Однако у Одинокова есть и кардинальное отличие от лютеровской схемы. Созданная им идеология принципиально антиидеологична. А поэтому способна инъецироваться не только в архаическое общество советской псевдохристианской ереси, но и в деидеологизированное западное общество. Одиноков не только провозглашает новый тип отношений внутри своей нации, но и закладывает основания новой мировой реальности, которая со временем несомненно приобретет характер междупланетного катаклизма, по уровню и масштабу близкого к массовому милленаристскому движению средних веков.
Увы! Россия – бумажная страна. Что написано – то есть, а чего не написано – того нет. Суть русской истории – переделывание реальности. Меньшиков, Чехов, Беликов, Попрыгунья и Дымов. Переделано, и так и есть. Ибо, вдумайтесь: ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА ЯВЛЯЕТСЯ ЦЕНТРОМ ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ. Беликов-Меньшиков более реален, чем Реальный М.О.Мень-шиков. Последний вообще забыт, «сошёл на нет». А Беликов живет, его каждый школьник знает. «Это вы про каких Туркиных? Это про тех, что дочка играет на фортепьянах?»
Тут и моя локальная трагедия. Сам я человек, живое существо, но оцениваться и существовать в бесконечно родном мире моей родины могу лишь как литературный персонаж. (945) Моё определение, фиксация в литературном мире будет зависеть от идеального замысла русской истории. Ну, а о замысле этом можно догадаться. Так пропишут, так вставят, что уж лучше никак.
Набоков с горечью писал 20 лет назад в послесловии к русскому изданию «Лолиты»:
«Как читатель, я умею размножаться бесконечно и легко могу набить огромный отзывчивый зал своими двойниками, представителями, статистами и теми наёмными господами, которые ни секунды не колеблясь, выходят на сцену из разных рядов, как только волшебник предлагает публике убедиться в отсутствии обмана. Но что мне сказать насчёт других, нормальных читателей? В моём магическом кристалле играют радуги, косо отражаются мои очки, намечается миниатюрная иллюминация … а совсем в глубине – начало смутного движения, признаки энтузиазма, приближающиеся фигуры молодых людей, размахивающих руками… Но это просто меня просят посторониться – сейчас будут снимать приезд какого– то президента в Москву».
И это ещё не вся ирония. Это только начало. Я же не Набоков лолитовского периода. И не Набоков эпохи «Дара». И не Набоков эпохи Годунова-Чердынцева. Я вообще не Набоков. Я Одиноков. Одиноков – 0. Набоков пародировал то, что было (полемика в эмиграции), я – то, чего нет. И не будет. Набоков в «Даре» описывал сибирскую жизнь Чернышевского:
«Ссыльным он зимними вечерами читал. Как-то раз заметили, что хотя он спокойно и плавно читает запутанную повесть, со многими „научными“ отступлениями, смотрит-то он в пустую тетрадь. Символ ужасный!»
Символ ужасный! (946)
И мало того. Мало того, что я ноль. Этот ноль ещё пустят в дело, положат где-нибудь резиновой прокладочкой, приладят в механизм. И ноль в хозяйстве пригодится, и ноль в дело пойдёт. В Нолинск на фабрику валенок (там есть, я по БСЭ смотрел).
Вот теперь уже на эту тему всё. ТАК живи!
944
Примечание к №901
Тысяча страничек, копеечка к копеечке. Можно и закругляться.
Стравинский вспоминал об истории создания своего «Петрушки» (сочинён-ного в 1911 г.):
«Мне захотелось развлечься сочинением оркестровой вещи, где рояль играл бы преобладающую роль… Когда я сочинял эту музыку, перед глазами у меня был образ игрушечного плясуна, внезапно сорвавшегося с цепи, который своими каскадами дьявольских арпеджио выводит из терпения оркестр, в свою очередь отвечающий ему угрожающими фанфарами. Завязывается схватка, которая в конце концов завершается протяжной жалобой изнемогающего от усталости плясуна».
По поводу этой фразы эмигрантский критик Борис Филиппов заметил в одной из своих статей:
«Характерно, что Стравинский замыслил свою партитуру, как ПОБЕДУ оркестра, как целого, как СТИХИИ, как ИСТОРИИ, над одиноко ИЗНЕМОГАЮЩЕЙ ЛИЧНОСТЬЮ, притом – РЯЖЕНОЙ, БАЛАГАННОЙ: Петрушкой-роялем … И всё-таки – бедный Пьеро-Петрушка! Хотя – социально там, исторически, – ты истекаешь всего-навсего „клюквенным соком“, но ведь по-плотски, телесно – ты истекаешь своей кровью-рудой… Ты, русский многострадальный ИНТЕЛЛИГЕНТ, ЛИШНИЙ ЧЕЛОВЕК русской классической литературы, лишний и в наши машинные времена. Ибо „Медный Всадник“ обернулся машинно-коллективистическим пеклом, обездуховленным и обездушенным … Пьеро-Петрушка – всегда битый, всегда страдающий, всегда вместе с тем топорщащийся ИНТЕЛЛИГЕНТ…»
(Из статьи, написанной в 1968 г. и посвящённой ахматовской «Поэме без героя».)
945
Примечание к №943
Сам я человек, живое существо, но оцениваться и существовать в бесконечно родном мире моей родины могу лишь как литературный персонаж.
Мать на кухне:
– Наш-то совсем плох. Врачи говорят, этой весной умрёт. И ти-ихо так.
А сама плачет. Это поздним вечером на кухне. А за стеной в темноте отец лежит.
И вдруг он громко:
– Нее, не нао, не нао! Я жиой, жио-о-ой! Я сы-ышу!
946
Примечание к №943
Символ ужасный!
В чём же кардинальное отличие от Розанова? Его бурная жизнь, в десятках тысяч разговоров, диалогов, споров с огромным количеством людей (и каких людей!), нашла своё выражение в сотнях статей. Статьи – в десятках сборников. А сборники вылились в «Опавшие листья» (все темы, даже обороты рассыпаны по отдельным статьям, а до этого – в разговорах).
«Бесконечный тупик» построен изнутри. Никаких разговоров я не вёл, статей не писал… Всё из пустоты. Может быть, даже не из пустоты в чём-то, а из пустоты вообще. Потому что есть ли она, сама среда, страна, в которой жил Розанов? Нет. Пустота. Иллюзия. Я веду какую-то вялую, апатичную жизнь с пустыми людьми, с пустыми разговорами. Но даже это чахлое подобие действительности я выдумываю, то есть существую в нём вполне сознательно. В корабле моей жизни страшные пробоины, и, кажется, скоро уже он пойдёт на дно. Разве что в этом будет некоторая аналогия с Розановым. Хотя и тут навряд ли. Розанову было что терять – дом, семью, детей, Россию. Мне же – нечего. Розанов содержателен, полон. Я – пуст. «Полифония» Розанова от избытка. Моя – от пустоты, от глубочайшего ощущения, что это ведь НИКОМУ НЕ НУЖНО.
Я начал писать эту книгу в тайной надежде, что в конце концов пелена одиночества будет разорвана и пустой мир, всё усложняясь и переплетаясь, постепенно обернётся реальностью. Но по мере воплощения замысла я увидел, что первоначальная задача бредова. Каков итог? Все силы ушли впустую. Депрессия, горечь.
Могу утешать себя лишь одним: ни один человек не предпринимал столь огромных усилий, в общем заранее зная об их бесплодности.
Что же двигало мной? – Склад души.
947
Примечание к с.54 «Бесконечного тупика»
Именно коэффициент кривизны моего мышления даст туманное и неустойчивое, но истинное переживание
Кьеркегор писал:
«Заблудившийся путник имеет по крайней мере надежду как-нибудь выбраться: местность перед ним меняется, и каждое новое изменение порождает новую надежду. Но человек, заблудившийся в самом себе, скоро замечает, что попал в какой-то круговорот, из которого нет выхода; мысли и чувства в нём мешаются и он в отчаянии перестает, наконец, сам понимать себя. Однако и это всё – ничто в сравнении с положением … хитреца, потерявшего в конце концов нить и запутавшегося в своём собственном лабиринте. Совесть его пробуждается, и он тщетно призывает на помощь своё остроумие. Как поднятый лис, мечется он в своей норе, ища один из бесчисленных выходов, оставленных на всякий случай; вот ему мерещится издалека луч дневного света, он кидается туда, и что же? – Это лишь новый вход! – Вместо того, чтобы выбраться, он таким образом постоянно возвращается в себя самого».
