Хотя он сам теперь — часть этого кочевья. А ее, быть может, отправит в какое-нибудь другое?

Внезапно захотелось жить. Словно слетело с нее оцепенение, окутывавшее ее в течение декад плотным покрывалом.

Накато приподнялась на локтях. Кочевье сейчас затаилось и безмолвствует. А значит, она может попытаться раздобыть бутылку вина и закуски. Ухмыльнулась снова — широко и насмешливо. Еще она возьмет теплое покрывало. И устроится где-нибудь среди шатров, чтоб никто не увидел. Выпьет и закусит как следует. После — пойдет спать к скотине. Или в опустевший шатер ведуньи? На ее мягкое ложе, заваленное подушками.

Если она понадобится Амади — тот найдет ее.

*** ***

Особых ухищрений не понадобилось.

Для Рамлы выкопали просторную квадратную усыпальницу в земле, посреди степи. Стенами поднимались вокруг склоны небольшого взгорка, под которым решили похоронить ведунью.

Ложе для нее устроили посередине. Устелили возвышение мягкими покрывалами и подушками, украсили разноцветной тканью.

Умытая и причесанная шхарт лежала, словно спящая, в своей лучшей накидке из тончайшей шелковой ткани. На нее надели самые лучшие украшения — нити жемчуга обвили шею, свисая поверх золотых ожерелий, руки от запястий до самых плеч унизали браслеты. На каждом пальце — по нескольку колец. Драгоценные серьги. Камни, вплетенные в высоко прихотливо забранные волосы. На ногах — тоже браслеты.

Накато сидела в изголовье шхарт, обнимая ее голову, прижимая к своей груди.

Это и было то самое ухищрение, что должно было сохранить ей жизнь. Верная служанка изъявила желание быть погребенной заживо, чтобы, пока бьется ее сердце, охранять покой ведуньи.

Она сидела безвольно, без единого движения. Опустив взгляд, и лишь слегка поглаживала плечо шхарт. Словно успокаивая свою госпожу.

Вместе с Рамлой хоронили еще десяток служанок и десяток совсем молоденьких прислужников. И почти все они вели себя куда как более беспокойно, чем Накато. Их, впрочем, можно было бы понять: если бы ей грозила смерть, и она бы горевала о жизни, с которой приходилось прощаться. И роптала бы на судьбу.

И служанкам, и молоденьким рабам хотелось жить. Что творилось у каждого из них на душе?

Остекленевшими глазами некоторые из них следили, как ставят вокруг мертвой Рамлы подносы с лучшими яствами. Бутыли с винами. Даже чашку с подогретым молоком и медом поставили рядом с ней — ее любимый напиток!

Они пойдут следом за мертвой ведуньей. Останутся рядом с ней в могиле, посреди этого изобилия. Но никому не доведется отведать ни кусочка приготовленных для усопшей лакомств. Ни единого глотка дорогого вина.

Кто-то из обреченных молча лил слезы, кто-то трясся всем телом, всхлипывая.

Ни у кого из обитателей кочевья их отчаяние не вызвало сочувствия. Другие рабы молча радовались, что страшная участь миновала их самих либо их детей. Воины презрительно кривили губы. Шутка ли — жалким рабам выпала такая честь: сопровождать саму шхарт в потусторонний мир! Они же, не понимая важности этого, льют слезы о своих никчемных жизнях.

Обряд прощания с ведуньей был поистине пышным.

Все подготовили еще накануне — и саму усыпальницу, и все необходимое. Над могилой возвели низкий, но частый купол из уложенных ребер мамонтов — словно громадный шатер. Поверх их должны были уложить широкие пласты срезанного дерна. И уж сверху — засыпать землей.

Возле места, где предстояло упокоиться ведунье, собралось все кочевье.

До рабов очередь дошла, лишь когда дары были разложены вокруг шхарт. Придушили всех, кроме сидящей подле покойницы Накато.

Кажется, для измученных ожиданием и долгой церемонией рабов смерть показалась благом.

Их живые товарищи принялись затаскивать наверх и укладывать над усыпальницей дерн. Накато отметила, что вниз не ссыпалось ни крошки земли. Вот уж правда — подготовили все на совесть! Толстые слои почвы полоска за полоской закрывали от нее дневной свет, и вот уже она очутилась в кромешном мраке. Одна, окруженная лишь трупами. Очертания предметов вокруг видела слабо, до крайности напрягая зрение.

Впрочем, обычный человек не сумел бы видеть совсем.

Сожалела Накато лишь о том, что не увидит продолжения церемонии. Как подведут специально отобранных лучших животных и принесут в жертву богам. Чтобы те приняли милостиво душу Рамлы.

Впрочем, и ее видеть никто не мог после того, как уложили последний пласт дерна. И начали закапывать место упокоения — так, чтобы никто уже не нашел его.

Стоило ей убедиться, что она надежно скрыта от чужих взглядов толщей земли, она осторожно спихнула Рамлу на подушки. Сама выбралась и, вытащив пару подушек для себя, сползла с возвышения. Вытянула из-под тела покойницы одно из покрывал — той не нужно! А вот самой Накато — не помешает. Сдвинула чье-то коченеющее тело в сторону и, расстелив себе постель, улеглась.

Прикрыла глаза и вслушалась. На грани слышимости шуршала сверху почва — усыпальницу Рамлы тщательно закапывали рабы.

Постепенно шорох сходил на нет — слой почвы становился все толще. Рабы трудились не покладая рук, пока вождь, шаман, воины и все остальные в кочевье ждали в молчании.

Накато мирно лежала. Торопиться ей было некуда. Церемония продлится еще долго. Сначала закопают усыпальницу, после — шаман проведет требуемые обычаем обряды. В жертву на могиле принесут лучших животных из стад кочевья. Их кровь окропит землю, в которой упокоилась ведунья, пропитает ее. После будет тризна, так что с закатом ничего не закончится.

Люди разойдутся разве что перед рассветом. А то и позже. Спустя несколько дней кочевье снимется с места. Племя пойдет на новое место.

До того Накто не должна напоминать о себе. Ее уже не числят среди живых — она для всех в кочевье ушла в потусторонний мир. Вслед за Рамлой. Может, и проживет она чуть дольше, чем ведунья и остальные отданные ей рабы. Но это уже неважно.

Чтобы скоротать время, хотела съесть что-нибудь с подносов, оставленных для Рамлы. И выпить вина.

Но поняла, что ей не хватает воздуха. Находиться в усыпальнице просто так она могла. Но стоило попытаться что-нибудь съесть или выпить, как она начинала задыхаться.

С досадой Накато поняла, что ей придется лежать смирно, чтобы выдержать положенное время. Чтобы не выбраться, когда вокруг будут находиться люди и не привлечь тем самым к себе внимания. А еще она сообразила вдруг, что совершенно не знает, как определить — сколько прошло времени. Под толщей земли, во мраке его ход оказался для нее совершенно неощутим.

Это обескуражило.

Как же она теперь узнает, что уже можно выбраться на свободу? Откуда ей знать, бродит кто-нибудь поблизости от погребального кургана, или уже нет?

Накато даже забыла про лакомства, что лежали вокруг на подносах. Что за прок в лакомствах, если попробовать их ей удастся совсем нескоро?

Неплохо было бы поспать. Но во сне она боялась окончательно потерять счет времени.

Вот проснется — и откуда узнает, пора ли уже выбираться из захоронения? С другой стороны — просто лежать и таращиться в темноту тоже нелепо.

В конце концов Накато решила считать удары сердца. Не зря ведь Амади несколько лет назад учил ее считать! Она и будет считать — сколько хватит терпения. Или пока не заснет. А как проснется — посчитает еще какое-то время. Так, чтобы уж наверняка выждать подольше. Тогда и выберется потихоньку. Она не станет вырываться из-под земли, точно орел, камнем падающий на добычу. Прокопает вбок, потихоньку. И выглянет осторожно. И, если никого вокруг не окажется, выберется. А нору, оставшуюся от ее тела, засыплет снова, чтобы никто не увидел.

Успокоившись на этом, принялась считать.

В это же время отрешенно раздумывала: а сколько ударов сердца приходится на целый день? По всему выходило, что не один десяток тысяч. И даже не два.

Накато заснула, не досчитав до полутора десятков тысяч. Кажется, она перевалила за тринадцать тысяч ударов с половиной.