— Да. Если бы не она.

— Ты бы гнил нормальным человеческим трупом? Ага, все там были. Ну да, натуральный краснокожий. Когда-то меня звали Мезтли Тепилцин, а еще Куетлачтли Итотия[21]- но то было так давно. Теперь в ваших бумажках я Аренк[22], для тебя Аре. Уж не Иван Васильев мне было зваться, ведь не поверят, а, Дан?

— Не поверят, — согласился Данил. — индеец Джо и есть.

Ему индеец неожиданно понравился. Все же обаятельный паршивец, не отнять. И без фанаберии. Похоже, Майя знала, к кому обратиться. Погиб в Аренке великий педагог, не иначе. Данил спросил:

— Много женского полу перекусал?

Аре закатился смехом, дернул себя за волосы.

— Так ведь сами идут, птички мои, к старому змею. Удивил я тебя? Несолидно?

— Вампир должен быть… ну, графом. Рокером. Киллером в конце концов.

— И жить нетрудовыми доходами?

— Но танцевать мужской стриптиз ну это вообще…

— Запредельно чудовищно?

Они поглядели друг на друга и прыснули.

— Спасибо, Дан. Я так не смеялся со своей смерти. Шучу, конечно. Смеялся. Ни пирамид, ни цивилизации, а я вот он, чем не повод поржать. Ни коатля, скажем так, у них со мной не вышло. Зря алтарь от крови мыли.

— Настолько давно? Не врешь?

— Нет, зачем же. Мертвые не врут. Почти. Хотя и кусаются, сам знаешь.

— То есть тебя собирались принести в жертву. — Данил как-то сразу поверил, не нынешний Ар, не просто нездешний.

— Прекраснейшего мужчину Теночиталана. Торжество роскошное, резной каменный шепетотек у статуи Тескатлипоки, жертвенник в цветах, полуголые девицы рыдают, все поют, орут молитвы и жуют пейотль. Текули, э, гвардия в перьях с резными дубинами парадным строем, торчит с утра под жарящим солнцем.

И теомам, глава жрецов, мой двоюродный дядя, между прочим, выносит обсидиановый нож на ладонях.

— И как ты спасся? Сбежал?

— Опозорившись на сто лет? Кто тебе сказал, что я спасся? Все прошло как полагалось. Я уже приготовился стать колибри и лететь в небесные кущи. Дядя все сделал как надо, почти без боли. Откуда я знал, что вместо вырезанного сердца мне засунут амулет послежизни?

— С тех пор бродишь по миру?

— С протянутой рукой, именно. В руке когда томагавк, когда Томми-ган[23], а когда и букет роз. Бурная биография. Сейчас-то мы мирные, травоядны как кролики, хорошо пиво не под запретом. Вот пиво куда лучше нашего, не соврать. Ядреней. Перегонку мы, жаль, не освоили.

— Мирные… пока зубами к стенке, — Данил вспомнил труп в прибое, — а кто тогда бомжа в море у Сукко выкинул, слегка погрызенного?

— Погоди, — Аре нахмурился и снова стал страшно похож на грозного ацтекского бога, — это когда и как? Расскажи-ка.

Данил описал неприглядную картину. Аренк покачал головой.

— Нет. Не наши. Днем, у детского лагеря, где стада отдыхающих, нет, Дани. Мы не идиоты. Не настолько идиоты, скажем. Я тебе верю, не подумай. Но тогда все паршиво, провались оно в скво[24]. Знаешь ли, надо разбираться. Встретимся завтра, часам к двенадцати я за тобой заеду. Я знаю, куда.

— Обо мне все и все уже знают, кроме меня.

— Привыкай, раз попал к древнему злу.

Но привыкнуть оказалось не так-то просто. На следующий день Данил без только было присел на лавочку у своего убогого жилища, стряхнув ладонью влагу от недавнего дождика, как детский голос рядом произнес «Ой, песец, обалдеть! Такую хочу!»

По узкой, обсаженной зеленью асфальтовой ленте проплыла темно-рубиновая «Тесла-Эс», беззвучная, чем-то напоминая мыльницу, придуманную полоумным дизайнером-абстракционистом. Стекло опустилось, и Данил узнал смуглый горбоносый профиль.

— Садись, бледнолицый, — сказал индеец.

В черно-бежевом салоне Данил невольно ощутил чужеродность своей вечной потрепанной джинсы. Тем более на Аренке ладно сидела дорогая вишневая кожанка с серебряным плетением на груди. Ладно, не ради красоты едем.

Куда, кстати, едем? Он спросил.

— Сначала надо снова делать из тебя человека. Ну, хотя бы формально.

И сменил тему. Они еще поболтали про историю, гонки и спорт, чисто мужской треп, «ламы наши возили вьюки, кавалерия из них так себе, потом, в армии Лоуренса, я, правда, ездил на верблюде, возил ручной пулемет, вот там жесть на жаре в полном смысле..» пока доехали.

Индеец завернул на знакомую, разлинованную белыми парковочными прожилками дорожку вдоль сквера. Оттуда, с затянутых сетками спортивных площадок, неслись вопли малолетних скейтеров и самокатчиков. Бойкая тут молодежь, с чем-то похожим на печаль, подумал Данил, вспомнил свой первый полет с велосипеда — огромного дедовского «Урала» черной масти.

Остановив шикарную игрушку, Аре гибким движением достал с заднего сиденья толстую папку, не иначе натуральной крокодиловой кожи с золотым замочком. Щелкнул… и протянул Данилу две бордовые книжечки. Паспорта, внутренний и заграничный. Данил открыл. На него смотрело его же фото, чуть моложе, или так казалось. Прижизненное, конечно, теперь-то он не снимался. Даниил Андреевич Рокотов. Тридцать три года, с намеком, место рождения почему-то Иркутск, где Данил в жизни не был и не собирался.

— Майя помогла, с ее связями вышло быстро. И остальное держи. Про город не морочься, если спросят — скажешь, родители переехали, когда тебе было полгода. Зато меньше риска.

В папке обнаружились еще бумаги, Данил выловил знакомую розоватую карточку. Водительские, а вот вторые, международные. Ого, все категории кроме дальнобойно-прицепных. Что любопытно, документы, включая паспорта, выглядели прилично, но не новыми. В загране даже стояли штампы из Болгарии, Польши, Грузии и наклеена желтенькая турецкая марка-виза. Годен еще три года.

— Спасибо, — сказал Данил. — А если что…

— Москит носу. Все заложено в программы, проштемпелевано и подшито. Теперь ты человек, а не как… букашка. И еще кое-что. Выходи, увидишь.

Данил привычно для горожанина не обратил внимания на стоящие рядом машины. Аре захлопнул дверь, великолепно потянулся, сам вылитый ягуар, и сдернул со стоящего рядом транспортного средства серый чехол, закинул его на руку, как тореадор.

— Владей! Это уже от меня.

Там на блестящей подножке стоял бело-хромированный мотоцикл, каких даже Данил не видел. Без выхлопной трубы. С кожаными переметными сумками, отороченными замшевой бахромой и украшенными маленькими серебряными ягуарчиками и черепами. Скромно и малозаметно, как сам Аренк. Интересно, шпионом он был? Наверняка играл жиголо или киноактера… а может, и не играл, работал под прикрытием.

— Не люблю вони и шума, — скривил губы индеец. — Заряжаешь от розетки, часа четыре, и кати. Только вот, хоть тебе и не нужен теперь… — он открыл передний багажник «Теслы», достал пару шлемов. Очень знакомых. Черный с золотым драконом и белый с черно-серебряной пантерой. Сначала Данил взял черный, совсем новый, дорогущий «интеграл» с отделкой внутри из замши и бархата. Рисунок точно такой, как на том, который так его и не спас. Он подошел к новой игрушке на батарейках. Повесил шлем на руль, привычно. Примерять не стал, конечно, сядет как влитой. Прочитал в черных кругляшах на том, что тут заменяло бензобак, буквы zero.

Аренк подал ему белый шлем. Тоже знакомый и даже не совсем новый. Данил ощутил странное, словно сжалось молчащее сердце, когда вытащил из-под его ремешка длинный, почти белый волос. Пара твоих светлых волос.

Друг-мертвец не дал ему времени распускаться, хлопнул по плечу, показал черно-белый округлый брелок. Электробайк мурлыкнул и зажег бело-голубое табло на месте щитка приборов.

— Тут рядом, у музея «Горгиппия», помнишь?

Одноэтажные здания музея и ограду вокруг раскопанных остатков жилищ античной Горгиппии в Анапе знали все. Прямо на набережной большой бухты.