и темной бородкой, рубил рукой воздух, читая что-то про море и негров на песке. Данил честно почитал себя профаном в любой поэзии кроме рок-песен, но заслушался, стихи, вроде бы житейские и ясные, содержали изрядно иронии, словно неожиданную горошину перца в пельмене.

Дашу с микрофоном он уже увидел. В новом, светлом брючном костюмчике, с распущенными золотыми волосами и в широкополой белой шляпе — сказочно хороша. «Если бы у меня билось сердце…» — подумал он.

Ага, вот она о чем-то заговорила с перченым поэтом, поднесла ему словно кубок микрофон, оглянулась… заметила. Подняла руку. Которая сосем недавно касалась крышки его гроба. Кой дьявол, почему он до сих пор хоть кольца ей не подарил?

Зомбак бессердечный.

Даша подошла, как только смогла освободиться. Данька стоял немного хмурый, загруженный. Но улыбнулся ей как раньше. Почти как раньше.

Может, он и отдаляется от нее. Свои дела, новые знакомые…упыри. Вампиресса эта сказочная. Боги, боги мои… она ощутила влагу на ресницах, ничего, с моря как раз подул теплый зефир. Какая все это дичайшая дичь, гиль и чушь, когда вот он, стоит и смотрит, живой невероятно, немыслимо, но живой всему назло, и совсем настоящий.

Было неуместно целоваться на людях, на работе, проклятье, но Данька понял все, бережно взял ее руку и коснулся пальцев всегда прохладными губами. Как напоминание. Ваши пальцы пахнут ладаном, черт возьми.

При виде ДРУГОГО мотоцикла, совсем на прежний не похожего (в памяти мелькнуло непонятное слово «тотал», где же его слышала) — она все же вздрогнула. Данил, сверхчувствительный ныне вообще, а уж на нее просто сейсмограф, снова все понял правильно.

— Даш, солнце, транспорт мне очень даже пригодится. К тому же подарок. Главное, ты пойми и поверь — ТЕПЕРЬ это безопасно на сто процентов. Даже на сто пятьдесят. До меня проверяли. Один из… наших стал гонщиком, формула, элита, попадал в жуткие аварии пару раз, понятно, все думали на несгораемый костюм и ремни, на самом деле такой огонь и удары наши тела не убьют, да и некуда уже. И оторванные части со временем отрастают. Как у ящерок. Ну неубиваемые мы.

— Да, пока твой талисман при тебе.

— Это твой талисман, если уж до кучи. У меня — жизнь взаймы.

Она ткнулась ему в подбородок макушкой. Может, правда пора перестать бояться, в самой глубине души? Но как оттуда вычистить черные обломки на сером асфальте и тучи над кладбищем, и стук из синего гроба?

— Дань, я не спорю, — шепнула она, — ты ведь знаешь, я без тебя ну… нет, ты даже можешь от меня уйти, от простой смертной идиотки, только чтоб я знала, что ты есть. С бессмертной какой красой, но есть на свете.

— Курочка-дурочка наседка, — сказал он, — никуда я теперь не денусь. Не надейся. Ночью окно не запирай, но прикрой, а то простынешь, ветра поднимаются осенние.

Он помолчал, гладя ее волосы. Никто на них не смотрел, никто не видел его вишневого страшного взгляда.

— Даш, а ты подумай теперь, эгоистка, каково мне. Помнишь волшебника? Я, на свою беду, бессмертен. А с тобой в любую минуту…

— Сделаешь меня вампиркой, я же согласилась.

— Тьфу на тебя.

Второй шлем он ей показывать не стал.

Вывеска «У морского змея» сама была произведением резного искусства. Секира, почти перерубившая голову выглянувшему, на свою беду, из выпуклых волн чудищу. «Гнусному бородавчатому змею, значит», подумал Данил. Композиция располагалась на круглом, почти настоящем щите, повешенном на массивных цепях над дощатыми, якобы грубо сколоченными дверями. Он взялся за чугунную ручку в виде эфеса меча, гадая, что внутри. От аквариумов с морскими гадами до чучела нарвала. Но не угадал.

Дверь распахнулась неожиданно легко, внутри архаики стоял хороший уравновешивающий механизм. Несколько ступенек в полукруглую арку — и Данил увидел корабль.

Настоящий, тролль его возьми, драккар, только меньше в десять раз. Он нависал над барной стойкой, обшитой досками под темный, мореный дуб, и сам казался из такого дуба. Хотя нет, дубовую обшивку сэконунги не применяли… ряд разноцветных круглых щитов по борту, как потомство того, над входом, полосатый красно-белый парус, ну, все по традиции. Отличная модель. И резной боевой дракон на штевне, совсем маленький, но зловещий, не хуже змея на вывеске, и даже красный круглый щит на мачте. Иду на вы, точно.

Пара-тройка столов в широком зале и низкие, обитые бурой кожей скамьи, якобы фрески на стенах освещены лампами в тележных колесах под потолком. Нарисованы вроде бы сцены из Старшей Эдды, в примитивном, но живом стиле. Нет, явно фанат занимался, дизайнер Одина. Лишним и выбивающимся из мрачно-лихого вида выглядел разве что большой герб «Харлей-Дэвидсона» на барной стойке.

По зал плыл слабый запах вроде бы древесных благовоний и воздух ощутимо холодил, хотя мерзнуть Данил, понятно, не мог.

— Ну что, поглазел на гнездо снежного человека? — спросил знакомый голос. Индейца-то он за столом в углу и не приметил сразу, тот похоже, обладал талантом не бросаться в глаза даже в своей изукрашенной курточке и черной футболке с ольмекским календарем и надписью «Уицлипочтли, кончай этот цирк».

— Мы, может, и жрали человеческие сердца, но вырезали у убитых врагов, а не живых побратимов, дикарь.

Обладатель баритона явился за стойкой, протирая высокий стакан, вечная гимнастика барменов. Пожалуй, Тору из кино он уступал только одеждой — на кожаный жилет джинсовая куртка с какими-то нашивками, здоровенные руки обнажены по локоть и красуются парой замысловатых узорных татуировок. Белокурые лохмы до лопаток и борода по грудь. Горбатый нос, шея как ствол молодой сосны. Но вместо голубых ледышек на них глянули знакомые по зеркалу вишневые глаза. На плечо здоровяку вскинулся гибкий темный зверек с белой мордашкой — Данил узнал хорька. Хорек — хищный маленький зверек, вспомнилось откуда-то из детства.

— Ольгер, — сказал викинг и махнул лапой, блеснул серебряный браслет с узорами вроде рун. — Про тебя мне этот недорезанный сказал. Ты тот придурок, все еще носишь жизнь в кармане. А не в брюхе, как все нормальные…

— Упыри, Оле, — подсказал кроткий ацтек, не меняя умильно-вежливой мины.

— Дети Гренделя, — ответил тот. Ловко схватил хорька за шкирку и с рычанием потащил ко рту.

— Эй, не тро… — Данил дернулся отнять. И услышал громовое ржание. Рядом тихо хихикал Аренк.

— Всегда срабатывает, — пояснил викинг. Хорек вскочил ему на плечо и завернулся вокруг шеи меховым воротником. Глянул Данилу в глаза рубиновыми глазками — и он понял.

— От меня никуда, ясно, — сказал Ольгер.

— И давно вы так? — Данил хотел рассердиться и не смог. Очень уж потешно хорек закивал головенкой, словно все понимая и насмешничая.

— Давно, тебя в животе не было, — Оле отставил сияющий стакан и оперся локтями на стойку. Обозрел Данила сверху вниз, не очень оптимистично.