— Рай, — вздыхает он, и я вижу, как он пытается принять правду моих слов.

— Нет, Колтон. Это правда, милый. Я не могу представить, как трудно было попросить своего отца помочь найти твою мать. Не могу представить, что ты чувствовал, отвечая на сегодняшний звонок. Не могу понять, как тяжело тебе было просто признаться в тайне, которая так долго тяготила твою душу… но, прошу, знай, твоя тайна со мной в безопасности.

В ответ он всхлипывает, его глаза быстро моргают, выражение лица наполнено болью, и я наклоняюсь вперед и прижимаюсь нежным поцелуем к его губам — физическое прикосновение, чтобы успокоить нас обоих. Прижимаюсь губами к его носу, а потом прислоняюсь лбом к его лбу, пытаясь вобрать в себя все это.

— Спасибо, что доверяешь мне, — шепчу я ему, мои слова касаются его губ. Он не отвечает, но мне этого и не нужно. Мы сидим вот так, лоб ко лбу, утешая друг друга и принимая границы, которые были пересечены.

Я не жду, что он еще что-то скажет, поэтому, когда он начинает говорить, удивляюсь.

— В детстве я не знал, как со всем этим справиться. — Безграничный стыд в его голосе захлестывает меня, голова идет кругом от одиночества, которое он, должно быть, пережил в подростковом возрасте. Провожу большим пальцем по его щеке, чтобы он знал, что я с ним, знал, что я слушаю. Он тихо вздыхает, его дыхание согревает мои губы, когда он заканчивает свою исповедь.

— Я попытался быстрее доказать, что не проклят, даже несмотря на то, что он делал со мной все это. В старших классах я прошелся по всему спектру девушек, чтобы доказать себе обратное. От этого я чувствовал себя хорошо — женщины меня хотели и желали — потому что это забирало мой страх… но потом это стало моим способом справляться… моим механизмом. Удовольствие, чтобы похоронить боль.

Шепчу эти слова одновременно с ним. Фраза, которую он произнес в гостиничном номере во Флориде, не давала мне покоя, разъедала меня, потому что я хотела понять, почему он так думает. И теперь я понимаю. Спать со всеми подряд. Трахнуть и бросить. Все это способ доказать самому себе, что прошлое не оставило на нем шрама. Способ наложить временный пластырь на открытые раны, которые никогда не заживали.

Зажмуриваюсь, мои разум и сердце болят за этого мужчину, его голос разрывает тишину.

— Я помню не все, но помню, что он подходил ко мне сзади. Вот почему… — его голос звучит так слабо, что затихает, отвечая на вопрос, который я задала в ночь после благотворительного вечера.

— Хорошо, — говорю я ему, чтобы он знал, что я его слышу, понимаю, почему его лишили возможности принимать такое невинное прикосновение.

— Супергерои, — продолжает он, и от его откровенности у меня перехватывает дыхание. — Даже в детстве я должен был за что-то держаться, чтобы избежать боли, стыда, страха, поэтому я звал их, чтобы попытаться справиться. Чтобы иметь какую-то надежду удержаться.

Чувствую на губах соль. Предполагаю, что это мои собственные слезы, но не уверена, потому что не могу сказать, где заканчивается он, и начинаюсь я. И мы не двигаемся, оставаясь сидеть лбом ко лбу, и я задаюсь вопросом, легче ли ему сидеть вот так — с закрытыми глазами, колотящимися сердцами, стремящимися друг к другу душами — чтобы избавиться от всего этого. Чтобы не видеть отчаяния, боли и сострадания в моих глазах. Но даже несмотря на то, что его глаза закрыты, я чувствую, как цепи, так долго сковывающие его душу, начинают спадать. Чувствую, как рушатся его стены. Чувствую, как из этого места надежда улетает в темноту. Только он и я в месте, где он теперь может следовать своим мечтам, не приближаясь к своему прошлому.

Наклоняю голову и целую его в губы. Чувствую, как они дрожат под моими губами, мой уверенный в себе мужчина обнажен и открыт. Наконец, он откидывает голову назад, наши лбы больше не соприкасаются, но теперь я могу смотреть ему в глаза и видеть ясность, которой никогда не было раньше. И маленькое местечко внутри меня вздыхает от того, что он, возможно, сможет сейчас обрести покой, сможет успокоить демонов.

Торжественно ему улыбаюсь, он прерывисто вздыхает, протягивает руки и поднимает меня с колен к себе на колени, где обнимает меня. Я сижу, а меня укачивает и утешает любимый мужчина, способный на большее. Надеюсь, он наконец-то сможет это увидеть и принять. Мужчина, который клянется, что не знает, как любить, и все же именно это он дает мне прямо сейчас — любовь — посреди самого темного отчаяния. Прижимаюсь поцелуем к его подбородку, его щетина щекочет мои чувствительные губы.

Прах разбитого прошлого оседает вокруг нас, когда надежда поднимается из его останков.

— Почему ты рассказал мне об этом сейчас?

Он быстро втягивает воздух, крепче обнимает меня, целует в макушку и тихо посмеивается.

— Потому что ты гребаный алфавит.

Что? Качаю головой и отстраняюсь, чтобы посмотреть на него. И когда я встречаюсь с ним взглядом, когда улыбка, расплывшаяся по его лицу, озаряет зеленым светом темноту вокруг нас, мое сердце падает в новые глубины любви к этому человеку.

— Алфавит?

Уверена, выражение моего лица заставляет его ухмылку стать шире, подмигнув ямочками, он трясет головой. Искра его «я», которую он утратил, вспыхивает мимолетно, звуча оттенком насмешливого высокомерия в его голосе, и это согревает мое сердце. Он снова посмеивается и произносит «Гребаный Бэкс», прежде чем наклониться вперед и прижаться своими губами к моим, не отвечая на мой вопрос.

Он отстраняется и пристально смотрит на меня.

— Почему сейчас, Рай? Из-за тебя. Потому что я толкал и тянул, причинял тебе слишком много боли… и несмотря на все это, ты боролась за меня — чтобы удержать меня, помочь, исцелить, обгоняла меня — и впервые в жизни я хочу, чтобы кто-то сделал это для меня. И я хочу быть свободным, чтобы сделать это для кого-то другого. Я… — он вздыхает, подбирая слова, чтобы выразить эмоции, виднеющиеся в его глазах. Глазах по-прежнему затравленных, но теперь гораздо меньше, чем когда-либо прежде, и только это облегчает боль в моей душе. — Мне нужен шанс доказать, что я на это способен. Что все это… — он делает неопределенный жест рукой, — не лишило меня того, что я могу быть тем, кто тебе нужен, и дать тебе то, что ты хочешь, — умоляет он.

Слышу печаль от его признаний, все еще звучащую в его голосе, но я также слышу вплетенные в него надежду и возможность. И это такой приятный звук, что я прижимаюсь губами к его губам.

Я все еще чувствую, как его охватывает дрожь, когда он проникает языком между моими приоткрытыми губами, желая углубить поцелуй. Я все еще чувствую, как он пытается найти опору на новой почве, на которую пытается встать, но я знаю, он ее обретет.

Потому что он боец.

Так было всегда.

Так будет всегда.

Бросаю на него взгляд, наблюдая, как свет уличных фонарей играет на его лице, и тихо напеваю «Все» группы Lifehouse, звучащей по радио. Уже поздно, но время не имело значения, когда мы сидели вместе на трибунах, залечивая старые раны и делясь новыми начинаниями. Сэмми ведет мою машину к дому, но когда мы с Колтоном на Range Rover съезжаем с автострады, я понимаю, что домой мы пока не едем.

Дом.

Какая безумная идея. Я еду домой с Колтоном, потому что сейчас, после сегодняшнего вечера, это слово значит гораздо больше, чем просто кирпичное здание. Оно означает утешение, исцеление и Колтона. Моего Аса. Вздыхаю, в груди тесно от любви.

Вновь смотрю на него, и он, должно быть, чувствует мой взгляд, потому что глядит на меня все еще красными от слез глазами. Они на мгновение останавливаются на мне, он мягко улыбается, а затем слегка качает головой, будто все еще пытается осмыслить события последних нескольких часов, прежде чем повернуться к дороге. Но я не спускаю с него глаз, потому что в глубине души знаю, они всегда будут обращены к нему, куда бы не смотрели.

Я так глубоко задумалась, что даже не узнаю, где мы находимся, когда Колтон въезжает на стоянку и паркуется.