Да, Константин Эдуардович. «Глыба». Весь свой архив Циолковский завещал Сталину. Сталин сказал: «Говорят, Циолковский чудак. Нам, товарищи, такие чудаки нужны». Конечно, собственно взгляды Циолковского канонизировать было невозможно, поэтому официально его оформили как великого изобретателя и учёного, открывшего ракеты, что ли, или там дирижабли. Точно до сих пор никто не знает.

Циолковский действительно не был «чудаком». Почему? Это обычный русский мыслитель. Его «монизм»-мамонизм берёт начало в учении Фёдорова и в общем мало от него отличается. А на Фёдорова молились Достоевский, Соловьёв и Толстой. Столь разные люди, и каждый потом, при более близком знакомстве, в Фёдорове по-своему разочаровался. Что и неудивительно: Фёдоров – тупой фанатик и злой русский христосик – личность безобразнейшая. Но неудивительно и то, что до сих пор о Фёдорове из русских философов никто плохо не отзывался. То есть взгляды критиковали, но всегда оговаривались, что бессребреник, альтруист и вегетарианец. (А по сравнению с этим альтруистом Ильич добрейший и деликатнейший человек.) И первый порыв у Достоевского, Соловьёва и Толстого какой? Искреннее восхищение, любовь. То есть сердце, сердечко-то русское откликнулось, затрепетало. Трупы шприцами колоть, физиологический раствор закачивать литрами. А потом трупы точком, точком. И задёргаются, и пойдут. «Будут хорошо устроены в зоне». Ну как тут не зашвырнуть Евангелие в пыльный угол? Как не откликнуться, как не настрочить ночью письмо, быстро, на одном дыхании, готовом, впрочем, прерваться еле сдерживаемыми рыданиями. А Константин Эдуардович? Или не родной это человек? Разве не хотел он изобрести вечный двигатель? Разве не предложил он скромно использовать в качестве детали такового земной шар, к коему стоит только подвести шестерёнки и рычаги, и вот он, перпетуум мобиле? Или не хотел он выращивать «мущинок» и «женщинок» в ретортах? Или не печатал он им же самим выдуманные послания от многочисленных поклонников, где оные называли его «циклопическим умом» и «величайшим гением» и утверждали, что «его печатные труды бесповоротно сменили все книги так называемого священного писания»? Так у кого же поднимется рука назвать калужского мечтателя зарвавшимся параноиком? Ведь первый признак психического заболевания это «неправильное поведение». А разве поведение Циолковского неправильно (908)? Наоборот, оно слишком правильно, слишком обычно и разве что из-за этого «слишком» выламывается за пределы обыденности. Нормальный русский ЗНАЕТ, что его через 10 000 лет оживят и спокойно пишет романы или служит в министерстве. Зачем же об этом орать на каждом перекрёстке? Это провинция-с, патриархальные нравы-с.

Нет, Циолковский совсем не глуп. Как не глуп и Фёдоров, и Чернышевский. Как не глупы и два поколения русской аристократии, выращивавших гомункулусов и изобретавших вечный двигатель. Как не глуп, а наоборот, гениален был Пётр Великий, который дело цивилизации в России начал с покупки заспиртованных зародышей и действующей модели вечного двигателя. Ведь «вечный двигатель» это идея кражи у Бога перводвижения, а создание «гомункулуса» – кража сотворения. Сам человек слаб и жалок, но в Европе есть некоторые организации. Откуда же такое пространственное хитро– и остроумие? Откуда западные заводные машинки и кукольно-аккуратные города? Ну конечно, хе-хе, трудолюбие, прилежание. Не маленькие, понимаем, КУДА вступаем. Знаем, что говорить надо. Но всё же «держись черни, а знай штуку». Так что и подмигнуть иногда. А про «гуманизм» и «науку» это мы вам расскажем, тоже не лыком шиты. Главное прикидываться дурачками и болтать про просвещение, а негласно скупать серьёзную литературу. Каббала, Гермес Трисмегист, Парацельс, Калиостро.

Примечание к №895

Вот появится какой-нибудь Одноглазов

Или уж скорее какой-нибудь Циклопер. Я мучаюсь, не сплю ночей, переживаю. Для меня судьба Розанова вопрос жизни. И вот там где-то сидит НАСТОЯЩИЙ и швыряет мне мою рукопись в лицо:

– Что вы уже за ерунду написали? Нам-таки нужно серьёзное изучение творчества русских философов.

Мое место занято. Я Голядкин. И Голядкин занят. Даже Голядкина украли. Голядкин это Осип Эмильевич Мандельштам. Надежда Яковлевна написала:

«Мандельштам в „Египетской марке“ ясно сказал, что наш единственный предок – Голядкин. Этот предок был мне гораздо более понятен, чем дед и его рижский брат, а тем более, чем курляндский часовщик и киевский врач».

Где я? Люди, где вы? Леонид Андреев писал ещё за полтора месяца до Октября:

«Мне страшно. Как слепой, мечусь я в темноте и ищу Россию. Где моя Россия? Мне страшно: Я не могу жить без России. Отдайте мне Россию! Я на коленях молю вас, укравших Россию: отдайте мне мою Россию, верните, верните.»

Поздно спохватились, милейший. Но тут зацепка-с. Циклопер открывает эту книгу и карандашиком начинает на полях отмечать: чирк-чирк. А тут №897. И он его читает. «Вы и убили, Родион Романыч». Сломается тут карандашик-то. Разорвётся хобот русским нагло ухмыляющимся ничем. А хобот это, между прочим, самое нежное место. Страшное слово «ничего» для русского имеет ласковый, бытовой оттенок. «Как дела?» – «Ничего». Даже просторечно: «ничаво».

Только не сломается карандашик, не остановится.

Примечание к №893

Это было мистическое переживание

Психиатрическая больница – последнее звено в цепи внешних событий (920), где я являлся лишь объектом, и в то же время первая вполне сознательная акция, первое самостоятельное, не только совершившееся, но и совершённое событие в моей жизни.

Примечание к с.50 «Бесконечного тупика»

Цитаты просвечивают, и сквозь их хитиновый панцирь виден внутренний мир.

Осип Мандельштам писал в своей статье, посвящённой Данте:

«Цитата не есть выписка, цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает. Эрудиция далеко не тождественна упоминательной клавиатуре, которая и составляет главную сущность образования».

И ещё:

«Образованность – школа быстрейших ассоциаций: ты схватываешь на лету, ты чувствителен к намёкам».

Это верно, тонко. Мандельштам вообще высший еврейский тип. А ассоциативная речь косая его удивительна почти по-розановски. И как ему сам Розанов нравился, как он тонко и точно понимал музыку розановской речи!

«Филология – это семья, потому что всякая семья держится на интонации и на цитате, на кавычках (905). Самое лениво сказанное слово в семье имеет свой оттенок. И бесконечная, своеобразная, чисто филологическая словесная нюансировка составляет фон семейной жизни. Вот почему тяготение Розанова к домашности, столь мощно определившее весь уклад его литературной деятельности, я вывожу из филологической природы его души, которая в неутомимом искании орешка щёлкала и лущила свои слова и словечки, оставляя нам только шелуху. Немудрено, что Розанов оказался ненужным и бесплодным писателем».

Но как раз быт-то Розанова для Мандельштама чужой. И за домашним уютом ужасы. Чужие ужасы, чужие скелеты в шкафах. А он этого не знал и не хотел знать (психология гостя). Еврейский инстинкт ему подсказывал – туда не надо.

Когда перед русскими ругаешь русских, они с пол-оборота заводятся (906). Я: «Вот славяне в Х веке стариков убивали». Прямо взвивались:

– В Х?! А в ХIХ не угодно? На саночки, значит, стариков полоумных сажали, укутывали и в овраг – глухой, гигантский, подальше от деревни. «С Богом». Или ещё проще: подводили к краю и обухом кувылк батю. Да… Это здесь сейчас представляется: ах, лес, ах, воздух. А как зима, мороз и надо по дрова идти. А вокруг волки: толстые, наглые, с пружинистым шагом, стальным окрасом. А что такое «волк»? Это тот же крокодил, только покороче, с шерстью и бегать умеет со скоростью автомобиля. И ещё умный и с художеством – сыт, а всё равно загрызёт: артист и «силушка в жилушках играет». Что твои джунгли! В джунглях ещё жить и жить. Там тепло, а тут разденься при 40 градусах и через 10 минут каюк. Так-то вот в России.