Я выхожу из санчасти, запах аптечных мазей и спирта ещё щекочет ноздри. На улице сухо, знойно, в воздухе стоит пыль. Солнце слепит, как будто ему мало жары, и оно решило добить нас своим светом. Левой рукой поправляю ремень, правой стираю пот с лба.

В кабинете командира прохладно. И нет генерала Жигалова, похоже отбыл. Полковник Грачев сидит за массивным столом, в тени, словно спрятался от афганской жары. На его лице полусерьёзная, полушутливая усмешка, и я уже чувствую, что разговор будет непростым.

— Разрешите, товарищ полковник? — становлюсь в дверях, чеканю каждое слово.

— Заходи, Беркут, — кивает он, но вместо официального тона в голосе слышен тёплый оттенок. — Садись.

Едва успеваю закрыть за собой дверь, как Грачев продолжает.

— Ну что, герой, вся часть уже знает, как ты погранцев из той передряги вытаскивал. Доложить хочешь?

— Так точно, товарищ полковник, — начинаю было, но он машет рукой, перебивая меня.

— Да ладно, затянул ты с докладом. Я всё уже слышал. И не только я — генерал Жигалов тоже был в восторге. Слушай, Беркут, поздравляю!

Я вздёргиваю бровь, не сразу понимая, о чём речь.

— С чем именно, товарищ полковник?

Он расплывается в широкой улыбке, словно ждал этого вопроса.

— Капитан теперь ты, Беркут. Очередное звание заслужил.

Слова будто врезаются в грудь, не от удара, а от неожиданности. Капитан.

— Спасибо, товарищ полковник, — выдавливаю из себя.

— Да ладно, не тушуйся, — смеётся он. — Если так шустро пойдёт, глядишь, и до генерала дорастёшь. В подчинении у тебя ходить будем. Лишь бы шальная пуля не подвела.

Усмехаюсь. Шальная пуля — старая шутка, но звучит здесь, в Афгане, как предостережение.

— Ладно, Беркут, шутки в сторону, — резко меняет тон Грачев. — Есть серьёзное дело.

Наклоняется ближе, опираясь локтями о стол. Его глаза холодные, внимательные.

— Надо склады с оружием у моджахедов прощупать. Разведка донесла, где крупные партии оружия и боекомплектов обнаружили. Наши готовят Панджшерскую операцию, тебе же известно?

— Так точно, товарищ полковник.

— Твоя задача — вместе с группой разведчиков выйти на эти склады, заложить взрывчатку и всё это дело разнести к чёртовой матери.

Киваю. Задание ясное, но, как всегда, в нём больше подводных камней, чем кажется.

— Группу набираешь сам. Четыре человека. Ты, Колесников, Гусев… Ну и четвёртый. Кого берёшь?

На секунду задумываюсь. Личность четвёртого бойца — ключевая часть любой миссии. Это не просто человек, это спина, которую ты прикрываешь, и тот, кто прикроет твою.

— Только не Горелова и не Коршунова, — сразу выдаю я. Эти двое — хорошие солдаты, но со своими особенностями. И эти двое у меня вот где сидят! — провожу ребром ладони себе по шее.

Полковник смеётся, стучит кулаком по столу.

— Ты что, думаешь, у меня тут клад разведчиков — выбирай на любой вкус?

— Нет, товарищ полковник. Просто…

— Просто ничего! — обрывает он. — Завтра вас рано утром вертолёт забирает, высадит у базы противника. Там будете работать. А четвёртого я сам определю. Сюрприз, так сказать.

На этих словах в дверь стучат.

— Входите! — разрешает полковник и я оборачиваюсь.

На пороге стоит фигура, от которой внутри у меня всё переворачивается.

— Ну что, доволен, Беркут? — усмехается Грачев, видя моё лицо. — Вот тебе четвёртый.

Меня, словно током прошибает…

Дверь в кабинет открывается резко.

В проёме появляется знакомая фигура — высокий, подтянутый, с немного хитрым прищуром в глазах. Шохин. Чёрт возьми, вернулся.

— Ну ты и кадр, Саша, — вырывается у меня прежде, чем успеваю подумать. Встаю, протягиваю руку, а он только кивает в ответ. Взгляд беглый, чуть настороженный. Чувствую, что-то не так.

— Привет, Беркут, — голос у него хриплый, как у человека, который успел и выспаться в самолёте, и натерпеться в пути. — Только что из Союза. Вызвали прямо сюда, даже рюкзак не успел бросить.

Грачев поднимает голову, застывает на мгновение, будто оценивает Сашу. Затем указывает пальцем на стул.

— Садись, Шохин.

Саша садится. Я почти чувствую, как в комнате становится тесно от напряжения.

— Карта, — вставляю я, обрывая молчание. — Подтвердили?

Полковник кивает, но его взгляд холоден, будто выжидает, как мы отреагируем.

— Да, подтвердили. Настоящая. Но… — делает паузу, — Яровой предугадал, что мы можем что-то подобное провернуть. Заранее подготовил подмену. Ну и хитрый лис.

— Вы про фальшивку?

Грачев морщится.

— Именно. Прекрасно исполненная, кстати. Если бы не наши специалисты, мы бы не заметили подмены.

Саша мечтательно смотрит куда-то в стену. С его лица ничего не считывается, но я знаю, что он переваривает слова. Это Шохин. Он всегда вникает глубже, чем говорит.

— А если бы мы не поняли? — спрашиваю, но голос уже тише.

— Тогда, Беркут, — Грачев откладывает блокнот, опирается локтями о стол, — мы бы сейчас с тобой не разговаривали. Твои действия, конечно, блестящи, но этот вариант обмена был у них предусмотрен. Поэтому они тащили с собой срочников в горы, хотя могли избавиться от них. Яровой знал, что они сделают ставку на карту.

Я молчу, перевариваю.

— А ты сам-то что думаешь? — вдруг спрашивает Шохин, повернувшись ко мне. Его голос ровный, но в глазах проскальзывает что-то вроде вызова.

— Думаю, — отвечаю, прищурившись, — что Яровой не один. Кто-то из наших ему помогает. Слишком хорошо всё рассчитано.

Грачев меняется в лице, но ничего не говорит. Лишь смотрит, как будто пытается решить, поверить мне или нет.

— Интересное наблюдение, Беркут, — говорит он наконец. — Очень неожиданное.

Я киваю.

— Что дальше? — спрашивает Шохин. — какая задача?

— Дальше мы приступаем к очередному заданию, — отвечает Грачев, и в его голосе звучит усталость. — А ты, Беркут, Введешь его в курс дела.

— Хорошо, товарищ полковник.

Грачёв улыбается уголком губ.

Саша молчит, но смотрит на меня с интересом.

— Когда отправляемся? –спрашивает Сашка.

— Скоро, — говорит полковник наконец. — Очень скоро.

Расставшись с Шохиным, я иду к себе в палатку. В нашей части стоят модули казармы солдат, медчасти, столовой. Остальное — палаточный городок. Похоже, наспех все собирали, чтобы укомплектовать воинскую часть. Известные события поджимали.

Теплый афганский вечер тянет за собой запахи — пыль, табак, солярка. Где-то вдалеке потрескивает костёр. Спина влажная, рубаха прилипает, словно вторая кожа. В голове крутится одно имя.

Маша.

Она думает, что я тот самый Беркутов, с которым у неё был роман. Парень с лёгкой улыбкой, уверенным взглядом и мечтами о будущем. Но я не он. Чужое тело, чужая жизнь. А её глаза смотрят так, будто видят кого-то, кем я никогда не стану. Как объяснить? Стоит ли вообще?

И что толку в словах, если завтра меня может разорвать осколком или засыпать в ущелье?

Вхожу в палатку, не включая свет. Внутри темно, только лунный свет пробивается через ткань, обрисовывая контуры вещей — рюкзак в углу, сброшенные берцы. Я думаю, что сейчас завалюсь на раскладушку, закрою глаза и попробую не думать. Не о Маше, не о завтрашнем задании, не о том, кто я теперь.

— Ты поздно, — тихий голос разрезает тишину.

Я замираю. Из темноты выходит фигура. Маша ловит каждое мгновение. Она здесь, в моей палатке.

— Что ты тут делаешь? — голос у меня хриплый, сухой. В горле першит.

Она подходит ближе, так близко, что я чувствую запах её духов — чуть сладковатый, с тонкой горчинкой. Поднимает руку и кладёт пальцы мне на губы.

— Молчи, — шепчет она. — Я всё поняла. Мы расстаёмся.

Я хочу что-то сказать, но её пальцы не дают мне открыть рот. Она говорит, а я слушаю, будто она обязана мне что-то объяснить.

— Я не знаю, что с тобой произошло, но ты изменился. Ты не тот. И я больше не могу притворяться, что всё как раньше.