Не могу сдержать улыбку, расплывающуюся по губам.

— Мне тоже, — бормочу я. — Мне тоже.

Бэкс подходит ко мне и прижимается поцелуем к моей макушке.

— Я собираюсь вернуться в отель. Мне нужно принять душ, поговорить с братом, а потом я вернусь, хорошо?

Растущее обожание к Бэксу расцветает внутри — настоящий лучший друг навсегда.

— Почему бы тебе не остаться там на ночь и хорошенько не выспаться? В настоящей кровати вместо паршивых кресел в приемной.

Он посмеивается и качает головой.

— Чья бы корова мычала, а?

— Знаю, но я просто не могу… и, кроме того, я спала в этих паршивых креслах здесь. — Я похлопываю по креслу, на котором сижу. — По крайней мере, в них больше набивки, чем в тех. — Наклоняю голову и смотрю, как он размышляет. — Обещаю позвонить, если он очнется.

Он громко выдыхает и смотрит на меня с неохотой.

— Хорошо… но ты позвонишь?

— Конечно.

Смотрю, как Бэкс уходит, и радуюсь неповторимой тишине больничной палаты. Сижу и смотрю на Колтона, чувствуя себя по-настоящему счастливой, что он здесь и передо мной — что он не забыл меня — когда могло быть намного хуже. По прошествии времени посылаю наверх молчаливую молитву, зная, что я должна начать следовать своим обещаниям, которые дала тем, кто находится по ту сторону, чтобы Колтон вернулся ко мне.

Набираю пару сообщений для Хэдди, проверяю мальчиков и смотрю, как сегодня прошел тест Рикки по математике, перед тем, как написать Бэксу «Спокойной ночи» и сказать, что Колтон еще не пришел в себя.

Приближается раннее утро, и я больше не могу сопротивляться. Снимаю туфли, вытаскиваю заколку из волос и оказываюсь в единственном месте в мире, где хочу быть.

Рядом с Колтоном.

Утренний свет прожигает мои закрытые веки, когда я пытаюсь пробудиться от самого глубокого сна, который у меня был за последние шесть дней. Вместо этого я просто зарываюсь глубже в тепло рядом с собой. Чувствую, как пальцы скользят по щеке, и мгновенно настораживаюсь, тело трепещет от осознания.

— Доброе утро. — Шепчет он возле моей макушки. Сердце переполняется множеством эмоций, но то, что я чувствую сильнее всего — это целостность.

Я снова целая.

Начинаю приподнимать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Пока никаких врачей. Мне это нужно. Нужна ты. Никто больше, ладно? — просит он.

Серьезно? А небо и правда голубое? Если бы я могла, я бы вытащила его из этой стерильной тюрьмы и держала бы у себя какое-то время. Или всегда, или даже больше, если он позволит. Но вместо того, чтобы позволить легкомысленным фразам слететь с языка, я просто удовлетворенно стону и обнимаю его. Закрываю глаза и впитываю все, что происходит в этот момент. Я так отчаянно желаю, чтобы мы оказались где-то еще, где угодно, чтобы я могла лежать с ним кожа к коже, общаясь с ним таким неподдающимся описанию образом. Чувствую, что я делаю что-то, чтобы помочь исцелить его нарушенную память и поврежденную душу.

Мы лежим в тишине, моя рука там, где его сердце, а пальцы его левой руки лениво рисуют вверх и вниз линии по моему предплечью. Так много вопросов, которые мне хочется задать. Так много всего проносится в моей голове, но единственное, что я могу сказать:

— Как ты себя чувствуешь?

Кратковременная пауза в его движении настолько незаметна, что я почти не улавливаю ее, но понимаю. И мне этого достаточно, чтобы сказать, что что-то не так, кроме очевидного.

— Нормально. — Это все, что он говорит, и это еще больше укрепляет мою догадку. Даю ему немного времени, чтобы собраться с мыслями и понять, что он хочет сказать, потому что за последние несколько недель я узнала так много вещей, и последняя из них — моя неспособность слушать, когда это важнее всего.

А сейчас это важно.

Поэтому я лежу молча, пока мой разум борется с вариантами вопросов.

— Я проснулся несколько часов назад, — начинает он. — Слушал, как ты дышишь. Пытался заставить свою правую руку работать. Пытался понять, что произошло. Чего я не могу вспомнить. Оно там. Я чувствую это, но не могу сделать так, чтобы воспоминание вышло на первый план… — он замолкает.

— Что ты помнишь? — спрашиваю я.

Отчаянно хочу повернуться, посмотреть в его глаза и прочитать страх и разочарование, которые, скорее всего, идут там рука об руку, но я этого не делаю. Даю ему возможность признать, что сейчас он действует не на сто процентов. Чтобы уравновесить этот врожденный мужской инстинкт: необходимость быть как можно сильнее, не проявлять слабости.

— Только это, — вздыхает он. — Помню части, какие-то фрагменты. Ничего целого, кроме того, что в большинстве из них была ты. Можешь рассказать, что случилось? Как прошел день, чтобы я мог попытаться заполнить то, чего не хватает?

— Ммм. — Я мягко киваю головой, улыбаясь воспоминаниям о том, как началось наше утро.

— Я помню, как проснулся с лучшим видом на свете — ты голая, на мне. — Вздыхает он в знак одобрения, что заставляет части внутри меня, которые были забыты всю прошлую неделю, ожить. Я даже не борюсь с улыбкой, расплывающейся по губам, чувствуя под простыней рядом со мной его растущее возбуждение. Рада, что я влияю не только на память.

— Бэкс вошел без стука, и я разозлился на него за это. Он ушел, и я уверен, твои джинсы были сброшены на пол, а ты была прижата спиной к стене через несколько секунд после того, как дверь закрылась. — Мы замолкаем на мгновение, безошибочные искры потрескивают между нами. — Боже милостивый, чего бы я только не отдал, чтобы сделать это прямо сейчас.

Начинаю смеяться, и на этот раз, передвигаюсь, чтобы сесть и посмотреть на него, он позволяет мне. Поворачиваюсь к нему лицом и не могу избавиться от озноба, покрывающего мою кожу, когда смотрю ему в глаза.

— Не думаю, что доктор Айронс одобрил бы это, — поддразниваю я, тихо вздыхая от облегчения, чувствуя, что мы вернулись на то место, где остановились до аварии. Игривые, нуждающиеся и дополняющие друг друга. Не могу остановить руку, которая тянется к его щеке. Ненавижу мысль о том, что не смогу его касаться.

— Что же, — говорит он, — первым делом спрошу об этом доктора Айронса, когда его увижу.

— Первым делом? — спрашиваю я и сглатываю, чувствуя, как сердце подскакивает к горлу и делает там кувырок, когда он поворачивается лицом и прижимается поцелуем к моей ладони. Простое движение, еще сильнее стягивающее узел на ленте, уже и так обвязанной вокруг моего сердца.

— У мужчины должны быть свои приоритеты. — Ухмыляется он. — Если одна голова разбита, то, по крайней мере, другую можно использовать по максимуму. — Он начинает смеяться и морщиться, поднимая левую руку, и хватаясь за голову.

Меня пронзает тревога, и я тут же тянусь, чтобы нажать кнопку вызова, но его рука останавливает меня. И мне требуется секунда, чтобы понять, что он только что воспользовался своей правой рукой. Думаю, Колтон понимает это в то же время со мной.

Он сглатывает, переводит взгляд на свою руку, отпуская мою. Следую за его взглядом, чтобы увидеть, как сильно дрожат его пальцы, когда он безуспешно пытается сжать кулак. Замечаю блеск пота, появляющийся на лбу под повязкой, так он хочет, чтобы пальцы напряглись. Когда я больше не могу смотреть, как он сражается, тянусь и хватаю его за руку, начиная массировать ее, желая, чтобы она двигалась сама.

— Это только начало, — успокаиваю я его. — Будем продвигаться маленькими шажками, хорошо? — все, что мне хочется сделать, это обнять и забрать всю его боль и разочарование, но он кажется таким неокрепшим, что я боюсь прикоснуться к нему, несмотря на то, насколько это уменьшит затянувшееся беспокойство, которое ходит на цыпочках в моей голове. Мой обычный оптимизм прошел через ад за эти последние несколько недель, и я просто не могу избавиться от чувства, что это еще не самое худшее. Что что-то еще скрывается за горизонтом, ожидая, чтобы снова нанести по нам удар.