Гребаный Шалтай Болтай.

Страх ползет по моему позвоночнику, захватывая и отражаясь во мне. Я просто не могу этого сделать. Не могу посмотреть вверх. Не будь такой тряпкой, Донаван. Вместо этого я смотрю вправо, прямо ему в глаза — неожиданное затишье в этой буре.

— Это…? Я…? — спрашиваю я маленького мальчика, дыхание перехватывает горло, опасение услышать ответ удерживает мой голос в заложниках.

Он лишь смотрит на меня — глаза ясные, лицо серьезное, губы поджаты, на носу россыпь веснушек — прежде чем сжимает мое плечо.

— А ты как думаешь?

Мне хочется вытрясти из него гребаный ответ, но я знаю, что не буду этого делать. Не смогу. Когда он находился рядом со мной в этом хаосе, я еще ни разу не чувствовал себя более спокойным и в то же время более напуганным.

Заставляю отвести свои глаза от его безмятежного лица и оглянуться на сцену, разворачивающуюся передо мной. Чувствую себя словно в калейдоскопе рваных образов, когда вглядываюсь в лицо — свое гребаное лицо — на каталке.

У меня разрывается сердце. Сдувается. Останавливается. Умирает.

Человек-Паук.

Серая кожа. Глаза опухли, покрыты синяками и закрыты. Губы вялые и бледные.

Бэтмен.

Опустошение окружает, отчаяние поглощает, жизнь уходит, и все же моя душа еще цепляется.

Супермен.

— Нет! — кричу я во всю глотку, пока голос не становится хриплым. Никто не поворачивается. Никто меня не слышит. Никто не реагирует — ни мое гребаное тело, ни гребаные медики.

Железный человек.

Тело на каталке — мое тело — вздрагивает, когда кто-то взбирается на носилки и начинает делать массаж сердца. Кто-то застегивает корсет на шее. Поднимает веки и проверяет зрачки.

Хлоп.

Настороженные лица. В глазах поражение. Стандартные движения.

Хлоп.

— Нет! — кричу я снова, паника господствует внутри каждой моей клеточки. — Нет! Я здесь! Прямо здесь! Я в порядке.

Хлоп.

Слезы падают. Недоверие исчезает вместе с возможностями. Надежды рушатся.

Моя жизнь стирается.

Глаза сосредотачиваются на моей руке, безвольно и безжизненно свисающей с каталки — одинокая капля крови медленно стекает вниз к кончику пальца, прежде чем очередное нажатие на мою грудную клетку, заставляет ее упасть вниз к другим каплям на земле. Фокусируюсь на этом ручейке крови, не в силах взглянуть на свое лицо. Я больше не могу этого выносить.

Не могу смотреть, как жизнь уходит из меня. Не могу выносить страх, проникающий в мое сердце, неизвестность, пробирающуюся в мое подсознание, и холод, начинающий просачиваться в мою душу.

— Помоги мне! — я поворачиваюсь к маленькому мальчику, такому знакомому и незнакомому одновременно. — Пожалуйста, — умоляю я шепотом, каждой каплей жизни, которая есть во мне. — Я не готов… — не могу закончить предложение. Если я это сделаю, то я приму то, что происходит на каталке передо мной — то, что означает его присутствие рядом со мной.

— Нет? — спрашивает он. Одно слово, но самое важное в моей гребаной жизни. Смотрю на него, поглощенный тем, что находится в глубине его глаз — понимание, принятие, признание — и как бы мне не хотелось, чтобы те чувства, что я испытываю, находясь рядом с ним, оставили меня, ответ на вопрос, который он мне задает — выбрать жизнь или смерть — это самое простое решение, которое мне когда-либо приходилось принимать.

И в то же время, решение жить — вернуться и доказать, что я, черт возьми, заслуживаю дарованного мне выбора — означает, что мне придется покинуть его ангельское личико и спокойствие, которое его присутствие приносит моей беспокойной душе.

— Увижу ли я тебя когда-нибудь снова? — не уверен, откуда возникает этот вопрос, но он вырывается, прежде чем я могу его остановить. Затаив дыхание, ожидаю его ответа, желая услышать и «да», и «нет».

Он склоняет голову в сторону и ухмыляется.

— Если так лягут карты.

Чьи гребаные карты? Хочется мне ему крикнуть. Бога? Дьявола? Мои? Чьи долбаные карты? Но все, что я могу сказать:

— Карты?

— Ага, — отвечает он, слегка качая головой, глядя на свой вертолет и обратно на меня.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Теперь звук становится громче, заглушая вокруг меня весь шум, и все же я по-прежнему слышу его дыхание. По-прежнему слышу стук своего сердца в барабанных перепонках. По-прежнему чувствую тихий вздох спокойствия, обволакивающий мое тело, словно шепот, когда он кладет руку мне на плечо.

Внезапно я вижу вертолет — служба спасения «Life Flight» — на внутреннем поле, непрекращающийся звук вращающихся лопастей — хлоп, хлоп, хлоп — он ждет меня. Каталку везут вперед, к ней начинают быстро пробираться.

— Разве ты не идешь? — спрашивает он меня.

Сглатываю, оглядываюсь на него и слегка киваю головой.

— Да… — это почти шепот, страх неизвестности утяжеляет мой голос.

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

— Эй, — говорит он, и мои глаза возвращаются к его идеальному лицу. Он указывает на суматоху позади меня. — Похоже, твои супергерои на этот раз все-таки пришли.

Оборачиваюсь, сердце подкатывает к горлу и недоумение проникает в мой разум. Сначала я этого не вижу, пилот стоит ко мне спиной, помогая загрузить мои носилки в вертолет, но когда он поворачивается, чтобы запрыгнуть на место пилота и взяться за рычаг управления, мне становится ясно, как день.

Мое сердце останавливается.

И начинает биться снова.

Неуверенный выдох облегчения пронзает душу.

Шлем пилота окрашен.

Красным.

С черными линиями.

Спереди красуется позывной «Человек-Паук».

Маленький мальчик во мне радуется. Взрослый мужчина во мне вздыхает с облегчением.

Поворачиваюсь, чтобы попрощаться с мальчиком, но его нигде нет. Как, черт возьми, он узнал о супергероях? Оглядываюсь вокруг в поисках ответа — но его нет.

Я один.

Совсем один, за исключением успокаивающей силы тех, чьего прибытия я ждал всю свою жизнь.

Мое решение принято.

Супергерои наконец пришли.

Онемение медленно проникает в мое тело. Не могу двигаться, не могу думать, не могу оторвать глаз от искореженной машины на трассе. Если я посмотрю куда-нибудь еще, то все станет реальным. Вертолет, пролетающий над головой, на самом деле станет тем, что унесет переломанное тело мужчины, которого я люблю.

Мужчины, который мне нужен.

Мужчины, которого я не могу потерять.

Закрываю глаза и просто слушаю, но ничего не слышу. Единственное, что звучит у меня в ушах — это пульс. Единственное, что помимо черноты видят мои глаза — чувствует мое сердце — это осколки образов в моем сознании. Макс превращается в Колтона, а Колтон в Макса. Воспоминания, вызывающие надежду, за которую я хватаюсь, как за спасательный круг, мерцают и загораются, прежде чем угаснуть, как от тьмы, заглушающей свет в моей душе.

Я обгоню тебя, Райлс. Его голос, такой сильный и решительный, наполняет мою голову, как фейерверк, вспыхивая в моем сознании, а затем рассеивается дымом.

В глазах двоится, желаю, чтобы слезы, душащие меня, наконец-то пролились или внутри загорелась бы искорка жизни, но ничего не происходит, горе свинцовым грузом ложится на душу, утягивая ее вниз.

Заставляю себя дышать, пытаясь обмануть свой разум, заставив его поверить, что последних двадцати двух минут не было. Что автомобиль не кувыркался и не выделывал пируэты в наполненном дымом воздухе. Что медики с мрачными лицами не разрезали металл машины, чтобы вытащить безжизненное тело Колтона.

Мы никогда не занимались любовью. Единственная мысль, которая мелькает в моей голове. У нас никогда не было возможности «обогнать» после того, как он, наконец, сказал те слова, которые мне нужно было услышать — и что он, наконец, принял, признался и испытал чувства.

Мне хочется перемотать время назад и вернуться в наш номер, в объятия друг друга. Когда мы были связаны — слишком одеты и слишком раздеты — но ужасный вид искореженной машины мне этого не позволяет. Он в очередной раз так сильно ранит меня, что я не могу надеяться на то, что Колтон выберется живым и невредимым.