— Нормально, — произносит он, отложив ложку в сторону.

Колесников шепчет мне сбоку.

— Видал? Сам суп дегустирует. Может, в следующий раз повариху проверит?

Я хмыкаю, но чувствую напряжение.

— Перловка как? — спрашивает генерал, тыкая вилкой в кашу.

— Готовят на совесть, товарищ генерал, — отвечает повариха Светлана.

Жигалов смотрит на неё, сканируя взглядом.

— А на фронт готовы перейти, если придётся?

Светлана замирает, но отвечает чётко.

— Готова, товарищ генерал!

Грачёв шумно выдыхает, но видит, что это ещё не конец.

Он поднимается.

— Вы держитесь пока на плаву, полковник Грачёв. Но это плавание на минном поле. Рекомендую не расслабляться. И солдатам, и офицерам.

С этими словами он выходит, оставляя за собой тишину.

— Что за мужик… боюсь представить, зачем он тут, — шепчет кто-то рядом.

— Беркутов, к командиру. Немедленно. — поступает мне сухая команда.

Я обхожу стоянку, где механики возятся с техникой, мимо полигона, где раздаются глухие выстрелы. Всё это словно вдалеке, приглушённо, как через вату.

Перед дверью кабинета командира я задерживаюсь, переводя дух.

— Вперёд, — шепчу сам себе и толкаю дверь.

Генерал Жигалов стоит у окна, спиной к двери. Полковник Грачёв сидит сбоку за столом, в нём видна вся тяжесть его положения — рубашка взмокла, галстук ослаблен. Генерал оборачивается, и взгляд его — холодный, цепкий, как у орла, который уже видит добычу.

— Вы Беркутов? — спрашивает он спокойно, будто просто уточняет мелочь.

— Так точно, товарищ генерал, — отвечаю, вытягиваясь.

— Подойдите ближе, старший лейтенант.

Я подхожу, чувствуя, как поднимается лёгкий пот вдоль спины. Он рассматривает меня несколько секунд, а затем бросает.

— Вы производите впечатление. Десантник, разведчик… герой. Так ли это?

Голос без намёка на сарказм, но я ощущаю в каждом слове скрытую проверку.

— Исполняю долг перед Родиной, товарищ генерал, — говорю прямо.

— Хорошо. Это мы проверим. Садитесь, Беркутов.

Я сажусь напротив, замечая, как Грачёв нервно постукивает пальцами по столу. Значит, есть какой –то подвох.

Жигалов смотрит на меня в упор.

— Вас, старший лейтенант Беркутов, обсуждают уже в Союзе. Кто-то считает героем, кто-то слишком самоуверенным. Знаете, что?..

— Знаете, что? Я склоняюсь к тому, что за вами надо ещё понаблюдать.

Я смотрю на него, не мигая.

Генерал Жигалов. Высокий, подтянутый, с ровной осанкой и глазами, которые будто насквозь видят.

В кабинете тихо, только лёгкий гул вентилятора разбавляет напряжённое молчание. Полковник Грачёв, явно чувствует себя неуютно.

— Беркутов, проходите, — голос генерала твёрдый, но не грубый. — Присаживайтесь.

Я сажусь напротив, держу спину ровно, стараюсь не показывать напряжения.

Генерал смотрит на меня, словно оценивает каждую деталь, и вдруг неожиданно улыбается.

— Наслышан о вас, старший лейтенант. Говорят, вы из тех, кто работает на результат.

Я чуть киваю.

Не пойму я его, к чему он клонит.

— Стараюсь оправдывать доверие, товарищ генерал.

— Это видно. Джеймс, спасение срочников, работа с документами — вы сделали больше, чем многие успевают за всю службу.

Он делает паузу, а потом, словно с неохотой добавляет.

— Но жалоб на вас поступает не меньше, чем благодарностей.

— Знаю, — отвечаю спокойно. — На войне не всем нравится, когда ты идёшь до конца.

Генерал хмыкает, кладёт руку на стол и смотрит прямо мне в глаза.

— Вы человек, который умеет принимать решения. Иногда, как я слышал, слишком резкие.

— Считаю, что на поле боя колебания опаснее пули, товарищ генерал.

— Это хорошо, — он кивает. — Но есть нюанс. Ваша прямота раздражает людей. И не только здесь, в части.

Я молчу, но замечаю, как полковник Грачёв нервно поправляет воротник.

— Вас ждёт награда, Беркутов. Орден «За храбрость». Другие участники этих операций получат медали «За отвагу». Но вместе с наградой растёт ответственность. С каждым звёздочкой на погонах вес вашего слова будет только расти.

Я поднимаю взгляд, не скрывая удивления.

— А вы понимаете, что будет расти и ваша ответственность? Слишком быстрый взлёт в званиях и наградах требует большой самоотверженности. Вы готовы?

— Готов, товарищ генерал, — отвечаю твёрдо.

— Уверены? Потому что, если это окажется не так, никто не будет прикрывать вашу спину.

— Я не привык рассчитывать на чужую спину, — говорю, чувствуя, как во мне просыпается упрямство.

Генерал кивает, как будто это именно тот ответ, который он ожидал.

— Хорошо. Дело сложное, неоднозначное. Жалобы мы рассмотрим, но за вами есть и заслуги. А пока, — он делает паузу, отводя взгляд к папке на столе, — работайте. Покажите, что достойны доверия.

Жигалов кивает, но глаза его не отрываются от меня.

— У нас на Родине, — продолжает он, — хотят убедиться, что вы не стали слишком самостоятельным.

Я напрягаюсь, чувствуя, как по спине пробегает холод.

— И запомните, Беркутов, — он поднимается, и я поднимаю взгляд на его сверкающую звезду Героя. — Если в моих руках окажется хотя бы тень сомнения в вашей лояльности… я закончу с этим быстро.

На этом разговор заканчивается, я выхожу из кабинета с тяжёлым чувством. Вроде бы похвалили, вроде бы обещали награду, но в каждом слове Жигалова я чувствую — всё висит на волоске. Один неверный шаг — и всё, что я построил, может рухнуть.

Сжимаю крепко зубы. Генерал, несмотря на то, что разговаривал со мной вполне доброжелательно, явно пытался сломить меня, поставить на место.

Но что за этим стоит?

И кто на Родине решил, что я стал неудобным?

Уже предвкушаю, как Колесников мне скажет.

— Ну что, Беркут? Чувствуешь, как весело становится?

И я отвечу.

— Весело. Только это больше похоже на шахматы.

И здесь главное не стать пешкой.

Почему они все дружно хотят за мной наблюдать?

Чувствую себя подопытным, будто за стеклом бегаю. С автоматом наперевес под пулями снайперов моджахедов.

А все эти наблюдатели сидят вокруг этого стеклянного колпака в мягких кожаных креслах и делают ставки, когда же я сдохну наконец.

На выходе меня поджидает Колесников.

— Так как, Беркут, жить будем? — кивает на дверь, где осталось начальство.

— Будем, куда мы денемся? — бодро отвечаю я.

— А что товарищ из Союза не сильно тебя ругал?

— За что меня ругать? Обещал наградить, — усмехаюсь я. И добавляю, — Авансом.

Сашка смотрит на меня непонимающими глазами.

— Как это?

— Да, легко! Дадут орден, не понравится им мое поведение, заберут обратно. А войсковую часть расформируют.

— Да брось ты! Я серьезно тебя спрашиваю.

— Да, откуда я знаю, Сань! Забей, я вот в санчасть собрался, наших раненных навестить.

— Пошли, провожу тебя до места.

— Сам дойду, — усмехаюсь я.

— Да ладно, чего там. Мне всё равно по пути.

Колесников идет рядом. Солнце жарит нещадно, пыль под ногами летит в лицо, а Сашка все тарахтит. Он из тех, у кого язык за зубами не держится, особенно если тема подходящая.

— Слушай, Беркут, — говорит, хитро прищурившись. — А ты точно к Свиридову с Суховым? Или, может, это не столько пацанов навестить, сколько сестричек наших?

Я скептически хмыкаю, иду вперед, не реагирую. Он не унимается.

— Да ладно, ты не молчи. Уж про Машку Озерову-то я всё знаю. Такие взгляды в твою сторону, как у неё, и слепой заметит.

— Саш, рот закрой, — бросаю небрежно, но внутри чувствую, как закипает раздражение.

— Ого! — Сашка смеётся, прикрывая глаза от солнца ладонью. — Да ты посмотри на себя! Уши красные! А говорят, ты — кремень. А ну, признавайся — чего Маша-то тебе не нравится? Глазастая, фигурка — ну просто загляденье! Или это ты всех нас дуришь, а сам уже кольцо выбираешь?