В начале XX века, в 1904 году, накануне первой русской революции, в далеком башкирском селе Давлетканово, в семье обрусевших немцев-эмигрантов родилась девочка, которую назвали Елизаветой.

Ее отец, Петр Зиберт, и мать, Елена Нойфельд, имели хорошее по тем временам состояние и, несмотря на то что Давлетканово лежало страшно далеко от Москвы или Санкт-Петербурга, от знаменитых университетов и Высших женских курсов, сумели дать дочери приличное образование. Когда возник вопрос, где нужно учиться Елизавете, отец решил:

– Думаю, лучшим вариантом станет школа менонитов. Они дают весьма полезные знания и значительное внимание уделяют изучению языков. Зная язык, владеешь еще одной культурой, а это всегда пригодится в жизни и даст верный кусок хлеба.

– Ты считаешь, все теперь столь ненадежно? – испытующе посмотрела на Петра жена. – Тебя напугали события пятого года? Скажи мне честно.

– Мы живем в совершенно непредсказуемой стране, – сокрушенно покачал головой Зиберт. – Вспомни историю: Разин, Пугачев и другие сотрясатели основ. Да и в мире неспокойно: внешне все благополучно, однако явно начинает попахивать большой войной.

– Значит, все может повториться? – обреченно спросила Елена. – И события способны обернуться еще худшим образом?

– Надо быть готовым ко всему, – развел руками Зиберт. – Что случится дальше, знает только Бог!

Маленькую Елизавету отдали в менонитскую школу. За время обучения девочка прекрасно овладела немецким, английским и французским языками. Со своей стороны родители старались привить ей чувство собственного достоинства и воспитать твердый характер, способный не согнуться и не сломаться при любых жизненных невзгодах.

Как и предполагал Петр Зиберт, Россия действительно стала страной непредсказуемой и ужасающе бунтарской. Добропорядочным и состоятельным немцам оказалось в ней совершенно нечего делать. Сначала началась Первая мировая, и Зиберт горестно сказал:

– Боюсь, это начало конца.

Политические и военные события развивались медленно и в то же время стремительно: в 1917 году произошла революция, и власть оказалась в руках большевиков. Впрочем, скорее это была не революция в полном смысле, а просто вооруженный переворот. Однако для семьи Зиберт-Нойфельд политические акценты не имели никакой разницы.

– Видимо, это конец, – тоскливо констатировала Елена.

– Да, – согласился с женой Петр. – Нужно срочно все обращать в деньги и уезжать из России.

– Куда?

– Как можно дальше, наверное, даже не в Европу, а может быть, попробовать за океан?

Все подробности их исхода из полыхавшей страны сейчас восстановить практически невозможно. Однако можно с уверенностью предположить: открытым оставался путь на Дальний Восток, в город-порт Владивосток, поскольку практически вся Сибирь и значительная часть европейской территории России, вплоть до Волги, оказались в руках войск Верховного правителя России адмирала Александра Васильевича Колчака. Благодаря этому семья немцев Зиберт-Нойфельд могла эмигрировать куда угодно, лишь бы только добраться до порта и сесть на пароход.

Судя по тому, что Елизавета оказалась в Америке, ее родителям удалось совершить задуманное и они выбрались из кровавой сумятицы Гражданской войны живыми и здоровыми.

В Соединенные Штаты Америки русскому поэту Владимиру Маяковскому приехать удалось далеко не сразу. Он уже выступал за границей и, хотя не знал иностранных языков, имел там большой успех, но визы на въезд в США получить долгое время не мог.

Консулы Соединенных Штатов в европейских странах по неизвестным причинам упорно отказывали Маяковскому в праве въезда в свою страну. Возможно, такое положение связано с их серьезным опасением «экспорта революции» или уже начавшимися в Стране Советов политическими событиями, обусловленными непримиримой борьбой за власть между Троцким и Сталиным – заложниками и невольными участниками этой ожесточенной и кровавой свары стали многие миллионы людей.

– Лучше всего попробовать через Мексику, – посоветовали Владимиру Владимировичу знакомые дипломаты, хорошо владевшие обстановкой за рубежом.

– Тут настаивают, что я непременно должен приехать на открытие Амторга, – признался Маяковский.

Тогда дипломатических отношений с Американскими Соединенными Штатами у СССР еще не существовало, но уже открывалась торгово-консульская организация для осуществления сделок с заокеанскими бизнесменами. Там предусматривался очень большой штат сотрудников, и Маяковского хотели видеть в США все работники советского Амторга.

Впрочем, многие эксперты авторитетно утверждают, что существовали и совершенно иные, некие тайные пружины, заставлявшие Владимира Владимировича настойчиво добиваться американской визы. Однако наш рассказ не о тайнах политики или разведки, а о страстной любви поэта, о его семье, навсегда оставшейся за рубежом.

Визу в Мексике Маяковскому действительно наконец-то удалось получить у американского консула, и после ряда очень интересных встреч в Мехико великий бунтарь и поэт выехал в Соединенные Штаты.

Конечно же Маяковский очутился в «Большом яблоке», как американцы привыкли на своем жаргоне именовать пестрый и разноязыкий Нью-Йорк. Именно там располагался Амторг, где поэта приняли с восторгом. Шел 1925 год, в Америке тогда жили многие русские эмигранты, в том числе из среды творческой интеллигенции. Поэта пригласили на званый вечер на Манхэттене. Он согласился и пришел.

По рассказам очевидцев и воспоминаниям Патрисии Томпсон – дочери Елизоветы Петровны, пересказывавшей воспоминания матери, – именно на этом вечере и произошла первая встреча поэта с его любовью.

– Это, несомненно, была взаимная любовь с первого взгляда, – говорила Елена Владимировна.

Действительно, Владимир Владимирович сразу обратил внимание на красивую молодую женщину со стройной фигурой, каштановыми волосами и ярко-голубыми глазами.

– Кто это? – спросил он у знакомых.

– Элли Джонсон.

– Американка?

– Что ты, она из России! Ее настоящее имя Елизавета, а Джонсон – фамилия по мужу.

– Так она замужем, – разочарованно протянул Владимир Владимирович и отвернулся.

– Была замужем, – объяснили ему. – Совсем недолго. Знаешь, ошибка молодости. Кстати, Элли всего двадцать.

Самому Маяковскому тогда исполнилось тридцать два. Элизабет тоже обратила внимание на рослого, необычного мужчину, о котором много говорили как о знаменитом поэте из Советской России. Их представили друг другу.

– Я не знаю ни одного языка, кроме русского, – с улыбкой признался Маяковский, глядя ей прямо в глаза, но Елизавете показалось, что он заглянул ей прямо в душу, разом перевернув все внутри и властно позвав к себе.

– С большим удовольствием стану вашей постоянной переводчицей, – ответила Элли.

И он понял: за этими ее словами скрыт совершенно иной смысл, как под слоем аляповатой краски на картине скрывается совершенно иной, замысловатый и волшебный сюжет – она просто кричала ему из глубины души о внезапно поразившей ее в самое сердце любви к русскому гиганту! Стрела Амура нашла цель, и отныне им просто уже не жить друг без друга.

– Мне придется пробыть в Штатах довольно долго, – помолчав, многозначительно сказал Маяковский.

– Это прекрасно, – проникновенно глядя ему прямо в глаза, ответила Элизабет. – Мы не станем расставаться!

Как вспоминала позднее Татьяна Ивановна Лещенко-Сухомлина, в тот период находившаяся в Америке, а позднее ставшая во Франции женой знаменитого скульптора Дмитрия Цаплина, она присутствовала на выступлении Маяковского в Америке, закончившемся бурными овациями. Кстати, билет на это мероприятие достать оказалось не так просто, и Татьяна Ивановна с трудом сумела добыть его через хороших знакомых.

После выступления ее провели за кулисы и представили Владимиру Владимировичу Он немного поговорил со знакомыми о разных пустяках, а потом радушно пригласил всех посетить его завтра, на 11-й улице, на углу 51-й авеню.