Стариком, однако же, он, загорелый, темноволосый, со смелым угловатым лицом, не казался вовсе, прибеднялся перед Майей, подумал Василь. Вон и серые глаза в морщинках смеются. Ревность зашевелилась, положим, под ключицей, но он себя тоже не в карты проиграл, ответил:

— Год назад перевели сюда из Красноярска. На новый Дуглас-три.

— Хорошие птицы. Сибирь? Красота. И где сколько оттрубили?

— Четыре года на Гэ-два, вторым пилотом.

— Грузовики? Мое почтение! В любую погоду на любую полосу, как на войне. Вы подумайте, я, может, вас к себе в полярную авиацию сосватаю. Нам, неженкам московским, молодые сибиряки вот как нужны. А что, оклад хороший, наградами не обходят, да и девушкам нравимся…

Он необидно лукаво перевел взгляд с него на Майю.

Знал бы Василь, как аукнется знакомство.

Когда экипаж Леваневского пропал, Василь с Борькой надрались в сопли. Искали, не легче найти иголку в степи, но летали и слушали эфир, долго и мучительно безответно. Оптимистичные заметки с мнениями летчиков «не могли упасть такие опытные пилоты, сели на вынужденную», слухи про какие-то последние, тающие в эфире радиограммы… про диверсию шушукались, не без того.

Газеты замолкали, заметки пропали, новые темы и новые подвиги, новые оглушительные разоблачения тех, в кого верили больше чем в себя. Не до того.

Василь понял, что не найдут, с первым снегом. Еще надеялся. Все надеялись, наверное, хоть чуть-чуть.

Черняков приехал к нему в декабре. Черная эмка тормознула в свежем снегу. Высокая фигура в шинели и синей фуражке поднялась на крыльцо и постучала.

Не иначе, знал, когда Василь дома и один. Принес бутылку армянского коньяку, и сразу сказал удивленному немало второму пилоту:

— Есть важный разговор, сугубо между нами. Сервируете угощение?

И рядом с пузатенькой бутылкой, полной золотистой влаги, положил несколько консервных банок.

Василь поправил воротничок спешно натянутой рубахи, сказал неожиданно для себя, как старорежимный официант:

— Один момент! — и поспешил за хозяйскими рюмками.

За встречу, под американские сардины, потом за воздушный флот, под паюсную икру.

Не чокаясь, выпили за погибший экипаж «Академии».

И тогда Черняков отставил рюмку и сказал:

— Василий Алексеич. Вы ж понимаете, так закончиться не должно. Новейшая машина, экипаж из лучших. И афронт. Международный позор. Нам, конечно, соболезнуют, кивают, по плечику хлопают, а сами делают выводы. И авиация у них убогая, и пилоты… рвань. Замахнулись на рубль, ударить и не копейку не могут.

— Нну… не совсем такими словами…

— Но именно так и думал, — подхватил Черняков. Не пьян, только глаза заблестели ярче и жесты стали резче: — И наверху, поверьте, отличнейше это понимают. Да, Чкалов, Громов, молодцы, герои. Без зависти, с восхищением говорю. Но летали-то по сути на тихоходных планерах с мотором, никакой практической военной и транспортной пользы, рекорд ради рекорда. Сигизмунд попробовал, рванул тягу не по себе. Память добрая.

Но доказать и показать мы должны. Без шума. Теперь… — он махнул рукой куда-то вверх, — никаких праздников, газет, шумихи, выходим в международный эфир только когда долетим. Вот тогда аврал, слава, сенсация, русские всех надули… нравится идея?

— Нравится, — честно сказал Василь, — но причем тут я?

— Нужен мне хороший, не гонористый второй пилот с опытом северных полетов на тяжелой четырехмоторной машине. Надежный. И не болтун. И не так чтоб известный публике. Ты подошел отлично. Да еще… она, понимаешь, о тебе отзывалась хорошо.

Он сам, похоже, не заметил как перешел на ты.

— Вы… ее знаете… близко? — не выдержал Василь.

— А, понимаю. Нет, не близко. Зря не ревнуй, ничего такого меж нами не было. Да ее, думаю, никто по-настоящему близко не знает. Одни слухи. Но мне она пару раз серьезно помогла. Из беды выручила. Ладно, не в том суть. Смотри, согласишься, назад дороги нет. Если не хочешь, никто тебя в трусо…

— Согласен! — сказал Василь. — Сами же говорили, слава, награды, девушки… паек вон, какой богатый! А?

— Паек богатый, — засмеялся Черняков, — да жизнь короткая.

— А мне длинную жить скучно, — ответил Василь.

Перебрался на закрытую для посторонних подмосковную базу Василь через неделю — заехала все та же черная эмка, вещи он собрал давно. Жаль, не придется отметить новый, тридцать восьмой год с Майей. Впрочем, она, только услышав о важной служебной командировке, кивнула и сказала:

— Вернись с победой, так говорят? Под крылом иль на крыле… Не надо, не говори больше, еще выдашь какую государственную тайну. Лучше обними меня.

Обычный аэродром, разве что с охраной при малиновых петлицах. Обычные брусовые домики с печным отоплением, пожилые ангары и пара учебных классов, где пришлось снова заниматься теорией того самого крыла, впрочем, условно-практические занятия на скелете ТБ-1 со снятыми моторами тоже были.

Кроме Чернякова, постоянно где-то занятого, Василь не знал никакого из нового экипажа. Трое кроме них с командиром. Маловато, пожалуй, и радист, суровый белобрысый Яша Граникин, должен был совмещать должность второго, запасного бортмеханика. Связь в перелете бесценна, связь — ниточка жизни в ледяном аду, надежда и спасение. Держать связь понемногу учили весь экипаж, на разных типах станций, своих и иностранных.

Штурман, рыжеватый кряжистый Семен Петров, «проще моих имени с фамилией не найдете».

Первый механик, смазливый, чернявый быстроглазый татарин Амир Зарипов, «имя древнее, значит, «бессмертный», так что не дрейфим, мужики». Молодые, с северным опытом, хоть фамилии ничего ему не говорили. Впрочем, суть он понял сразу.

Взять, кроме командира, никому не известных и не интересных публике, хоть и опытных «поморов», а если что… их никто не вспомнит через неделю, ну кроме Чернякова. Но и он — мало ли, полярная авиация дама жестокая.

Обычная ледовая разведка. На новой машине, тоже, знаете, фактор.

Вот новую машину им не показывали до декабря. Потом — выдали инструкции, основательные тома в клеенчатых обложках, в классе на стене появились здоровенные схемы-«синьки», где они наконец-то могли разглядеть пусть не самолет, пока его бумажный призрак. Зато и это «не из трех пальцев, граждане, фигура», как говаривал штурман.

АНТ-42, обтекаемый, цельнометаллический, с убирающимся целиком шасси. Просторный фюзеляж, считай, двухпалубный, кабина пилотов с отличным обзором, где сидели необычно, тандемом. И пять моторов, пять, только пятый никто снаружи не видел, «большой красный секрет», в свой срок напишут репортеры-янки, шакалы ротационных машин. Пятый, в «спине», сгущал и гнал воздух к остальным четырем.

Черняков обронил, самолет будет второй такой в природе, и готовят его к перелету уже при постройке, а не как срочно-аврально переделывали ДБ-А. АНТ-42Р-бис, «разведчик», на самом деле, меж своими, «рекордный». Туполев опять сумел сваять чудо, жаль, с Леваневским ему не повезло… но тогда бы, наверняка, их полета не было.

«Ну воробушек!» — заключил все тот же штурман. Так «воробышком», «воробьем» АНТ вошел в их жаргон.

Прилет «воробья» стал подарком на новый год. Не иначе, Черняков нарочно подгадал. Пилотировал машину он, с заводским незнакомым испытателем.

В субботу в пять утра их разбудил близкий гром. Выдирающемуся из сна с объятиями Майи Василю показалось — гроза. Декабрь в Подмосковье, гроза? Кой дьявол? Тут он проснулся совсем, ибо в комнату заглянул Амир в майке и трусах и возопил: «это ж прилетел наш птенчик!»

Казалось очень долго — одеваться и натягивать валенки, уже в сенях насаживать ушанку на зябнущую со сна голову. Они не бежали, конечно, но шагали «рысью размашистой», по Семенову присловью.

Птенчик уже зарулил на стоянку. Уже спустились по легкой лесенке трапа из носовой штурманской кабины двое в черных, подшитых овчиной летных костюмах, косолапо ставя унты. Пара трехлопастных пропеллеров еще вращалась, замедляясь, но моторы молчали.