И в момент просветления, среди удушающей паники, мой разум признает, что если раньше я не чувствовал себя самим собой, то я определенно ненавижу эту гребаную тряпичную версию себя — разваливающегося на куски, валяющегося на полу, как маленькая сучка, из-за нескольких воспоминаний.

Закрываю глаза, пока мой разум плывет в гребаном тумане.

… Если так лягут карты…

Еще больше воспоминаний проносится у меня в голове, но я не могу дотянуться до них или рассмотреть их достаточно долго, чтобы удержать ублюдков.

…Твои супергерои наконец пришли…

Отодвигаю воспоминания, сталкивая их в темноту. Сейчас я так чертовски бесполезен. Как бы мне не нужны были воспоминания, я не уверен, что смогу с ними справиться. Я всегда был крутым парнем, но сейчас мне нужны долбаные детские шажки. Ползать, прежде чем начать ходить и все такое.

Закрываю глаза, чтобы попытаться заставить комнату остановиться, словно гребаную карусель, который она стала.

Хлоп!

И еще одна вспышка воспоминаний. Пять минут назад я ни хрена не мог вспомнить, а теперь не могу забыть. К черту сломанного или согнутого, сейчас я долбаный склад запчастей.

Дыши, Донаван. Дыши.

Хлоп!

Я жив. Цел. Я здесь.

Хлоп!

Делаю пару глубоких вдохов, пот, льющийся из меня, заливает ковер. Изо всех сил пытаюсь сесть, собрать воедино части себя, разбросанные по всей гребаной комнате, безрезультатно, потому что потребуется намного больше, чем паяльник, чтобы соединить меня нахрен вместе.

И меня поражает, словно гребаный товарный поезд, то, что мне нужно сделать прямо сейчас. Я двигаюсь. Если бы я мыслил более связно, то посмеялся бы над своей голой задницей, ползущей по полу, чтобы добраться до пульта телевизора, и над тем, как чертовски низко я опустился.

Но мне, черт возьми, наплевать, потому что я в таком отчаянном положении.

Чтобы вновь обрести себя.

Чтобы контролировать единственный страх, который я могу контролировать.

Чтобы противостоять воспоминаниям и отнять у них силу.

Не быть гребаной жертвой.

Никогда.

Снова.

Добираюсь до пульта с большим усилием, чем обычно требуется мне, чтобы пробежать свои обычные восемь километров, а я только прополз три гребаных метра. Я сейчас чертовски слаб во многих отношениях, я даже не могу их сосчитать. У меня перехватывает дыхание, а отбойный молоток начинает снова работает у меня в голове. Наконец, я добираюсь до кровати и шлепаюсь на задницу, прислоняясь спиной к ее изножью.

Потому что пришло время встретиться с одним из двух страхов, которые господствуют в моих снах.

Направляю пульт на телевизор, нажимаю кнопку, и он оживает. Мне требуется минута, чтобы сосредоточиться, моим глазам трудно сфокусировать двоящееся изображение. Мои гребаные пальцы как желе, и мне требуется несколько попыток, чтобы нажать нужные кнопки, найти запись на видео.

Мне требуется каждая капля той силы, что у меня осталась, чтобы смотреть, как моя машина влетает в дым.

Не отворачиваться, когда машина Джеймсона врезается в мою. Яркая короткая вспышка на экране.

Напоминать себе, черт возьми, дышать, пока она — машина, я — летит сквозь наполненный дымом воздух.

Не съеживаться от тошнотворного звука и вида, когда я ударяюсь о заграждение.

Смотреть, как машина разваливается на куски.

Распадается вокруг меня.

Делает «бочку», словно сброшенная с лестницы чертова игрушечная машинка «Hot Wheel».

И единственный раз, когда я позволяю себе отвести взгляд, это когда меня тошнит.

Трепещу от предвкушения, меня пронизывает удовлетворенность, когда я еду по залитому солнцем шоссе обратно к дому Колтона, обратно к тому, что я называла домом всю прошлую неделю. Молчаливый шажок в огромном шаге наших отношений.

Просто по необходимости. Не потому, что он хочет, чтобы я осталась с ним на неопределенное время. Ведь так?

На сердце становится легче после того, как я провела с мальчиками свою первую двадцатичетырехчасовую смену за последние три недели. Не могу не улыбнуться, вспоминая самопожертвование Колтона ради того, чтобы вытащить меня из дома к мальчикам без увязавшихся за мной папарацци. Я сидела за рулем Range Rover с сильно тонированными стеклами, а Колтон открыл ворота подъездной дорожки и вошел прямо в безумие СМИ, отвлекая все внимание на себя. И когда стервятники налетели, я выехала с другой стороны, и никто меня не преследовал.

Ожидание имеет значение. Фраза вертится в моей голове, на меня проливается парад возможностей от этих трех слов, которые Колтон написал мне ранее. И когда я попытался позвонить ему, чтобы спросить, что он имел в виду, телефон перебросил меня на голосовую почту, а в ответ пришло другое сообщение.

Никаких вопросов. Теперь я контролирую ситуацию. Увидимся после работы.

И простая мысль о том, что после пребывания с ним в течение трех недель практически в режиме нон-стоп, теперь мне не разрешено с ним разговаривать — само по себе создало нешуточное предвкушение. Но вопрос в том, чего именно я должна ожидать? Как бы мое тело уже не решило, трепеща от того, что, как оно знает, является ответом, сознание пытается подготовить меня к чему-то еще. Боюсь, что если подумаю, что доктор его действительно выписал, а он пока этого не сделал, я буду в исступлении от нужды и так переполнена желанием, что возьму то, что хочу — отчаянно хочу — даже если это для него не безопасно.

Не могу сдержать удовлетворенной улыбки, думая о том, что может принести сегодняшний вечер, после великолепной смены с другими мужчинами моей жизни. Зайдя в Дом, я почувствовала себя рок-звездой от теплого и любящего приема, который устроили мне мальчики. Я так скучала по ним, и было так приятно услышать, как Рикки и Кайл спорят о том, кто лучший бейсболист, услышать нежный звук голоса Зандера, пока произносящего слова по отдельности, но с неизменной твердостью, слушать, как Шейн трещит о Софии и о том, что Колтону становятся лучше и тот сможет научить его водить машину. Были объятия и заверения, что Колтон действительно в порядке, и все заголовки в газетах, говорящие об обратном, это неправда.

Прибавляю радио, когда оттуда звучит «Всё, что мне было нужно», и начинаю петь вслух, слова, которые поддерживают мое хорошее настроение, если это вообще возможно. Оглядываюсь через плечо и перестраиваюсь, в третий раз замечая темно-синий седан. Может, мне все-таки не удалось сбежать от папарацци. Или, может, это один из парней Сэмми просто хочет убедиться, что я благополучно доберусь до дома. Несмотря на это, чувствую легкую нервозность.

Начинаю впадать в паранойю и тянусь к телефону, чтобы позвонить Колтону и спросить, не заставил ли он Сэмми приставить ко мне охрану. Тянусь к пассажирскому сиденью, и моя рука касается множества самодельных подарков, которые мальчики сделали для Колтона. И тут я понимаю, что, когда грузила свои вещи назад, оставила свой телефон там и забыла забрать обратно.

Снова смотрю в зеркало и пытаюсь избавиться от чувства, которое меня съедает, заставляет беспокоиться, когда я по-прежнему вижу машину, держащуюся на некотором отдалении, и заставляю себя сосредоточиться на дороге. Говорю себе, что это просто отчаявшийся фотограф. Ничего особенного. Это территория Колтона, к которой он привык, но не я. Издаю громкий вздох, пробираясь по побережью на Броудбич-Роуд.

Меня не должно удивлять, что папарацци все еще блокируют улицу у ворот Колтона. Мне не следовало съеживаться, двигаясь по улице, когда они слетелись на меня, заметив, что я веду его машину. Мне не следовало снова проверять зеркало заднего вида, нажимая на кнопку, открывающую ворота, и увидеть, как седан припарковался у обочины. Мне следовало заметить, что человек в машине не вышел — ничто не говорит о том, что его камера делает снимки, ради которых он меня преследовал — но трудно сосредоточиться на чем-то еще, ведя машину, когда вокруг взрывается столько вспышек фотоаппаратов.