— Настеньки еще нет.

Стою и думаю, что делать.

— Можешь подождать ее в ее комнате, — звучит как ответ на мой вопрос.

Секунду подумав, киваю, вхожу, решив, что могу немного подождать Настю здесь.

В комнате все напоминает о ней — детские фото, вещи, даже пингвиненок, которого я купил в дельфинарии.

«Где ты, Настена?!» — стучит в моих висках и убивает своей действительностью — я не знаю этого.

Минут через сорок слышу ее голос:

— Бабуль, я дома. Прости, что задержалась!

Выскакиваю из комнаты с дикими глазами и сгребаю свою ненаглядную в свои объятия, зарываясь носом в ее волосы.

— Настена… — это единственное, что я могу сейчас произнести.

Она жива, с ней все в порядке. Сейчас для меня это самое главное.

А все ли с ней в порядке?

Отодвинув Настю от себя, вижу, как она прячет глаза.

Нам надо поговорить и все прояснить друг для друга.

Бабушка, вышедшая на ее голос, увидев мое стремительное появление, поспешно ретировалась в свою комнату, но я все равно не хочу обсуждать такие важные для нас вещи в коридоре.

Тяну молнию вниз, помогая снять куртку, и, когда она скидывает обувь, веду за руку за собой. Руки у Насти ледяные, и едва мы входим в комнату и доходим до кровати, как я сажусь на матрас, усаживаю ее к себе на колени и начинаю своим дыханием согревать замерзшие пальцы.

— Прости меня. Все так… — я начинаю подбирать слово, а она бормочет:

— Не вовремя…

— Я хотел сказать — неожиданно.

— Для меня тоже.

— Мы справимся! — стараясь говорить убедительно, говорю я. После этих мучительных часов ее поиска я готов справиться с чем угодно.

Она утыкается носом в мою грудь и плачет.

— Тише, тише… Успокойся…

Глажу Настю по голове и чувствую, как от слез любимой девушки все внутри меня рвется. Кто бы мог подумать, что ее слезы — это мои слезы.

— Я думала, как буду растить его одна… — признается, всхлипывая.

— Ты думала, я брошу тебя?

Это, оказывается, неприятно. Но чего я хотел?! Я нагрубил и позволил ей уйти, когда она ждала от меня как минимум поддержки.

Она кивает, все так же прячась от меня, но я заставляю ее оторваться от моей рубашки и посмотреть мне в глаза.

— Неужели ты правда так думала?

Она безжалостно кусает нижнюю губу, а потом выдавливает из себя:

— Прости…

— Для меня ты самое ценное, что есть у меня. Не думай так никогда больше.

Кладу руку на пока еще плоский живот Насти, думая, что это невероятно, но там, внутри, зародилась новая жизнь, часть ее и меня.

Замечаю, как она вся замирает от моего прикосновения; кажется, что она все еще не верит, что я буду с ними и буду заботиться о них.

Мы сидим молча, чувствуя друг друга кожей и думая, скорее всего, о дальнейшей жизни, предстоящей в другом статусе, с другими потребностями и заботами.

Когда я замечаю, что она тихо спит у меня на груди, аккуратно встаю с кровати, держа ее на руках, перекладываю на постель и, сам пристроившись рядом с ней, закрываю глаза.

Просыпаюсь, как всегда, раньше Насти и долго смотрю, как она спит, думая о нашем будущем, о ребенке.

Конечно, мы оба понимаем, что сейчас он не вовремя, но я знаю, что она та самая, а значит, из этого в итоге вытекло бы то, что Настя в будущем стала бы матерью моих детей. Так что сегодня с утра все предстает не так мрачно.

Мы просто поторопили время.

Я тихо вылезаю из кровати и, выйдя из комнаты, бреду на кухню. Встретившись с ее бабушкой, я немного смущаюсь. Мы хоть и просто спали в одной кровати и не занимались ничем, что не положено до брака, но выглядит это все равно несколько неловко.

— Я хотел Насте завтрак приготовить, — объясняю я свое появление.

— Я могу помочь.

Оживляюсь, поскольку не очень-то умею готовить.

— Да, спасибо.

Бабушка варит овсяную кашу, я нарезаю апельсин, завариваю чай, делаю несколько бутербродов, и… неожиданно мне в голову приходит классная идея.

Пересмотрев в холодильнике все полки, достаю лук…

Вхожу в комнату с круглым подносом, который мы с ее бабушкой позаимствовали из-под самовара, и, поставив его на стол, сажусь возле Насти на кровати и начинаю будить ее поцелуями.

— Настена.

Ее ресницы дрожат, предвещая пробуждение, и наконец приподнимаются, открывая мне теплые коричневые глаза цвета крепкого чая, как я только что заварил ей.

— Садись, соня, а то завтрак остынет.

Она расплывается в улыбке до ушей, тянется и, прислонив подушку к спинке кровати, садится.

Ставлю ей на коленки поднос и командую:

— Ешь!

Настя кивает и съедает одну ложку каши.

— Давай со мной.

Морщусь.

— Я не люблю геркулес.

Смеется.

— Он полезный.

Чувствую, что от ее смеха все внутри расцветает, и я готов свернуть горы, чтобы слышать его всегда.

Наконец, обратив внимание на колечки лука, лежащие на тарелке, она морщится и спрашивает:

— А это тоже мне?

— Да. Я, как порядочный мужчина, обязан на тебе жениться. А это единственные кольца, которые я нашел у вас на кухне, — говорю серьезно, но в моих глазах плещутся веселые искорки.

Вижу, как она застывает и растерянно смотрит на меня.

— Я не прошу на мне жениться, — наконец тихо бормочет в ответ.

— Настя, я не обязан, я хочу жениться на тебе.

Из ее глаз начинают катиться слезы.

— Что ты плачешь?

— Не знаю.

Ставлю поднос на пол и, заключив ее в объятия, глажу по голове.

— Ты хочешь выйти за меня замуж?

Молча кивает.

Выпустив ее, беру самое маленькое луковое колечко и одеваю его ей на палец. Она смотрит на свою руку и, вдруг набросившись на меня, валит на кровать, шепча волшебные слова:

— Я люблю тебя…

Смотрю в ее сияющие глаза, и счастье, светящееся в них, переходит в меня, словно мы сообщающиеся сосуды.

— Тогда доедай завтрак и поедем подавать заявление в ЗАГС!

— Сегодня?

— А зачем тянуть!

Мы летим в машине по свободной скоростной дороге навстречу своему будущему, и пусть мы, возможно, очень молоды для такого ответственного шага, как брак, по негласно принятым на сегодняшний день меркам, но мы оба понимаем, что нам не нужен никто другой, и это уже много, ведь невозможно встретить того самого или ту самую в определенное время, тогда, когда уже все обустроено и готово.

Настина бабушка сначала была ошарашена новостью, которую мы на нее обрушили, а потом расчувствовалась, расплакалась и пожелала нам счастья. Я ничего не хотел говорить своим родителям, но Настя настояла, и я не стал с ней спорить и пообещал рассказать им вечером. Оставались только ее родители, и она тоже должна была сама сообщить им.

Женщина в ЗАГСе деловым тоном говорит, что и где надо написать, что и как заполнить, и, рассмотрев наши паспорта, предлагает выбрать дату. Мы смотрим в календарь и останавливаемся на двадцать втором января.

Поскольку мы в городе, я предлагаю погулять, и мы, припарковав машину у парка Победы, нарезаем пару кругов по белому снегу, вдыхая морозный воздух и счастье, следующее за нами, куда бы мы ни поехали.

Вечером вхожу в квартиру и, услышав голоса родителей на кухне, направляюсь к ним.

— Привет! У меня для вас новости.

Мама ставит тарелку на стол.

— Садись, сынок, я покормлю тебя.

— Я думаю, это тебе лучше сесть.

После моих слов она хмурится, но послушно садится на стул, произнеся взволнованным голосом:

— Что случилось?

— Почему сразу случилось?! — возмущается отец. — Может, у него хорошая новость.

Я не начинаю определять, какая для них это новость, а сразу выдаю ее:

— Двадцать второго января я женюсь на Насте.

— Что?! — мама бледнеет и, поставив локти на стол, закрывает руками глаза.

— Андрей, к чему такая спешка? — удивляется отец.

— Настя беременна.

— Да… — отец провел руками по волосам. — И что ты собираешься делать?