Когда торговец с покупателем после долгого торга, едва не перешедшего в рукоприкладство, наконец-то сошлись на цене и ударили по рукам, Накато ощутила разочарование. Придется-таки служить этой новоявленной шхарт!

Ну да, ей нет особой разницы – кому служить. Просто женщина за истекшие дни успела ей надоесть хуже страусиной задницы.

Кроме Накато, он отобрал еще пяток женщин – юных, статных и красивых, с точеными лицами и тонкими чертами. Уж явно не для грязной работы их покупают! Наложницами будут. Впрочем, сами рабыни, судя по понурому виду, о судьбе своей пока что не загадывали. Пока покупатель расплачивался с торговцем, женщин торопливо сбили в кучу и отвели к ожидавшим в стороне стражам.

Солнце лишь слегка поднялось над степью, отбросив длинные тени, когда мужчина в сопровождении небольшого отряда воинов верхом на громадных мощных единорогах с купленными рабынями покинул стоянку работорговцев.

Рабынь забросили на седла позади воинов, шхарт предводитель усадил перед собой. В путь тронулись под лучами поднимающегося солнца, сквозь нехоженые заросли сухой травы.

*** ***

Человек, купивший Рамлу, оказался главой большого богатого кочевья, которое пасло единорогов вдоль юго-западных предгорий.

Страусов в кочевье не держали. В западной части Степи вообще было мало страусов – здесь их мало кто пас, как поняла Накато. Зато племени принадлежало больше сотни единорогов и три десятка лохматых мамонтов. На востоке такие огромные стада крупных животных были редкостью.

Этим различия в жизни кочевников на западе и востоке не оканчивались.

Фарадж – глава этого кочевья – охотно торговал с горцами. В шатрах богатых воинов водились редкие вещицы с равнины, сделанные руками городских мастеров.

Рамлу Фарадж забрал к себе в шатер, сразу заявил остальным женам и наложницам: мол, к этой – не приставать со своими бабскими выдумками, во всем слушаться. Она – особая.

Накато диву давалась, глядя, как выпрямилась эта еще недавно пришибленная женщина. Как загорелся высокомерием взгляд. Немного же понадобилось, чтобы она воспрянула духом! Даже новое имя ее больше, кажется, не удручало.

Да и что имя – мелочь! Зато шею женщины увили многочисленные нити крупного жемчуга – Накато поразилась, увидев. Ей-то знаком был жемчуг – было время, и сама носила. И знала, откуда его привозят, и сколько он стоит! Какими-то путями дошло эдакое богатство до степного кочевья? Она и представить боялась. Жемчуг – это даже не бирюза, не самоцветы, не стеклянные бусы и уж точно не желтый шелк, не медные кувшины и не чашки из желтой глины.

Шелком-то и посудой из крашеной глины и металла давно было никого не удивить в степи. Да, дорого. Да, есть только у вождей и ближайших к ним воинов. Но не диво.

А вот жемчуг… Рамла, как увидела – дар речи потеряла: она-то такого никогда и не видела. А как глядели на нее другие жены и наложницы Фараджа! От зависти глаза у них так и горели.

Отпускать от себя Накато шхарт не пожелала: оставила ее в шатре, прислуживать себе.

Кажется, у Фараджа это вызывало еще большее неудовольствие, чем у нее. Впрочем, ее неудовольствие – вот ведь попробуй удивиться! – никого не интересовало. Фарадж пинал ее и рычал всякий раз, как видел. Должно, не мог забыть, что за цену пришлось заплатить торговцу. При его появлении Накато сжималась и старалась исчезнуть из виду как можно скорее.

А спрятаться от него не было возможности: Рамла требовала, чтоб служанка постоянно находилась при ней. И являлась по первому зову.

И дергала постоянно: воды принеси, молока подогреть прикажи – а уж какими ругательствами встречали Накато служанки, когда она являлась к ним с требованиями от Рамлы!

А еще – расчеши, косы заплети, да по-особому их уложи. Угораздило девушку как-то сделать из волос шхарт прическу вроде тех, что сама носила когда-то в доме богача! Так та теперь требовала постоянно что-то придумывать да сооружать. И маслом ароматным разотри, и тело разомни.

Вроде бы и завидное положение – в шатре, служанка самой любимой наложницы. А лучше бы червей копать, право слово!

Как другие служанки и наложницы глядели на Накато со злобой, Рамла видела. Видела и то, как гоняет ее Фарадж. Но защищать не пыталась. Оно и понятно – что ей какая-то бессловесная служанка! Рабыня должна быть рада одному уж тому, что ее взяли в шатер, позволили заниматься чистой работой.

И Накато молчала. Это первое дело рабыни – молчать.

Молчать, глядеть в землю и быстро выполнять все, что прикажут.

Когда кочевье тронулось с места, стало чуть проще. В дороге люди меньше глядят друг на друга. Накато в этот раз не шла своими ногами, а ехала вместе с Рамлой в плетеной кибитке на спине мамонта. Кроме них, никого не было, так что Накато никто не трогал. Фарадж ехал верхом на громадном единороге сбоку длинной вереницы, в которую растянулось кочевье.

Кибитки высились на спине каждого мамонта – от необходимости идти пешком в этой общине были избавлены более трех десятков женщин.

В голове ехал шаман в такой же кибитке, воины на единорогах рыскали по бокам, зорко всматриваясь в степные просторы.

Накато уже к середине первого дня прокляла свое особенное положение. Боги, она бы предпочла шагать по земле, с животными и другими рабами! От мерного покачивания кибитки голова кружилась и болела. Не спасала даже хваленая выносливость, что отличала ее от простых людей. Да и в выносливости ли дело – она просто не привыкла так подолгу сидеть на месте неподвижно, да еще и с нескончаемой качкой.

Рамла сидела на подушках и вроде бы дремала, прикрыв глаза. Накато это радовало – ее раздражало разговорчивое настроение у шхарт.

А такое порой случалось. Та могла взяться перебирать воспоминания о жизни в прежнем кочевье, где родилась. Сетовать, как за всю жизнь ни единого раза не сменила кочевья. И даже шатер меняла ненадолго – слишком быстро овдовела и вернулась к брату.

В западной части степи это было редкостью – чтобы женщина, достигшая брачного возраста, ни разу не перешла из кочевья в кочевье. Таким могли похвастать лишь близкие и любимые родственницы богатых воинов и тех, кто имел власть.

Новоявленная шхарт прожила почти всю жизнь в том же шатре, где и родилась. Брат обещал снова подобрать ей мужа из наиболее приближенных к нему. Да не успел. И вот – она очутилась одна, в чужом кочевье. Не ожидая того, помимо собственной воли, далеко-далеко от родных и знакомых. В шатре того, кто купил ее. Все, кого она знала, погибли, а если кто и остался жив – так ей теперь уж не узнать ничего об их судьбах. И она часто вспоминала об этом, могла подолгу говорить об одном и том же.

Иногда Рамла принималась рассказывать, что ей снилось нынче и гадать – что мог означать тот или иной сон.

А нет – так жаловалась, что ее ненавидят здесь, в новом кочевье. Хотя уж кому-кому, а ей сетовать было не на что. Она находилась в шатре Фараджа, и никто не мог ничего ей сказать или досадить ей. Работать ей было не нужно – на то были рабы и служанки. Чего не хватало Рамле? Этого понять Накато не могла и злилась.

И вот – спустя совсем немного после того, как тронулось кочевье, ее укачало. В кибитке царила благословенная тишина.

Накато могла беспрепятственно вслушиваться в звуки снаружи. Шелест травы, через которую шагали животные, и топот копыт. Шуршание легкого ветерка в сухих стеблях. Голоса людей, звонкие выкрики, отрывистые приказы. Всхрапы животных. Глухой звон, бряцание и стук. И невнятный гул, что сопровождает любое скопление большого количества народа.

Накато и сама не отказалась бы подремать. Она знала: в любой момент госпожа может проснуться и тогда об отдыхе придется забыть надолго.

Но заснуть не получалось. Мамонт мерно шагал, и кибитка на спине его покачивалась. От этого мутило, в животе начинал ворочаться тяжелый комок, а в ушах поднимался мерзкий шум.