— Во-первых, позвольте мне сказать, что я поговорила с вашим акушером и просмотрела вашу историю болезни, и да, вероятность того, что вы сможете выносить плод, даже зачать, была крайне мала. — Она пожимает плечами. — Но иногда человеческое тело бывает стойким… чудеса случаются, природа побеждает.

Я слабо улыбаюсь, хотя знаю, улыбка не касается глаз. Как я могла вынашивать жизнь — своего ребенка, частичку Колтона — и не знать об этом? Не чувствовать этого?

— Как я могла не знать? Я имею в виду, на каком я была сроке? Почему случился выкидыш? Была ли это моя вина, я что-то сделала, или ребенок — мой ребенок — все равно не дожил бы до конца срока? — вопросы сыплются один за другим, слезы текут по моему лицу, потому что сейчас я плачу из-за чувства вины по поводу выкидыша. Она терпеливо выслушивает все мои вопросы, и ее глаза светятся состраданием. — Это единичный случай, или есть вероятность, что подобное может случиться снова? Я просто потрясена, — признаюсь я, мое дыхание прерывается. — И я не знаю… просто не знаю, чему верить. У меня голова идет кругом…

— Это понятно, Райли. Вы через многое прошли, — говорит она, сдвигаясь, и когда она это делает, там, прислонившись к дверному косяку, засунув руки в карманы, стоит он, его футболка в пятнах крови — моей, ребенка… крови нашего ребенка — и если я думала, что шлюзы прорвало раньше, при виде его их срывает напрочь.

В одно мгновение он оказывается рядом со мной, его лицо искажено болью, а глаза — борьбой непостижимых эмоций. Он протягивает руку, чтобы утешить меня, и колеблется, когда видит, как мой взгляд скользит вниз и сквозь слезы фокусируется на пятнах на его футболке. В мгновение ока он снимает куртку и футболку через голову, бросает их в кресло, обнимает меня и притягивает к себе.

И сейчас начинаются безобразные слезы. Громкие, прерывистые рыдания сотрясают мое тело, он обнимает меня — совершенно не зная, что сделать, чтобы мне стало лучше — и позволяет плакать. Его руки двигаются вверх и вниз по моей спине, приглушенным голосом он шепчет слова, которые на самом деле не проникают сквозь туман горького неверия.

И я чувствую столько всего сразу, что не могу выбрать что-то одно, чтобы за это удержаться. Я смущена, напугана, подавлена, опустошена, шокирована, я в безопасности, и мне кажется, что многое изменилось навсегда.

Для меня.

Между нами.

Надежды, мечты, желания были оторваны от меня и предопределены судьбой, в которой я никогда не имела права голоса. И слезы продолжают литься, когда я понимаю, что я снова потеряла. Надежды, оказавшиеся возможностью, которые я никогда не ожидала, что смогу вернуться.

И все это время Колтон осыпает мое заплаканное лицо поцелуями, снова и снова, пытаясь заменить боль состраданием, горе любовью. Он отстраняется, и его глаза сливаются с моими. Мы сидим так с минуту, глаза говорят так много, а губы не произносят ни слова. Но хуже всего то, что, кроме абсолютного облегчения, я не могу прочитать больше ничего из того, что он мне говорит.

Единственное, в чем я уверена, так это в том, что он такой же потерянный и сбитый с толку, как и я, но в глубине души я боюсь, что он испытывает эти чувства по совершенно противоположной причине.

— Эй, — тихо говорит он, и легкая улыбка появляется в уголках его губ. Чувствую, как его руки слегка дрожат. — Ты напугала меня до смерти, Райлс.

— Прости. Ты в порядке? — мой голос звучит сонно, вяло.

Колтон опускает глаза и качает головой, натянуто смеясь.

— Ты лежишь на больничной койке и спрашиваешь все ли со мной в порядке? — когда он поднимает глаза, я вижу, что в них стоят слезы. — Райли, я… — он замолкает и прерывисто выдыхает.

И прежде чем он успевает что-то сказать, раздается стук в дверь. Доктор Эндрюс спрашивает, можно ли ей вернуться. Никто из нас даже не понял, что она ушла, потому что мы были так поглощены друг другом.

— Вы готовы к ответам?

Киваю ей, колеблясь и все же желая знать. Колтон на мгновение отпускает меня — потеря его прикосновения пугает меня. Он берет меня за руку, а врач возвращается к кровати и вздыхает.

— Что же, к сожалению, я не могу сказать вам ничего конкретного, потому что мы столкнулись только с последствиями произошедшего, пытаясь собрать все воедино. Теперь, когда вы, более менее, пришли в себя, чем когда мы впервые встретились, не могли бы вы рассказать мне, что помните?

У меня такое чувство, будто я плыву под водой, но я перебираю в памяти все, что помню, вплоть до того, как осела на пол ванной, а потом темнота, пока не оказываюсь здесь. Она кивает и делает какие-то пометки на своем iPad.

— Вам очень повезло, что Колтон вас нашел. Вы потеряли много крови и к тому времени, как попали к нам, у вас начался гиповолемический шок.

У меня так много вопросов, которые я хочу ей задать… так много неизвестных, которые мой разум все еще осмысливает. Бросаю взгляд на Колтона и из-за того, через что мы прошли по вине Тони, не решаюсь задать вопрос, на который хочу больше всего получить ответ. Поэтому выбираю другой, который не дает мне покоя.

— На каком я была сроке? — мой голос слабый, и Колтон крепко сжимает мою руку. Мысль о том, что я когда-нибудь смогу снова задать этот вопрос, поражает меня до глубины души. Я вынашивала ребенка. Ребенка. Мой подбородок дрожит, я отчаянно пытаюсь снова не заплакать.

— Мы предполагаем, от двенадцати до четырнадцати недель, — говорит она, и я зажмуриваюсь, пытаясь понять, что она сказала. Пальцы Колтона сжимают мои, и я слышу его сдержанный, но неровный вздох. Она ждет, пока все устаканится, прежде чем продолжить. — Из того, что мы можем сказать, у вас случился либо разрыв плаценты, либо полное предлежание в месте, где лопнули сосуды.

— И что это значит?

— К тому времени, как вас госпитализировали, кровотечение было настолько сильным и продолжительным, что мы можем только догадываться о причине. Мы предполагаем, что это было предлежание, потому что мы редко наблюдаем разрыв на таких ранних сроках беременности, если не было какой-то сильной травмы живота и…

Она продолжает говорить, но я не слышу больше ни слова, и Колтон тоже, потому что в одно мгновение он вскакивает с кровати, начинает ходить туда-сюда, тело трепещет от негативной энергии, а на лице застыла злость.

И мне намного легче сосредоточиться на нем и взрыве эмоций на его лице, чем на моих собственных. Мой ошеломленный мозг думает, что, если будет смотреть на него, то мне не придется взглянуть в лицо тому, что я чувствую. Мне не нужно задаваться вопросом, не слишком ли сильно я напирала на отца Зандера, и не из-за меня ли все это произошло.

Доктор Эндрюс с беспокойством в глазах смотрит на него, потом снова на меня, пока я рассказываю о событиях дня. Каждый раз, когда я упоминаю, что отец Зандера бил меня, я физически вижу, как растет волнение Колтона. Не знаю, как это отражается на Колтоне, не знаю, где именно витают его мысли и сколько еще он сможет вынести, и я много чего боюсь, потому что знаю, что чувствую.

— Это вполне могло стать причиной — спусковым крючком всего — что привело к выкидышу, — говорит она через несколько секунд.

Зажмуриваюсь на мгновение и заставляю себя проглотить комок в горле, в то время как Колтон бормочет себе под нос проклятия, он все еще беспокойно мечется, сжав кулаки. И я изучаю его, пытаясь прочесть эмоции, мелькающие в его глазах, прежде чем он останавливается и смотрит на меня.

— Мне нужна чертова минута, — говорит он, прежде чем развернуться и выскочить за дверь.

Слезы возвращаются, и я понимаю, что нахожусь в эмоциональном смятении, понимаю, что не могу мыслить ясно, в голове мелькает мысль, что Колтон злится на меня из-за беременности, а не из-за потери нашего ребенка. Я тут же отбрасываю эту мысль — ненавижу себя за то, что вообще об этом подумала — но судя по событиям последних нескольких недель и тому, через что мы прошли, я ничего не могу с собой поделать. А потом эта мысль приводит к тому, что столько всего вышло из-под контроля, и мне приходится уговаривать себя взять себя в руки. Что я не безразлична Колтону, что он не бросит меня из-за чего-то подобного. Заставляю себя сосредоточиться на ответах, а не на неизвестности.