Это писалось во времена относительно тихие, мирные. Что же орал Ленин в 1905? Да вот:
«Пусть тотчас же вооружаются … кто как может, кто револьвером, кто ножом, кто тряпкой с керосином для поджога и т. д. …Не требуйте никаких формальностей, наплюйте, христа ради, на все схемы, пошлите вы, бога для, все „функции, права и привилегии“ ко всем чертям … Одни тотчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие – нападение на банк для конфискации средств для восстания … Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых…»
«Отряды должны вооружаться сами, кто чем может (ружье, револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином … веревка или верёвочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди (против кавалерии) и пр. и т. д. … Даже и без оружия отряды могут сыграть серьёзнейшую роль: …нападая при удобном случае на городового, случайно отбившегося казака … забираясь на верх домов, в верхние этажи и т. д. и осыпая войска камнями, обливая кипятком… (Следует наладить подготовку – О.) кислот для обливания полицейских и т. д. и т. д.»
Тут же реплика по поводу «соглашателей»:
«Вместо того, чтобы разжечь огонёк, сломав окна и дав простор притоку свободного воздуха рабочих восстаний, они потеют, сочиняя игрушечные мехи и раздувая освобожденский революционный пыл скоморошескими требованиями да условиями».
Программа ясна: «ломать окна». И тут же злорадство: «хорошо пошла»:
«Метание Треповых и либеральных профессоров доставляет нам величайшее удовольствие; значит, хорошо дует революционный ветерок, если политические командиры и политические перебежчики подпрыгивают так высоко на верхней палубе».
Но и 1905-ый – это ведь не вершина, скорее подножие. Во всю ширь Ленин развернулся в 1917-ом. Сразу после захвата власти широчайшая программа издевательства над миллионами людей:
«Тысячи форм и способов практического учёта и контроля за богачами, жуликами и тунеядцами должны быть выработаны и испытаны на практике самими коммунами, мелкими ячейками в деревне и в городе. Разнообразие здесь есть ручательство жизненности, порука успеха в достижении общей единой цели: ОЧИСТКИ земли российской от всяких вредных насекомых, от блох – жуликов, от клопов – богатых и прочее и прочее. В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы (так же хулигански, как отлынивают от работы многие наборщики в Питере, особенно в партийных типографиях). В другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, жёлтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за ВРЕДНЫМИ людьми. В четвертом – расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве. В пятом – придумают комбинации разных средств и путём, например, условного освобождения добьются быстрого исправления исправимых элементов из богачей, буржуазных интеллигентов, жуликов и хулиганов. Чем разнообразнее, тем лучше…»
Какая злобная изобретательность обиженного мещанина. Ильич прямо парит ласточкой: то левым боком, то правым, то вверх, то вниз, а вот еще, еще коленце. Пера удержать не может. Так и видишь: все это быстро, быстро, бисерным почерком, вполпьяна.
И уже упившись кровушкой, немножко отвалившись от России, «убавил громкость». Но и при нэпе тембр – визгливый, картавый – тот же. По поводу своих же чиновников в 1922 году:
«Прессе поручить высмеять тех и других и ОПЛЕВАТЬ ИХ. Ибо позор тут именно в том, что москвичи не умели бороться с волокитой. За это надо бить палкой … А идиоты две недели ходят и говорят! За это надо ГНОИТЬ В ТЮРЬМЕ … Москвичей за глупость на 6 часов клоповника. Внешнеторговцев за глупость – на 36 часов клоповника. Так, и только так УЧИТЬ надо».
Конечно, сам нэп был злорадной выдумкой, провокацией Ленина. (Прямо писал: «Величайшая ошибка думать, что нэп положил конец террору. Мы к нему еще вернёмся».) При всех качаниях и ренегатстве у Ленина была центральная идея всеобщего хаоса и разрушения (699). Если он и останавливался, то лишь для того, чтобы половчей что-то разбить, сломать. В конце концов сломать и разрушить самого себя, свою печень себе выгрызть.
615
Примечание к №540
Но внутренне постоянно ощущение пустоты, измены, релятивности мира
Благодаря релятивности восприятия мне уютно и легко в фантасмагорическом гуле начала века. Убийство Меньшикова – мог ли думать об этом Чехов? Ленин в январе 17 года и в апреле – какой скачок! А для меня это естественно, понятно. Фантастика реальности совпадает с фантастичностью моей личности и при наложении превращается в обыденность, в лёгкий и понятный быт. Я субкультуру 20-30-х могу реконструировать заранее, почти без фактов и данных. Я её ЧУВСТВУЮ. А вот реальность сегодняшнюю не могу понять. Я не вижу здесь фантастики и агрессивно навязываю её миру, пичкаю его фантастикой. Я не могу жить в бытовом мире. Тогда становится фантастичным моё собственное существование, а это, мягко говоря, неудобно, неприятно. В жизни я ничего так не боялся, как фантастики своего личного существования, личного опыта соприкосновения с фантастикой. (620) Всегда это были какие-то ужасы, вроде смерти отца.
616
Примечание к №588
сама эта книга – мечта
Сон, утопия. В одном исследовании по истории утопий говорится, что
«цивилизация вряд ли способна будет выжить в течение продолжительного времени без утопических фантазий, как и отдельный человек не может существовать без сновидений».
«Бесконечный тупик» вовсе не бесполезен. Для меня. Но не думаю, что его следует читать другим. Это дополнение моей жизни, придающее ей устойчивость. Само по себе ложное. Но это «ложное» – единственное, что есть у меня, кроме самого меня. Следовательно – единственное, что я могу продать. Больше у меня просто ничего нет. Но «публикация» книги, её «обнародование» очень обидно. Даже в абстрактно-этическом, правовом смысле – нехорошо. «Продавец снов». Но всё равно продам (гибну). И очень дёшево. Последнее, что ещё внутренне благородно, для меня самого не опошлено.
617
Примечание к №552
Гумберт … сам чем-то напоминает дьявола (даже внешне)
Для набоковских героев, причастных нечистой силе характерна специфическая семитская внешность: смуглая волосатая кожа, яркие вывороченные губы и т. д. Соответственно сюжет «Лолиты» вращается вокруг темы расового преступления. Ср. сцену первой близости Гумберта и Лолиты в гостинице: хозяин отеля отказывался принять «подозрительного брюнета», но
«какие бы сомнения ни мучили подлеца, они рассеялись от вида моей арийской розы».
Однако в результате, пожалуй, «арийская роза» совращает простодушного семита. Купринская тема продолжена «талантливым пустозвоном» вполне классически.
618
Примечание к №583
план Соловьёва был бы достаточно интересен, достаточно грандиозен, достаточно злораден, если бы…
Если бы не существовала уже в русской культуре великая легенда Достоевского. Я наизусть помню и часто повторяю про себя:
«О, пройдут ещё века бесчинства свободного ума, их науки и антропофагии, потому что, начав возводить свою Вавилонскую башню без нас, они кончат антропофагией. Но тогда-то и приползёт к нам зверь, и будет лизать ноги наши, и обрызжет их кровавыми слезами из глаз своих. И мы сядем на зверя и воздвигнем чашу, и на ней будет написано: „Тайна!“ … Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: „Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих“. Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берём у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших! Ибо слишком будут помнить, что прежде, без нас, самые хлебы, добытые ими, обращались в руках их лишь в камни, а когда они воротились к нам, то самые камни обратились в руках их в хлебы … мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы… Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны… Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить… нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн … И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут … и за гробом обрящут лишь смерть.»
