— И вот тебя принимать в наш тинг?

— А у тебя еще десять желающих? — Аре хмыкнул.

— Хлипок, — заключил Ольгер. — Да еще жалостлив. А надо быть троллем без сердца. Сердце у тебя все равно дохлое.

Данил не нашел что ответить, показал на драккар, — похож на тот, из Гокстада. Твой был?

— А и ты не совсем дубина, что-то хватал по вершкам, — вежливо отозвался Оле. — Ты думал, я ярл или конунг? Щаз. Я был кормщиком. Наш змееныш. Меня с ним чуть не сожгли. Бой славный, только копье в спину я словил.

Это не кремневым ножичком тебя родня пощекочет. Как бревном бух, прямо сквозь кольчугу. Так у меня из брюха и высунулось на пядь. Кишки в клочья, дерьмом несет, ну хоть мучился я недолго. В том бою и ярла нашего положили и еще полкорабля. Варяги, чтоб их балле тролли сожрали. Еле завалили побратимы. А кто на меня надел тот подарок из трофеев — знать бы.

Он вытянул лапищу и нежно погладил черный гнутый ахтерштевень. На модели не было и пылинки.

— Я от жара в ум вернулся. Дрэк полыхает, оседая. У меня уж борода занялась, а от тел на носу и скамьях вовсю жареным мясом несет. Я и про Вальхаллу забыл. Бух с кормы, от родного правила. Только подумал — Ран, милая, хоть ты не оставь.

И бултыхаюсь в ледяном море, а плевать. Не мерзну. Огонь уже погас, от корабля верхушка мачты с золоченым крылом торчит, а я не помираю. Даже воды не хлебнул.

Потом только понял, я и не дышал все время.

И погреб помаленьку к берегу, жить после жизни. Ни к Одину, ни к Ран, Хель и та не взяла. Гейс я нарушил, на смерть.

Индеец фыркнул.

— А ты нашел бы ту ведьму, что наложила. Пришел бы вот таким ночью. Приласкал.

— Цветок душистых прерий, — сказал викинг, но не особенно гневно. — Гейсы не накладывают. С ними родятся.

Он принес овальный поднос черной жести: несколько темных бутылок крафтового пива, с открывалкой в виде головы викинга в рогатом шлеме с надписью «Sweden», на глиняном блюде тонко нарезанный хамон и сыр трех сортов. Упырь ли, вкуса к доброй еде и выпивке Оле не утратил.

— Не мюсост,[25] но сойдет. Вот пиво теперь да, асам впору. Наше было дохловато. А про вот их брагу из вонючих кактусов и речи нет.

— Выдул три пузыря моей текилы и спасибо не сказал, — наябедничал ацтек.

— Может, тебе вапнатак[26] было устроить? А продул спор, так и не ной.

Он подмигнул Данилу.

— Думал, я бросать топор разучился. Стол не расколю.

— Думал, у него хватит мозгов не курочить свое же имущество из-за шутки, — печально сказал Аре. — Но мозги там давно отбиты о шлем. Изнутри.

— А что за гейс был? — спросил Данил. Где-то он читал о том. Давно уж. Пиво ему понравилось, а мясо тем более. Пусть вкусы теперь и не так ярки, но не отравишься, и живот не прихватит.

— Такой что не сразу и сообразишь, как нарушить, — проворчал викинг. Он поднялся, сходил и запер дверь. Сел и снова поглядел на модель драккара. С любовью и, показалось Данилу, с жалостью. Как на хворую старую собаку. Хорек запрыгнул на стол и утащил кусочек хамона с тарелки.

— Мы тогда набегли на кнарр норманнов, — сказал северянин. — Ну, они звали иначе, но суть та же. До моего последнего людского боя оставалось полгода.

А не самый дурной кормщик был на том кнарре. Развернул свой крутобокий, валкий корабль так, что, пожалуй, ушел бы от парусного врага. Только дракон и не таких едал — в гребные люки мигом высунул плавники-весла, ударил ими по морщинистой сизой воде.

Ольгер Бьернссон мягко, плавно доводил правило, так чтоб обойти и дать возможность закинуть якоря за высокие борта, побольше якорей, притянуть дрэки к вражеской махине, словно на свадьбе щуки с кашалотом. Змеи тетивы метнулись и кого-то нашли на торговом корабле, раздались вопли боли и ярости. Еще залп. Полетели дротики и камни, горкой лежавшие на палубе. Добрый гостинец головам даже в железных шлемах.

Тогда тот, неведомый кормщик, кого Оле уважал все больше, решился на дерзость, резко вывернул правило, и попытался направить прочный высокий штевень прямо на драккар. Нет, если бы Ольгер уснул, у того бы получилось.

Но торговый кнарр — тюлень против косатки… Дрэки выскользнул из-под удара, втянул весла (рев ярла Гельви еще несся над морем) — да Оле и так не дал бы поломать рукоятями, полированными годами гребли, руки-ноги побратимам. Словно в странном танце обошел обреченную жертву. Полетели якоря-кошки, все пошло как полагается. С холодного ясного неба пусть приглядят за удальцами два старых ворона, позабавят единственный глаз хозяина.

С торговца выстрелили — пяток стрел, не более. Хельги, старый товарищ, сразу прикрыл кормщика щитом. Нет, трусами норманны не были, но в явном меньшинстве теперь небось пожалели, что не спустили вовремя парус, не сдались на милость.

Викинги подтягивались и переваливались за чужой борт, а там уже пошла работа топорам и мечам. Кто-то заорал и захлебнулся кровью — по голосу чужак. Жаль, в этот раз не придется зарубиться, удержать корабль его долг, а сюда явно никто не сунется — охрану торговца смяли быстро. В чужом медном шишаке показался над бортом кнарра смельчак и хотел кинуть копье в ярла Гельви. Тот как раз готовился махнуть с драккара, и годы не помеха. Ольгер ухватил дротик, всегда лежавший в удобной уключинке у правила, метнул — чужак полетел в воду, подавившись наконечником, точнехонько вошедшим в рот. И дротик унес, поганец.

Ярл увидел — махнул кормщику и вот он на другой палубе, рубит уцелевших. Недолго, впрочем, резвились волки и вепри битвы по чужим головам. Среди своих потерь не было, ранили пятерых, и то заживет.

Мертвым врагам отрубили головы, черепа пригодятся украсить жилище, тела бросили в море, привычно и без волнения. На взятом кнарре нашли неплохую добычу — золото, меха, каменья, франкское оружие, и хмельной мед, будет чем отпраздновать Йоль в свой срок.

И еще пленницу. Ее притащили на драккар, кто-то предложил, чтоб не было раздора, отдать Ньерду. Другой возразил, какой раздор, брат, из-за такого клада. Ее. мол, только в поношение и кидать, не хватало обижать сурового старика, лишиться его милости.

Ольгер не смотрел туда, ему что за дело. И так занят, кнарр решили все же взять, не пускать на дно, больно у норманнов корабельщики умелы. И надо было распорядиться, кому перейти туда. Уж Оле знал, кто годен в морском деле лучше прочих. Морские орлы и так бы не птенцы неоперенные, но кормщик считал: проверь сам, а потом постучи в головы подопечным и еще раз проверь — удержалось ли там чего.

Холодный ветер выжал слезу, он поднял голову.

Она стояла в кругу мужей, и не сказать чтоб робела. Высокая, ростом на две головы только ниже Ольгера. Босая. Нет, грудь, бедра, задница — там все было в высшей степени. Фрейя позавидует. Длинная серая рубаха с чермной вышивкой на вороте не слишком скрывала ее, и не похоже, чтобы она хотела себя скрывать.

Но кожа буроватая — словно в детстве в торфяник уронили, глаза черные и птичьи быстрые, а волосы, стянутые только на затылке и падавшие почти до колен этаким конским хостом — чернее вороньего пера. Некрасивая. Не может быть красивой женщина без белокурых волос и светлых глаз. Похожая больше на горную нечисть, чем на благую богиню. Дочка тролля, подумал Бьернссон, ведьма, из самых злых, что оборачиваются морскими змеями в Самайн.

Такую лучше бы сразу в море, чтоб не поганила добрую палубу, да правы друзья, Ньерд смертельно обидится, подбросили, скажет подарочек хуже аспида. Разве великанша Ран возьмет в служанки, рыбьи кишки перебирать. Нет. Эта и того не сумеет.

Ведьма глянула ему в глаза, словно иглами уколола. Дикая, еще гляди, зарычит вместо разумной речи.

Ольгер шагнул в круг побратимов и сказал:

— Пусть будет в моей доле добычи, чернавка. Может, мыться научу!