Вечерний ветер приносит с собой звуки, которых не должно быть — далёкие выстрелы.

Может оставить здесь Пашку? Переодеть его в одежду местных — широкие штаны, длинную рубаху. И выдвигаться из кишлака. Добраться до своих, а затем уже вернутся за ним.

Мои мысли прервал Касим.

— Иди к Фердоусу. Его дом вон там! — показывает мне на другой конец кишлака. — Он тебя ждёт, поговоришь с ним.

Выхожу из дома с тревожным чувством. Касим меня посылает, но ничего не говорит конкретно.

Иду по кишлаку, из окон выглядываю местные, но как ни странно, никто не боится. А ребятня машет мне — солдату в камуфляже.

Оглядываюсь по сторонам.

Над горами нависает медно-серое небо. Пыль въедается в кожу, оружие кажется продолжением руки — только так и можно выжить здесь, в этой каменной ловушке.

Кишлак выглядит тихо. Чересчур тихо.

А вот я и дошел. Навстречу мне выходит афганец — высокий, худой, с глубокими складками вокруг глаз. Он поднимает руки в знак мира, его лицо словно выточено из старого дерева.

— Меня зовут Фердоус, — говорит он, медленно, словно каждое слово — это шаг по минному полю. — Транспорта у нас нет. Но есть старая рация.

— Где она? — коротко спрашиваю.

Вокруг слишком много темных углов и подозрительно молчаливых людей.

Фердоус ведет меня к рации — потрепанной, видавшей лучшие времена, но всё ещё рабочей. Я беру её, проверяю настройки, выхожу во двор, где чуть безопаснее. Настраиваю частоты, отползаю в угол двора под укрытию и начинаю передавать.

— Первый! Первый! Я Беркут. Как слышно? — Говорю четко, но внутри всё кипит, ответа нет.

Повторяю снова и снова, глушу собственное раздражение.

Наконец, отзываются.

— Беркут! Я Первый. Как понял?

Слава богу. Теперь каждое слово — на вес золота.

— Попали в засаду. Один раненый, Павел Панов, — докладываю, стараясь говорить быстро, но чётко. — Срочно нужна эвакуация. Координаты передаю… три… восемь… шесть…

— Принято, Беркут. Ждите на месте. Скоро вас заберём.

Рация затихает. Время будто растягивается в бесконечность.

Минуты давят, как неподъемный груз. В доме нашлась белая ткань для рубашек, мы порвали ее на бинты, Насима обработала рану, и мы перевязали лейтенанта.

— Пульс есть, — проверил Колесников, пощупав запястье.

Насима прикладывает маленькое зеркало к губам Панина, и оно потеет, заволакивается легким туманом.

Панин дышит. Местная лекарь выдохнула. Мы тоже. Но он прямо горит — температура.

Жаропонижающие из наших аптечек выгребли еще в первом кишлаке моджахеды.

Поэтому раненному на лоб постоянно кладем смоченные в холодной воде полотенца.

Не знаю, помогает ли, но бездействие смерти подобно.

Пашка то ли дремлет, то ли без сознания. Не разобрать.

Ждать тягостно. Для Панина время идет на минуты, и это очевидно.

Все мысли о вертолёте.

О том, чтобы успеть.

Спустя час слышим шум винтов.

Вертушка появляется над хребтом, как железный ангел. Земля под ногами начинает вибрировать. Пашку аккуратно поднимаем и тащим к бортовому люку. Он стонет, кровь просачивается сквозь повязку.

— Потерпи, брат. Ещё чуть-чуть, — говорю, хотя сам не уверен, кого пытаюсь успокоить — его или себя.

Мы грузимся быстро, уже натренированные. Санитары принимают Пашку, укладывают на носилки.

Сашка, взбодрился, не может удержаться.

— Беркут, ты это, скажи Горелому, что он мне бутылку должен. Я ему говорил, что мы вернёмся.

Вертолёт рвёт воздух, поднимается над ущельем. Я смотрю вниз, где остаются камни и кишлак. Что-то внутри меня будто отрывается вместе с этими видами.

Мы выжили, но это не победа. Но спаслись — живы. Сейчас главное это.

Вспоминать плен не хочется. Это худшее, что может быть для бойца…

Неожиданно вертолёт начинает трясти.

Мать твою! Нас засекли.

Вертушку начинают мощно обстреливать снизу из гранатомётов.

Гул лопастей Ми-8 нарастает, заглушая все вокруг. Вертолет плавно набирает высоту, оставляя за собой пыльную посадочную площадку, окруженную горами и редкими деревьями. Внутри тесно, солдаты переглядываются, кто-то сжимает автомат, другие нервно смеются. На полу на носилках лежит раненный лейтенант Панов. Внизу всё ещё мелькают крыши деревни.

И раздается этот первый хлопок — характерный треск пулеметной очереди с земли.

— По левому борту! Огонь! — раздается команда пулеметчика с позывным Кабан в вертушке.

— Есть, вижу цель!

Сержант Громов, опытный солдат с ожесточенным лицом, моментально прижимается к стеклу. Вертолет резко кренится влево, пилоты перекрикиваются через наушники.

— Будем маневрировать! — говорит пилот.

— Чёрт, их там десятки! Левый борт, Кабан, держи их!

Кабан, массивный пулеметчик с обветренным лицом, вцепляется в пулемёт. Снизу видно, как мелькают огоньки — противник стреляет из кустов и каменных укрытий. Кабан выпускает очередь, грохот пулемета почти перекрывает рев двигателей.

— Нате вам! Ловите!

Пули бьют по земле, вырывая клубы пыли. Кто-то на земле падает, но огонь не прекращается.

— Попадают же, чёрт возьми! Эти точно с РПГ сидят! Скоро сито сделают из вертушки

В этот момент раздаётся взрыв — где-то неподалёку, чуть правее вертолёта. Машина резко трясётся, экипаж сгруппировался.

— Спокойно! Это осколки влетели!

— Кабан, как там?

— Переместились, вижу гранатомёт!

Вертолет резко кренится вправо. Кабан продолжает поливать огнем кусты. Второй стрелок, сидящий у противоположного борта, по прозвищу Лис, ловит в прицел ещё одну группу противника.

— Чисто справа, вижу одну позицию, накрываю! — докладывает Лис.

Очередь. Земля и камни разлетаются в разные стороны. Снизу, однако, раздается новый хлопок, и теперь вертолет встряхивает сильнее. Кабина заполняется запахом гари.

— Попали в хвост, управление есть! — докладывает бортмеханик.

Вертолет начинает резко снижаться, пока пилоты ведут машину вдоль ущелья. Слева и справа мелькают каменные стены. Кабан и Лис, слаженно работая, не дают противнику поднять головы. Вертолет выписывает резкие дуги, чтобы усложнить прицеливание, но обстрел не прекращается.

Солдаты в салоне судорожно цепляются за поручни, переговариваются. Один начинает читать молитву.

— Тут спасёт, только мой ПКМ! — выкрикивает Кабан.

Снизу доносятся последние выстрелы — они отдаляются. Вертолет выходит из зоны обстрела, набирая высоту. Кабан, мокрый от пота, хрипло смеётся, отпуская пулемет.

— Ну что, товарищи, до обеда дожили! Кто там про РПГ орал? Секрет простой — стреляешь быстрее, чем они думают!

Все переглядываются. Напряжение спадает, но никто ещё не верит, что мы в безопасности.

— Громов, хвостовой ротор повреждён. Дотянем до базы, но мягкой посадки не обещаю! — рапортует пилот.

Сержант лишь кивает, стирая пот с лица.

— Кабан, Лис — вы молодцы!

Дальше полет идет нормально, если не учитывать то, что несмотря на то, что мы вышли из зоны обстрела, нас мотает то в одну сторону, то в другую.

Это говорит только об одном. Какие важные приборы либо работают на пределе, либо вообще вышли из строя.

По крайней мере, то, что мы видим в салоне вертушки, указывает на то, что мы вырулили из –под жёсткого огненного урагана.

Нам всем крупно повезло.

Вертолет идет на посадку. И да она жесткая. Но это меньшее, что могло с нами случиться в этом рейсе.

На базе нас встречают врачи. Один из них — пожилой, с очками на переносице — говорит, осматривая Пашку.

— Вовремя успели. Ещё час — и он бы потерял ногу. Или жизнь. В таких антисанитарных условиях, в которых вы были трое суток — это чудо.

Безумно хочется принять душ, поужинать, но я иду к командиру, надо доложить обстановку.

Усмехаюсь.

Опередить всех тех, кто там не был. Но почему –то активно комментирует всё, что там было.

Или меня напрягает неизвестность?