А вот снова Грузия. Победоносцев пишет царю:

«Получил телеграмму с известием из Озургета о новой выходке 18-летнего негодного ученика тамошнего духовного училища, исключённого за дурнее поведение. Он напал на смотрителя училища и избил его до крови палкою по голове».

Эти примеры можно продолжать до бесконечности. И ведь Победоносцев по роду деятельности имел дело преимущественно с духовными, то есть гораздо более спокойными и лояльными, учебными заведениями. В семинариях еще жить и жить. И в гимназиях ещё ничего. В случае чего попадёшь – ну, пряжками изобьют, и всё – дети. А вот в университетах … И тут, обратите внимание, всё про репрессии по отношению к преподавательскому составу, «начальству». А что же однокашники! Те перед нечаевыми на цырлах бегали, папиросы набивали.

Не отдельные террористические акты, а мутная волна всеобщего насилия и нетерпимости, захлестнувшая целое поколение. Уголовная психология. И вздымается чёрным нарывом, набухает Измена. Фактически уже после смерти Николая I в стране наступило двоевластие. Народовольчество это крохотная веточка общего замысла. Да иначе и быть не могло. Такие вещи, как октябрь 17-го десятилетиями готовятся. А то что это: оторвали листок календаря и в другой мир попали. Наоборот всё. Мир-то новый уже создан был, и его в конце концов только какой-то листок ненужный загораживал. Его походя скомкали, оторвали, как бирку на новой шапке.

Примечание к №425

Ведь Соловьёв был потомком самого Сковороды.

Со стороны деда по материнской линии. А со стороны бабки Соловьёв происходил из польского рода Бржеских. Вообще внешне он больше напоминал не отца, а мать. Так же смугл и черноволос. За восточную внешность его называли «печенегом». Но, учитывая уровень евреизации Украины и Польши, можно было бы подыскать и более адекватное прозвище.

Однажды Соловьёв написал Страхову письмо, в котором обрушился на книгу Данилевского «Россия и Европа». По его мнению,

«эта невинная книга, составлявшая прежде лишь предмет непонятной слабости Николая Николаевича Страхова, становится специальным кораном всех мерзавцев и глупцов, хотящих погубить Россию и уготовить путь грядущему антихристу».

И далее Соловьёв в письме замечает:

«А кстати: как объяснить по теории Данилевского, что наша с Вами общая чисто-русская (ибо поповская) национальная культура не мешает Вам быть китайцем (намёк на увлечение Страхова буддизмом, впрочем „шопенгауэризированным“, – О.), а мне – евреем».

ЧИСТО русская…

Теократией Соловьёва все были возмущены. Как и Толстой, он в минуту всеобщего внимания, всеобщей любви сказал явно не то. Оскорбил просто всех. Многие стали с ним спорить. Но не надо было. Сейчас видно – не умели тогда полемизировать в России. Был нужен только один маленький ход: «Соловьёв – еврей». И не как обличение (это просто глупость), а как комплимент, как похвала. Чтобы пошло в самую широкую печать: «На трибуну вышел Владимир Соловьёв с его благородным лицом еврейского пророка. На его красивом семитском лице было написано…» И всё. «Партия». Докажет своё арийское происхождение – тут другой ход: «Антисемитская выходка Соловьёва». Впрочем, в этой ситуации уже много вариантов. Ситуация ясна, как дальше действовать. Это и тогда бы сообразили. А на первый ход не нашлось мастера.

Примечание к №465

А кто ведь я? – Дворянин из барака.

Вся моя биопрограмма, моя изначальная установка рассчитана на избранность, элитарность. Хочу я этого или не хочу, морально это или не морально, трагично или комично – это другой вопрос. Важно, что это так и изменить уже ничего нельзя.

Я думал: ну а кем бы я был в сообразной себе роли и эпохе? Да вот, у Алексея Толстого опять слайд ярчайший:

«Его род – не древний, от опричнины. Предок его, насурмлённый, нарумяненный, валялся в походных шатрах, на персидских подушках: был воеводой в сторожевом полку. От великой нежности ходил щепетной походкой, гремел серьгами, кольцами. Любил слушать богословские споры, – зазывал в шатёр попов, монахов, изуверов. Слушая, разгорался яростью, таскал за волосья святых отцов, скликал дудочников и скоморохов, – и начинался пир, крики, пляски. Тащили в круг пленного татарина, сдирали с него кожу. Прогуляв ночь, кидался он из шатра на аргамака, – как был – в шёлковой рубашке, в сафьяновых сапожках, – и летел впереди полка в дикую степь, завизжав, кидался в сечу».

Но это, конечно, «преданья старины глубокой». А вот перемещение в более близкое время:

«Такой, да не совсем такой, его потомок, Михаил Михайлович. Неистовый, но немощный и даже тихий. Вырос в Царскосельском дворце девственником, а выйдя из корпуса в полк, кинулся в такой разврат, что всех удивил, многие стали им брезговать. Затем, так же неожиданно, вызвался в Москву на усмирение мятежа – громил Пресню, устроил побоище на Москве-реке и с тихой яростью, с женственной улыбочкой пытал и расстреливал бунтовщиков … Затем он ушёл в запас, стал слушать лекции в духовной академии, будто бы хотел принять сан. И, конечно, сорвался на бабе, замучил её и себя».

И т. д.

Ну а сейчас, сейчас как? А вот берут меня за руку и ведут по какому-то тёмному коридору и вдруг накидывают на плечи дурацкую оранжевую телогрейку и шутом выгоняют на улицу: «Вот тележка, вот метла, вот лопата, вот, наконец, мусорный бак. Работай!» Такое мне место в социальной структуре определили. Мусорщик.

Чрезвычайно обидно. Иногда думаю: «Погодите, сволочи. Вот выстрогаю себе тысячекилометровую дверь и потом ей так хлопну, что звёзды с неба посыпятся». Но это так… иногда. Куда мне. – "Ну давай, что же ты, ну возьми стул и ударь об пол, чтобы вдребезги разлетелся. Крикни: хватит! А? Слабо?"

Вспоминаю слова отца, у него ещё любимые словечки были: «крепенько» и «слабачок». – «Ну, что, крепенько тебе сделали? Слабачок!»

Примечание к №487

Однако по некоторым параметрам он подходил на уготованную ему роль интеллектуального провокатора

Термин экзистенциальной философии переводящийся как «заброшенность». «Заброшенность» собственно «заброшенность в мир», то есть следует переводить «извергнутость».

Но «заброшенность» тем не менее не так плохо. Есть оттенок «заброшенность в мире». «Заброшенность» как «неухоженность», «покинутость». «Заброшенный сад». Собственно, Соловьёв был заброшен.

Но русский язык велик:

«Вл.С.Соловьёв, русский, из дворян, 1853 г. рождения, был заброшен с целью…»

Примечание к №488

Ленин – это русский деловой человек. Чичиков.

Набоков, видимо, развивая идеи Андрея Белого, даёт следующее определение образа Чичикова:

«Пошляк даже такого гигантского калибра, как Чичиков, непременно имеет какой-то изъян, дыру, через которую виден червяк, мизерный ссохшийся дурачок, который лежит, скорчившись, в глубине пропитанного пошлостью вакуума. С самого начала было что-то глупое в идее скупки мёртвых душ … Несмотря на безусловную иррациональность Чичикова в безусловно иррациональном мире, дурак в нём виден потому, что он с самого начала совершает промах за промахом. Глупостью было торговать мертвые души у старухи, которая боялась привидений (542), непростительным безрассудством – предлагать такую сомнительную сделку хвастуну и хаму Ноздрёву».

«Чичиков всего лишь низко оплачиваемый агент дьявола (552), адский коммивояжёр: «наш господин Чичиков», как могли бы называть его в акционерном обществе «Сатана и К» … Пошлость, которую олицетворяет Чичиков – одно из главных отличительных свойств дьявола … Трещина в доспехах Чичикова, эта ржавая дыра, откуда несёт гнусной вонью (как из пробитой банки крабов, которую покалечил и забыл в чулане какой-нибудь ротозей), – непременная щель в забрале дьявола. (556) Это исконный идиотизм всемирной пошлости. Чичиков с самого начала обречён и катится к своей гибели, чуть-чуть вихляя задом – походкой, которая только пошлякам и пошлячкам города NN могла показаться упоительно светской … Округлый Чичиков кажется мне тугим, кольчатым, телесного цвета червем».