— Дедушка? — спрашиваю я. — Что это значит?

— Дедушка — значит дедушка, — просвещает она меня, гордо выпячивая грудь. — Дедушка ждет не дождется встречи с тобой.

И вот так тепло улетучивается, сменяясь холодным чувством ужаса.

Я в полном ахуе.

Григорий сидит напротив нас, считая себя главной шишкой, а вокруг него расположились его подручные. Они смотрят на нас так, словно мы мальчики из воскресной школы, которых можно столкнуть.

Большая ошибка.

Миша и Ари обходят меня с флангов, мышцы напряжены, готовы к действию. Мы не просто большие, мы — чертова крепость, и эти клоуны скоро узнают об этом.

Команда Васильева ведет себя осторожно, никогда не собирая своих главных псов в одном месте — умно, но недостаточно. Вот и я, скрестив руки, выгляжу тем самым грубияном, каким меня знают. Мои кулаки чешутся от желания подраться, они спрятаны, но готовы. У меня репутация, от которой взрослые мужики писают в штаны, и хотя у них больше численность, у нас есть сила.

— Послушай, Григорий... — наклоняюсь к нему, мой взгляд сверлит его, как дрель. Моя рука небрежно ложится на стол, в нескольких дюймах от спрятанного под ним пистолета. — Тебе и твоей веселой банде пройдох лучше начать петь другую мелодию. Мы здесь не для любезностей. — Я откидываюсь назад, бросаю холодный взгляд. — Я здесь, чтобы дать вам выбор. Верните то, что украли, или готовьтесь к буре.

Ухмылка Григория растягивается, словно он король мира, а его головорезы образуют вокруг нас барьер в виде полумесяца. В воздухе висит напряжение, словно мы находимся на острие ножа.

Я вижу, как он неловко ерзает на своем стуле.

— Ты блядь, издеваешься надо мной? — Григорий сплевывает, его голос сочится презрением. — Вы трое думаете, что мы принадлежим вам? Васильев правит этими улицами, Морозов, а не твое жалкое подобие семьи.

— Морозовы слова на ветер не бросают. Шесть десятилетий наша семья правила этими загаженными улицами. Наше наследие построено на крови, железе, верности. Все их матери знают, что у нас самая большая и сильная армия в округе.

Я оглядываюсь по сторонам и с издевательской ухмылкой осматриваю людей Григория.

— Ари, — киваю в сторону гиганта, стоящего рядом, — может в одиночку расправиться с твоей жалкой командой. Без труда.

Григорий сжимает челюсть, на виске пульсирует вена. Он знает, что его загнали в угол, но он не из тех, кто сдается без боя.

— Морозов, — рычит он, его голос груб, как гравий, — ты думаешь, что можешь просто войти сюда и диктовать условия?

Ответом мне служит холодная улыбка, не доходящая до глаз.

— Я не думаю, Григорий. Я знаю.

Он — зверь, мускулистый и закаленный в боях, но в этот момент в его глазах мелькнула неуверенность. Это едва заметная трещина в броне, но это все, что мне нужно.

Миша, стоящий как безмолвный призрак у меня за спиной, издает тихое насмешливое фырканье. Ари, человеческий эквивалент военной машины, смотрит на Григория взглядом, от которого может застыть кровь.

— Послушай, у меня нет времени тратить его на вас, тараканов, — рычу я. — У вас есть время до конца этой недели, чтобы вернуть груз, — подавшись вперед, кладу руки на стол и нависаю над ними. Мышцы на предплечьях напрягаются, когда я впиваюсь пальцами в полированное дерево, не оставляя сомнений в том, что серьезно настроен.

Мои мысли постоянно возвращаются к Лауре. Я оставил ее дома, чтобы разобраться с этими идиотами. От одной мысли о том, что она там, наедине с Ксенией, у меня сводит челюсти. Ксения известна не очень-то теплым и пушистым характером.

— Считайте это единственным предупреждением, — бросаю взгляд на Мишу и ловлю его легкий кивок, ясно дающий понять, что он готов развязать ад, если понадобится. Его пальцы неуловимо тянутся к пистолету, спрятанному под пиджаком.

Григорий вздрагивает, его люди напрягаются, руки тянутся к спрятанному оружию. Я чувствую, как в воздухе витает жестокость, готовая превратиться в бурю.

— Следи за языком, Морозов, — предупреждает Григорий, в глазах мелькает опасность. — У нас здесь достаточно огневой мощи, чтобы сделать из тебя и твоих ребят швейцарский сыр.

Я не могу удержаться от усмешки.

— Думаешь, огневой мощи достаточно? Думаешь, оружие делает тебя сильным? — Я встаю, возвышаясь над столом. — Дело не в оружии, Григорий. Дело в желании использовать его. И поверь мне, желание у нас есть.

Я бы с удовольствием искромсал твое лицо, но сегодня не собираюсь портить свой костюм кровью.

Миша сдвигается с места — едва заметное движение, но достаточное, чтобы послать четкое сообщение людям Григория. Ари хрустит шеей — зловещий звук в напряженной тишине.

Григорий смеется принужденно, это слабая попытка отвоевать свои позиции.

— Громкие слова, Морозов. Но слова тебя не спасут.

— Мы будем на связи, Григорий. Скажи этому чертову Ивану Васильеву, чтобы вернул то, что принадлежит нам, или готовьтесь к аду. Это единственное предупреждение.

Когда мы поворачиваемся, чтобы выйти из ресторана, я чувствую, как глаза Григория горят у нас за спиной.

Миша рядом со мной, его голос тихий: — Это будет ужасно.

Я киваю, чувствуя, как назревает неизбежная стычка.

— Мы ударим их по больному месту. Они хотят войны, и они ее получат.

— Мы подготовили людей, босс. Они заряжены и ждут приказа. Это не просто стычка, это декларация. Они не поймут, что с ними случилось, — уверяет меня Миша.

— Мы бьем быстро, беспощадно, — инструктирую я Ари. — Иван Васильев должен заплатить за то, что украл у нас.

Морозовы никогда не встают на колени, тем более перед ебанутым Васильевым или любым другим претендентом.

Я смотрю на часы.

— Блядь. Уже пора, — выплевываю проклятие. В голове мелькает лицо Лауры. — Поехали. Пришло время представить мою будущую жену семье. В одиночку у нее не будет ни единого шанса.

Машина рассекает Нью–Йоркскую ночь как нож, а улицы за окном превращаются в сплошное пятно теней и неона. Глаза Ари прикованы к дороге, но я вижу, что он готов превратить машину в таран, если заметит крыс Васильева, следящих за нами. Миша тоже не сводит глаз, сканируя каждый переулок и угол, словно ожидая взрыва бомбы.

— Ну что, возвращаемся в домой, да? — наконец говорит Миша. Я почти слышу, как этот ублюдок ухмыляется.

Хмыкаю, глядя в окно.

— Да, я в неописуемом восторге.

— Это традиция, босс, — вклинивается Ари, словно цитируя какую-то древнюю библию Братвы. — Пахан обмочится от радости.

Я насмехаюсь над этим: — К черту традиции. Он просто пытается засунуть меня в тиски.

Миша негромко хихикает, думая, что все понял.

— Дело в имидже, босс. Показывает, что мы солидные.

Наблюдаю за ним сзади, его пальцы танцуют над лезвием, с которым он возится, — явный признак того, что он обдумывает что-то серьезное.

— Ты уверен, босс? — он спрашивает ни о Васильеве, ни об ужине. Это касается ее — Лауры.

Все меня достали своим отношением к ней, как будто я должен им что-то объяснить.

— Она не просто девушка, — наконец говорю я. — Она — долг, который выплачивается.

— Хорошо, босс.

Я бросаю на него взгляд.

— Осторожнее. Брат.

Он ухмыляется, не обращая внимания.

— Ты был увлечен ею с того самого дня, как мы ее выследили.

Я бросаю на него предупреждающий взгляд. Миша был со мной в окопах в течение десяти лет, он единственный, кому я действительно доверяю, но он все еще мой младший босс. Он не боится никого, даже Пахана. Честность — его конек, и обычно она приветствуется — только не сейчас.

— Слушай, как я уже сказал, она практична.

Миша смотрит на меня, подмигивая.

— Точно. Очень практична. Скажи, а тащить ее в свой номер тоже было практично?

Мой взгляд мог бы заморозить весь ад, но у Миши хватит смелости встретить его. Он знает, что может. Он видел самые темные уголки нашего мира, обязан жизнью моему старику. Но его преданность не дает ему права на свободу.